Неточные совпадения
Во-вторых, как это ни парадоксально на первый взгляд, но я могу сказать утвердительно, что все эти
люди, в кругу которых я обращаюсь и которые взаимно видят друг в друге «политических врагов», — в сущности, совсем не враги, а просто бестолковые
люди, которые не могут или не хотят
понять, что они болтают совершенно одно и то же.
— Они самые-с. Позвольте вам доложить! скажем теперича хошь про себя-с. Довольно я низкого звания
человек, однако при всем том так себя
понимаю, что, кажется, тыщ бы не взял, чтобы, значит, на одной линии с мужиком идти! Помилуйте! одной, с позволения сказать, вони… И боже ты мой! Ну, а они — они ничего-с! для них это, значит, заместо как у благородных господ амбре.
— Я пришел к тому убеждению, что недостаточность результатов происходит оттого, что тут употребляются совсем не те приемы. Я не знаю, что именно нужно, но бессилие старых, традиционных уловок для меня очевидно. Они без пользы ожесточают злоумышленников, между тем как нужно, чтобы дело само собой, так сказать, скользя по своей естественной покатости, пришло к неминуемому концу. Вот мой взгляд. Вы, мой друг,
человек новый и современный — вы должны
понять меня. Поэтому я решился поручить это дело вам.
Я сам
человек современный и кой-что
понимаю в ваших так называемых «предвкушениях»!
И теперь, как всегда, я остаюсь при своем славянском гостеприимстве и ничего другого не
понимаю, кроме разговора по душе… со всяким встречным, не исключая даже
человека, который вот-вот сейчас начнет меня «облапошивать».
Он отлично
понял, что имеет дело с
людьми легкомысленными, которым нужно одно: чтоб «идея», зашедшая в голову им самим или их патронам, была подтверждена так называемым"местным исследованием".
— Да, батюшка! — говорил он Антошке, — вы правду сказывали! Это не промышленник, а истукан какой-то! Ни духа предприимчивости, ни понимания экономических законов… ничего! Нет-с! нам не таких
людей надобно! Нам надобно совсем других
людей…
понимаете? Вот как мы с вами, например! А?
Понимаете? вот как мы с вами?
Прочитав это письмо, генерал окончательно поник головой. Он даже по комнатам бродить перестал, а сидел, не вставаючи, в большом кресле и дремал. Антошка очень хорошо
понял, что письмо Петеньки произвело аффект, и сделался еще мягче, раболепнее. Евпраксея, с своей стороны, прекратила неприступность. Все
люди начали ходить на цыпочках, смотрели в глаза, старались угадать желания.
— Их писал
человек, с одной стороны, не искусившийся в юридических тонкостях, но который, с другой стороны, несомненно бы содрогнулся, если б
понимал всю необъятность бездны, разделяющей такие понятия, как «вечность» и… «владение»!
— «Слушайте! — говорит, — я
человек спокойный, в судах никогда не бывал и теперь должен судиться, нанимать адвокатов…
поймите, как это неприятно!» — «Совершенно понимаю-с, но интересы моих клиентов для меня священны, и я, к сожалению, ничего не могу сделать для вашего спокойствия».
Я — Гамбетта, то есть
человек отпетый и не признающий ничего святого (не
понимаю, как только земля меня носит!).
Мы все, tant que nous sommes, [сколько нас ни на есть (франц.)]
понимаем, что первозданная Таутова азбука отжила свой век, но, как
люди благоразумные, мы говорим себе: зачем подрывать то, что и без того стоит еле живо, но на чем покуда еще висит проржавевшая от времени вывеска с надписью: «Здесь начинается царство запретного»?
Какой же тут аптекарь! тут просто
люди не
понимают друг друга, потому что говорят на разных языках!
— Да, молодой! Если б вы не были молоды, то
поняли бы, что Цыбуля — отличный! Que c'est un homme charmant, un noble coeur, un ami a toute epreuve… [Что это прелестный
человек, благородное сердце, испытанный друг (франц.)]
Резко потому, что обличало во мне
человека, с которым «попросту» (мы с ним «по-родственному», а он — и т. д.) объясняться нельзя; мягко потому, что Филофей, конечно, отлично
понимает, что на уме-то у меня совсем другое слово было, да только не сказалось оно.
А на меня он, по-видимому, именно смотрел как на «встречного», то есть как на
человека, перед которым не стоит метать бисера, и если не говорил прямо, что насилует себя, поддерживая какие-то ненужные и для него непонятные родственные связи, то, во всяком случае, действовал так, что я не мог не
понимать этого.
Я желаю, чтоб вы меня
поняли, почтеннейший дядюшка, я знаю, что вам мое предложение не может нравиться, но так как тут дело идет о том, чтоб вырвать
человека из омута и дать ему возможность остаться честным, то полагаю, что можно и побеспокоить себя.
— Тебе бы всё ласки! а ты
пойми, что у
людей разные темпераменты бывают. Один любит приласкаться, маменькину ручку поцеловать, а другому это просто в голову не приходит. Коронат скромен, учится хорошо, жалоб на него нет; мне кажется, что больше ты и требовать от него не вправе.
Пойдите на улицу — вам объяснит их любой прохожий; зайдите в лавочку, любой сиделец скажет вам:"Кабы на
человека да не узда, он и бога-то позабыл бы!"Все: и прокуроры, и адвокаты, и прохожие, и лавочники —
понимают эти камни точно так же, как
понимают их Плешивцев и Тебеньков.
— Ты паскудник, — горячится, в свою очередь, последний, — тебе этого не
понять! Ты все на свой ясный паскудный язык перевести хочешь! Ты всюду с своим поганым, жалким умишком пролезть усиливаешься! Шиш выкусишь — вот что! «Почва» не определяется, а чувствуется — вот что! Без «почвы»
человек не может сознавать себя
человеком — вот что! Почва, одним словом, это… вот это!
Все эти местности кишат
людьми, которые, несмотря на уверения, что понятие о государстве есть понятие безразличное, независимое ни от национальностей, ни даже от исторических преданий, никак не могут
понять, почему они обязаны с такого-то момента считать своимгосударством Францию, а не Италию, Германию, а не Данию и не Францию.
У буржуа государство не сходит с языка, так что вы сразу чувствуете, что этот
человек даже не может мыслить себя вне государства, ибо слишком хорошо
понимает, что это единственное его убежище против разнузданности страстей.
Неточные совпадения
Эх! эх! придет ли времечко, // Когда (приди, желанное!..) // Дадут
понять крестьянину, // Что розь портрет портретику, // Что книга книге розь? // Когда мужик не Блюхера // И не милорда глупого — // Белинского и Гоголя // С базара понесет? // Ой
люди,
люди русские! // Крестьяне православные! // Слыхали ли когда-нибудь // Вы эти имена? // То имена великие, // Носили их, прославили // Заступники народные! // Вот вам бы их портретики // Повесить в ваших горенках, // Их книги прочитать…
Стародум. Как
понимать должно тому, у кого она в душе. Обойми меня, друг мой! Извини мое простосердечие. Я друг честных
людей. Это чувство вкоренено в мое воспитание. В твоем вижу и почитаю добродетель, украшенную рассудком просвещенным.
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь отдал миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря другими словами, Фердыщенко
понял, что ежели
человек начинает издалека заводить речь о правде, то это значит, что он сам не вполне уверен, точно ли его за эту правду не посекут.
Очевидно, фельетонист
понял всю книгу так, как невозможно было
понять ее. Но он так ловко подобрал выписки, что для тех, которые не читали книги (а очевидно, почти никто не читал ее), совершенно было ясно, что вся книга была не что иное, как набор высокопарных слов, да еще некстати употребленных (что показывали вопросительные знаки), и что автор книги был
человек совершенно невежественный. И всё это было так остроумно, что Сергей Иванович и сам бы не отказался от такого остроумия; но это-то и было ужасно.
Она сказала с ним несколько слов, даже спокойно улыбнулась на его шутку о выборах, которые он назвал «наш парламент». (Надо было улыбнуться, чтобы показать, что она
поняла шутку.) Но тотчас же она отвернулась к княгине Марье Борисовне и ни разу не взглянула на него, пока он не встал прощаясь; тут она посмотрела на него, но, очевидно, только потому, что неучтиво не смотреть на
человека, когда он кланяется.