Неточные совпадения
Он не имеет надежной крепости, из которой мог бы делать набеги
на бунтующую плоть; не имеет и укромной лазейки, из которой мог бы послать «бодрому духу» справедливый укор, что вот как ни дрянна и ни немощна плоть, а все-таки почему-нибудь да берет же она над
тобою, «бодрым духом», верх.
— А крестьяне покудова проклажались, покудова что… Да и засилья настоящего у мужиков нет: всё в рассрочку да в годы — жди тут! А Крестьян Иваныч — настоящий человек! вероятный! Он
тебе вынул бумажник, отсчитал денежки — поезжай
на все четыре стороны! Хошь — в Москве, хошь — в Питере, хошь —
на теплых водах живи! Болотце-то вот, которое просто в придачу, задаром пошло, Крестьян Иваныч нынче высушил да засеял — такая ли трава расчудесная пошла, что теперича этому болотцу и цены по нашему месту нет!
— Это
ты насчет того, что ли, что лесов-то не будет? Нет, за им без опаски насчет этого жить можно. Потому, он умный. Наш русский — купец или помещик — это так. Этому дай в руки топор, он все безо времени сделает. Или с весны рощу валить станет, или скотину по вырубке пустит, или под покос отдавать зачнет, — ну, и останутся
на том месте одни пеньки. А Крестьян Иваныч — тот с умом. У него, смотри, какой лес
на этом самом месте лет через сорок вырастет!
Намеднись я с Крестьян Иванычем в Высоково
на базар ездил, так он мне: «Как это вы, русские, лошадей своих так калечите? говорит, — неужто ж, говорит,
ты не понимаешь, что лошадь твоя
тебе хлеб дает?» Ну, а нам как этого не понимать?
— Это чтобы обмануть, обвесить, утащить —
на все первый сорт. И не то чтоб себе
на пользу — всё в кабак! У нас в М. девятнадцать кабаков числится — какие тут прибытки
на ум пойдут! Он
тебя утром
на базаре обманул, ан к полудню, смотришь, его самого кабатчик до нитки обобрал, а там, по истечении времени, гляди, и у кабатчика либо выручку украли, либо безменом по темю — и дух вон. Так оно колесом и идет. И за дело! потому, дураков учить надо. Только вот что диво: куда деньги деваются, ни у кого их нет!
— Нет,
ты бы
на немца-то посмотрел, какая у него в ту пору рожа была! И испугался-то, и не верит-то, и за карман-то хватается — смехота, да и только!
Прохожего
на улице увидит — хватай! лей ему
на голову шампанского! — вот
тебе двадцать пять рублей!
— Да, — говорит один из них, — нынче надо держать ухо востро! Нынче чуть
ты отвернулся, ан у
тебя тысяча, а пожалуй, и целый десяток из кармана вылетел. Вы Маркова-то Александра знавали? Вот что у Бакулина в магазине в приказчиках служил? Бывало, все Сашка да Сашка! Сашка, сбегай туда! Сашка, рыло вымой! А теперь, смотри, какой дом
на Волхонке взбодрил! Вот
ты и думай с ними!
— Наш хозяин гениальный! — говорит один из них, — не то что просто умный, а поднимай выше! Знаешь ли
ты, какую он
на днях штуку с братом с родным сыграл?
— Ничего; даже похвалил. «
Ты, говорит, дураком меня сделал — так меня и надо. Потому ежели мы дураков учить не будем, так нам самим
на полку зубы класть придется».
— Да
ты подумай, что
ты сказал!
Ты на бога-то посмотри!
— Нет уж, слуга покорный!
ты и
на меня еще кляузу напишешь! — попробовал отшутиться Терпибедов. — Вот, сударь! — переменяя разговор, обратился он ко мне, — нынче и трубку уж сам закуриваю! а преждестал ли бы я! Прошка! венХ-зиси! — и трубка в зубах!
— Смеется… писатель! Смейтесь, батюшка, смейтесь! И так нам никуда носу показать нельзя! Намеднись выхожу я в свой палисадник — смотрю, а
на клумбах целое стадо Васюткиных гусей пасется. Ну, я его честь честью: позвал-с, показал-с. «Смотри, говорю, мерзавец! любуйся! ведь по-настоящему в остроге сгноить за это
тебя мало!» И что ж бы, вы думали, он мне
на это ответил? «От мерзавца слышу-с!» Это Васютка-то так поговаривает! ась? от кого, позвольте узнать, идеи-то эти к ним лопали?
— Вы бы у Васютки и спросили, кто, мол,
тебя выучил
на «мерзавца» «мерзавцем» отвечать?
— Они самые-с. Позвольте вам доложить! скажем теперича хошь про себя-с. Довольно я низкого звания человек, однако при всем том так себя понимаю, что, кажется, тыщ бы не взял, чтобы, значит,
на одной линии с мужиком идти! Помилуйте! одной, с позволения сказать, вони… И боже
ты мой! Ну, а они — они ничего-с! для них это, значит, заместо как у благородных господ амбре.
Зная твое доброе сердце, я очень понимаю, как тягостно для
тебя должно быть всех обвинять; но если начальство твое желает этого, то что же делать, мой друг! — обвиняй! Неси сей крест с смирением и утешай себя тем, что в мире не одни радости, но и горести! И кто же из нас может сказать наверное, что для души нашей полезнее: первые или последние! Я, по крайней мере, еще в институте была
на сей счет в недоумении, да и теперь в оном же нахожусь.
Ты пишешь, что стараешься любить своих начальников и делать им угодное. Судя по воспитанию,
тобою полученному, я иного и не ожидала от
тебя. Но знаешь ли, друг мой, почему начальники так дороги твоему сердцу, и почему мы все,tous tant que nous sommes, [все, сколько нас ни
на есть (франц.)] обязаны любить данное нам от бога начальство? Прошу
тебя, выслушай меня.
Затем, благословляя
тебя на новом поприще, сердечный друг мой, и желая
тебе блестящих успехов
на оном, остаюсь любящая
тебя мать
P. S. А что
ты насчет адвоката Ерофеева пишешь, будто бы со скопца сорок тысяч получил, то не завидуй ему. Сорок тысяч тогда полезны, если
на оные хороший процент получать; Ерофеев же наверное сего направления своим деньгам не даст, а либо по портным да
на галстуки оные рассорит, либо в кондитерской
на пирожках проест. Еще смолоду он эту склонность имел и никогда утешением для своих родителей не был".
Немногим
на долю такое счастье выпадает, какое
тебе выпало.
Пишу к
тебе кратко, зная, что теперь
тебе не до писем. Будь добр, мой друг, и впредь утешай меня, как всегда утешал. Благословляя
тебя на новый труд, остаюсь любящая
тебя
P. S. А что
ты об адвокате Ерофееве пишешь, то мне даже очень прискорбно, что
ты так
на сем настаиваешь. Неужто же
ты завидуешь сему врагу религии, который по меняльным рядам ходит и от изуродованных людей поживы ищет! Прошу
тебя, друг мой, оставь сию мысль!"
Хорошо по воскресеньям в церкви проповеди
на этот счет слушать (да и то не каждое воскресенье, мой друг!), но ежели каждый день всячески будут
тебя костить, то под конец оно и многонько покажется.
На этот счет, от опытности моей, могу сказать
тебе следующее.
Вот почему я, как друг, прошу и, как мать, внушаю: берегись этих людей! От них всякое покровительство
на нас нисходит, а между прочим, и напасть. Ежели же
ты несомненно предвидишь, что такому лицу в расставленную перед ним сеть попасть надлежит, то лучше об этом потихоньку его предварить и совета его спросить, как в этом случае поступить прикажет. Эти люди всегда таковые поступки помнят и ценят.
— Чти родителей, потому что без них вашему брату деваться некуда, даром что
ты востер. Вот из ученья выйдешь — кто
тебе на прожиток даст? Жениться захочешь — кто невесту припасет? — всё родители! — Так
ты и утром и вечером за них бога моли: спаси, мол, господи, папыньку, мамыньку, сродственников! Всех, сударь, чти!
— Велико твое жалованье — в баню
на него сходить! Жалованья-то дадут
тебе алтын, а прихотей у
тебя на сто рублев. Тут только
тебе подавай!
— Господи! — засуетился он около меня, — легко ли дело, сколько годов не видались! Поди, уж лет сорок прошло с тех пор, как
ты у меня махонькой
на постоялом лошадей кармливал!
Старик, очевидно, не знал, какой тон установить в отношении ко мне, и потому беспрерывно переходил от «вы»
на"
ты".
— Да что ж
ты унылой какой сделался! — сказал он, — а
ты побравее, поповоротливее, взглядывай! потрафляй!
На меня смотри: чем был и чем стал!
— Я-то сержусь! Я уж который год и не знаю, что за «сердце» такое
на свете есть!
На мужичка сердиться! И-и! да от кого же я и пользу имею, как не от мужичка! Я вот только
тебе по-христианскому говорю: не вяжись
ты с мужиком! не твое это дело! Предоставь мне с мужика получать! уж я своего не упущу, всё до копейки выберу!
— И земля не бессудная, и резону не платить нет, а только ведь и деньга защитника любит. Нет у нее радетеля — она промеж пальцев прошла! есть радетель — она и сама собой в кармане запутается. Ну, положим, рассрочил
ты крестьянам уплату
на десять лет… примерно, хоть по полторы тысячи в год…
— Ну, продал, заключил условие, уехал. Не управляющего же
тебе нанимать, чтоб за полуторами тысячами смотреть. Уехал — и вся недолга! Ну год они
тебе платят, другой платят;
на третий — пишут: сенов не родилось, скот выпал… Неужто ж
ты из Питера сюда поскачешь, чтоб с ними судиться?!
— Пять тысяч — самая христианская цена. И деньги сейчас в столе — словно бы для
тебя припасены. Пять тысяч
на круг! тут и худая, и хорошая десятина — всё в одной цене!
— Посмотри! что ж, и посмотреть не худое дело! Старики говаривали:"Свой глазок — смотрок!"И я вот стар-стар, а везде сам посмотрю. Большая у меня сеть раскинута, и не оглядишь всеё — а все как-то сердце не
на месте, как где сам недосмотришь! Так день-деньской и маюсь. А, право, пять тысяч дал бы! и деньги припасены в столе — ровно как
тебя ждал!
— Да ведь
на грех мастера нет. Толковал он мне много, да мудрено что-то. Я ему говорю:"Вот рубль — желаю
на него пятнадцать копеечек получить". А он мне:"Зачем твой рубль? Твой рубль только для прилику, а
ты просто задаром еще другой такой рубль получишь!"Ну, я и поусомнился. Сибирь, думаю. Вот сын у меня, Николай Осипыч, — тот сразу эту механику понял!
— Нет, я
на этот счет с оглядкой живу. Ласкать ласкаю, а баловать — боже храни! Не видевши-то денег, она все лишний раз к отцу с матерью забежит, а дай ей деньги в руки — только
ты ее и видел. Э, эх! все мы, сударь, люди, все человеки! все денежку любим! Вот помирать стану — всем распределю, ничего с собой не унесу. Да
ты что об семье-то заговорил? или сам обзавестись хочешь?
— Не говори
ты этого, сударь, не греши! В семье ли человек или без семьи? Теперича мне хоть какую угодно принцессу предоставь — разве я ее
на мою Анну Ивановну променяю! Спаси господи! В семью-то придешь — ровно в раю очутишься! Право! Благодать, тишина, всякий при своем месте — истинный рай земной!
— И дело. Вперед наука. Вот десять копеек
на пуд убытку понес да задаром тридцать верст проехал. Следственно, в предбудущем, что ему ни дай — возьмет. Однако это, брат, в наших местах новость! Скажи пожалуй, стачку затеяли! Да за стачки-то нынче, знаешь ли, как! Что ж
ты исправнику не шепнул!
На сей раз Осип Иваныч совершенно явно и довольно нагло говорил мне «
ты».
— К
тебе не к
тебе, а
ты тоже
на ус мотай! От стариков-то не отворачивайся. Ежели когда и поучат,
тебя жалеючи, — ни сколько
тебе убытку от этого и будет! Кандауровский-то барин недалеко от твоей вотчины жил! Так-то!
А"кандауровский барин"между тем плюет себе в потолок и думает, что это ему пройдет даром. Как бы не так! Еще счастлив твой бог, что начальство за
тебя заступилось,"поступков ожидать"велело, а то быть бы бычку
на веревочке! Да и тут
ты не совсем отобоярился, а вынужден был в Петербург удирать!
Ты надеялся всю жизнь в Кандауровке, в халате и в туфлях, изжить, ни одного потолка неисплеванным не оставить — ан нет! Одевайся, обувайся, надевай сапоги и кати, неведомо зачем, в Петербург!
Когда давеча Николай Осипыч рассказывал, как он ловко мужичков окружил, как он и в С., и в Р. сеть закинул и довел людей до того, что хоть задаром хлеб отдавай, — разве Осип Иваныч вознегодовал
на него? разве он сказал ему:"Бездельник! помни, что мужику точно так же дорога его собственность, как и
тебе твоя!"? Нет, он даже похвалил сына, он назвал мужиков бунтовщиками и накричал с три короба о вреде стачек, отнюдь, по-видимому, не подозревая, что «стачку», собственно говоря, производил он один.
Помню секретаря, у которого щека была насквозь прогрызена фистулою и весь организм поражен трясением и который, за всем тем, всем своим естеством, казалось, говорил:"Погоди, ужо я завяжу
тебе узелочек
на память, и будешь
ты всю жизнь его развязывать!"
— Одного лозняку тут
на всю жизнь протопиться станет! Мы уж сколько лет им протапливаемся, а все его, каторжного, не убывает. Хитер, толстомясой (то есть Дерунов)! За всю Палестину пять тысяч надавал! Ах, дуй те горой! Да тут одного гвоздья… да кирпича… да дров… окромя всего прочего… ах
ты, господи!
Смеется, словно вот так и говорит:"Видишь, какие я чудеса в решете перед
тобою выкладываю! а
ты все-таки слушай, да
на ус себе мотай!
Своими ли
ты глазами смотрел? своими ли руками брал?" — таковы афоризмы,
на которых твердо стоит «подвох».
Лучше скажу
тебе: даже немец здешний такое мнение об нас, русских, имеет, что в худом-то платье человеку больше верят, нежели который человек к нему в карете да
на рысаках к крыльцу подъедет.
— А я
тебе, Машенька, писателя привел! шутя
на улице нашел! — балагурил Осип Иваныч, рекомендуя меня Марье Потапьевне.
— Наплевать мне
на твою поэзию, а
ты бы вот об чем подумал: Абруццские горы близко, страшные-то разговоры оставить бы надо!