Неточные совпадения
— Да-с, но вы забываете, что у нас нынче смутное время стоит. Суды оправдывают лиц, нагрубивших квартальным надзирателям, земства разговаривают об учительских семинариях, об артелях, о сыроварении. Да и представителей нравственного порядка до пропасти развелось: что
ни шаг,
то доброхотный ревнитель. И всякий считает долгом предупредить, предостеречь, предуведомить, указать на предстоящую опасность… Как тут не встревожиться?
— Нет-с, до краев еще далеко будет. Везде нынче этот разврат пошел, даже духовные — и
те неверующие какие-то сделались. Этта, доложу вам, затесался у нас в земские гласные поп один, так и
тот намеднись при всей публике так и ляпнул: цифру мне подайте! цифру!
ни во что, кроме цифры, не поверю! Это духовное-то лицо!
Месяц
тому назад я уведомлял вас, что получил место товарища прокурора при здешнем окружном суде.
С тех пор я произнес уже восемь обвинительных речей, и вот результат моей деятельности: два приговора без смягчающих вину обстоятельств;шесть приговоров, по которым содеянное преступление признано подлежащим наказанию, но
с допущением смягчающих обстоятельств; оправданий —
ни одного. Можете себе представить, в каком я восторге!!
Благородные твои чувства, в письме выраженные, очень меня утешили, а сестрица Анюта даже прослезилась, читая философические твои размышления насчет человеческой закоренелости. Сохрани этот пламень, мой друг! сохрани его навсегда. Это единственная наша отрада в жизни, где, как тебе известно, все мы странники, и
ни один волос
с головы нашей не упадет без воли
того, который заранее все знает и определяет!
Никогда, даже когда была молода,
ни одного романа
с таким интересом не читывала,
с каким прочла последнее твое письмо. Да, мой друг! мрачны, ах, как мрачны
те ущелия, в которых, лишенная христианской поддержки, душа человеческая преступные свои ковы строит!
С тех пор прошло около двадцати лет. В продолжение этого времени я вынес много всякого рода жизненных толчков, странствуя по морю житейскому. Исколесовал от конца в конец всю Россию, перебывал во всевозможных градах и весях: и соломенных, и голодных, и холодных, но не видал
ни Т***,
ни родного гнезда. И вот, однако ж, судьба бросила меня и туда.
Вот зрелище, которое ожидало меня впереди и от присутствования при котором я охотно бы отказался, если б в последнее время меня
с особенною назойливостью не начала преследовать мысль, что надо, во что бы
то ни стало, покончить…
— А я что же говорю! Я
то же и говорю: кабы теперича капитал в руки — сейчас бы я это самое Филипцево…
то есть,
ни в жизнь бы никому не уступил! Да тут, коли человек
с дарованием… тут конца-краю деньгам не будет!
Обращение это застало меня совершенно впрасплох. Вообще я робок
с дамами; в одной комнате быть
с ними — могу, но разговаривать опасаюсь. Все кажется, что вот-вот онаспросит что-нибудь такое совсем неожиданное, на что я
ни под каким видом ответить не смогу. Вот «калегвард» —
тот ответит;
тот, напротив, при мужчине совестится, а дама никогда не застанет его врасплох. И будут онивместе разговаривать долго и без умолку, будут смеяться и — кто знает — будут, может быть, и понимать друг друга!
Не успели мы снять
с себя верхнее платье и расположиться, как нам принесли овечьего сыру, козьего молока и горячих лепешек. Но таких вкусных лепешек, милая Марья Потапьевна, я
ни прежде,
ни после — никогда не едал! А шельмы пастухи и прислуживают нам и между
тем всё что-то по-своему лопочут.
Вообще старики нерасчетливо поступают, смешиваясь
с молодыми. Увы! как они
ни стараются подделаться под молодой тон, а все-таки, под конец, на мораль съедут. Вот я, например, — ну, зачем я это несчастное «Происшествие в Абруццских горах» рассказал?
То ли бы дело, если б я провел параллель между Шнейдершей и Жюдик! провел бы весело, умно,
с самым тонким запахом милой безделицы! Как бы я всех оживил! Как бы все это разом встрепенулось, запело, загоготало!
Он как бы чувствует, что его уже не защищает больше
ни «глазок-смотрок»,
ни"колупание пальцем",
ни та бесконечная сутолока, которой он
с утра до вечера, в качестве истого хозяина-приобретателя, предавался и которая оправдывала его в его собственном мнении, а пожалуй, и в мнении других.
— Позвольте вам, ваше превосходительство, доложить! вы еще не отделенные-с! — объяснил он обязательно, — следственно, ежели какова пора
ни мера, как же я в сем разе должен поступить? Ежели начальство ваше из-за пустяков утруждать — и вам конфуз, а мне-то и вдвое против
того! Так вот, собственно, по этой самой причине, чтобы, значит, неприятного разговору промежду нас не было…
Как-то не верится, что я снова в
тех местах, которые были свидетелями моего детства. Природа ли, люди ли здесь изменились, или я слишком долго вел бродячую жизнь среди иных людей и иной природы, — как бы
то ни было, но я
с трудом узнаю родную окрестность.
— Божья воля — само собой. А главная причина — строгие времена пришли. Всякому чужого хочется, а между прочим, никому никого не жаль. Возьмем хоть Григорья Александрыча. Ну, подумал ли он, как уставную-то грамоту писал, что мужика обездоливает? подумал ли, что мужику либо землю пахать, либо за курами смотреть? Нет, он
ни крошки об этом не думал, а, напротив
того, еще надеялся:"То-то, мол, я штрафов
с мужиков наберу!"
Чтобы определить их, нам стоит только заглянуть вот в эту книгу (я поднимаю десятый
том и показываю публике), и мы убедимся, что владение, какими бы эпитетами мы
ни сдобривали его, не только не однородно
с собственностью, но даже исключает последнюю.
И вместе
с тем добр, ну так добр, что я сам однажды видел, как одна нигилисточка трепала его за бакенбарды, и он
ни одним движением не дал почувствовать, что это его беспокоит.
Как
ни повертывайте эти вопросы,
с какими иезуитскими приемами
ни подходите к ним, а ответ все-таки будет один: нет,
ни вреда,
ни опасности не предвидится никаких… За что же это жестокое осуждение на бессрочное блуждание в коридоре, которое, представляя собою факт беспричинной нетерпимости, служит, кроме
того, источником «шума» и"резкостей"?
Мы все, tant que nous sommes, [сколько нас
ни на есть (франц.)] понимаем, что первозданная Таутова азбука отжила свой век, но, как люди благоразумные, мы говорим себе: зачем подрывать
то, что и без
того стоит еле живо, но на чем покуда еще висит проржавевшая от времени вывеска
с надписью: «Здесь начинается царство запретного»?
Окончив
с успехом курс в училище правоведения, Сенечка
с гордостью мог сказать, что
ни одного чина не получил за выслугу, а всё за отличие, и, наконец, тридцати лет от роду, довел свою исполнительность до
того, что начальство нашлось вынужденным наградить его чином действительного статского советника.
Больной всеми старческими недугами, молча любовался я ею, внутренно переживая далекое прошлое и
с каким-то удивлением встречаясь лицом к лицу
с своею молодостью,
тою бесплодною молодостью, которая не дала
ни привычки к труду,
ни предусмотрительности,
ни выносливости, а только научила"нас возвышающим обманам".
— Но я еще лучше понимаю, что если б она пожелала видеть во мне танцмейстера,
то это было бы много полезнее. Я отплясывал бы, но, по крайней мере, вреда никому бы не делал. А впрочем, дело не в
том: я не буду
ни танцмейстером,
ни адвокатом,
ни прокурором — это я уж решил. Я буду медиком; но для
того, чтоб сделаться им, мне нужно пять лет учиться и в течение этого времени иметь хоть какие-нибудь средства, чтоб существовать. Вот по этому-то поводу я и пришел
с вами переговорить.
— Оставь, сделай милость, нынешнее время в покое. Сколько бы мы
с тобой об нем
ни судачили — нам его не переменить. Что же касается до
того, кто умнее и кто глупее,
то, по мнению моему, всякий «умнее» там, где может судить и действовать
с большим знанием дела. Вот почему я и полагаю, что в настоящем случае Коронат — умнее.Ведь правда? ведь не можешь же ты не понимать, что поднятый им вопрос гораздо ближе касается его, нежели тебя?
Как бы
то ни было, но мы подоспели
с своею деловою складкой совершенно ко времени, так что начальство всех возможных ведомств приняло нас
с распростертыми объятиями. В его глазах уже
то было важно, что мы до тонкости понимали прерогативы губернских правлений и не смешивали городских дум
с городовыми магистратами. Сверх
того, предполагалось, что, прожив много лет в провинции, мы видели лицом к лицу народ и, следовательно, знаем его матерьяльные нужды и его нравственный образ.
Но ежели даже такая женщина, как княжна Оболдуй-Тараканова, не может дать себе надлежащего отчета
ни в
том, что она охраняет,
ни в
том, что отрицает,
то что же можно ждать от
того несметного легиона обыкновенных женщин, из которого, без всякой предвзятой мысли, но
с изумительным постоянством, бросаются палки в колеса человеческой жизни? Несколько примеров, взятых из обыденной жизненной практики, лучше всего ответят на этот вопрос.
— Ну, вот и слава богу! — отвечала почтенная старушка, — теперь, стало быть, ты как захочешь, так и будешь решать! А у меня кстати
с птенцовскими мужиками дело об лугах идет; двадцать лет длится —
ни взад,
ни вперед!
То мне отдадут во владенье,
то опять у меня отнимут и им отдадут. Да этак раз
с десять уж. А теперь, по крайности, хоть конец будет: как тебе захочется, так ты и решишь.
Неточные совпадения
А вы — стоять на крыльце, и
ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите,
то… Только увидите, что идет кто-нибудь
с просьбою, а хоть и не
с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы
с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре,
тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет,
то и так умрет; если выздоровеет,
то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б
с ними изъясняться: он по-русски
ни слова не знает.
Артемий Филиппович. Да, Аммос Федорович, кроме вас, некому. У вас что
ни слово,
то Цицерон
с языка слетел.
Городничий. Ну, уж вы — женщины! Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам всё — финтирлюшки! Вдруг брякнут
ни из
того ни из другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как звали. Ты, душа моя, обращалась
с ним так свободно, как будто
с каким-нибудь Добчинским.
Пришел солдат
с медалями, // Чуть жив, а выпить хочется: // — Я счастлив! — говорит. // «Ну, открывай, старинушка, // В чем счастие солдатское? // Да не таись, смотри!» // — А в
том, во-первых, счастие, // Что в двадцати сражениях // Я был, а не убит! // А во-вторых, важней
того, // Я и во время мирное // Ходил
ни сыт
ни голоден, // А смерти не дался! // А в-третьих — за провинности, // Великие и малые, // Нещадно бит я палками, // А хоть пощупай — жив!