Неточные совпадения
Ужели зрелища этого бессильного отчаяния не достаточно, чтоб всмотреться несколько пристальнее в эту спутанную жизнь? чтоб спросить себя: «Что же, наконец, скомкало
и спутало ее? что
сделало этого человека так глубоко неспособным к какому-либо противодействию? что поставило его в тупик перед самым простым явлением, потому
только, что это простое явление вышло из размеров рутинной колеи?»
— Да уж будьте покойны! Вот как: теперича в Москву приедем —
и не беспокойтесь! Я все сам… я сам все
сделаю! Вы
только в субботу придите пораньше. Не пробьет двенадцати, а уж дом…
— Ему, сударыня,
только понравиться нужно, — рассказывает один голос, — пошутить, что ли, мимику там какую-нибудь
сделать, словом, рассмешить… Сейчас он тебе четвертную, а под веселую руку
и две. Ну, а мой-то
и не понравился!
Лукьяныч не
только не хотел понимать, но даже просто-напросто не понимал, чтоб можно было какое-нибудь дело
сделать, не проведя его сквозь все мытарства запрашиваний, оговорок, обмолвок
и всей бесконечной свиты мелких подвохов, которыми сопровождается всякая так называемая полюбовная сделка, совершаемая в мире столпов
и основ.
Признаюсь откровенно, в эту минуту я именно
только об этом
и помнил. Но
делать было нечего: пришлось сойти с ослов
и воспользоваться гостеприимством в разбойничьем приюте. Первое, что поразило нас при входе в хижину, — это чистота, почти запустелость, царствовавшая в ней. Ясное дело, что хозяева, имея постоянный промысел на большой дороге, не нуждались в частом посещении этого приюта. Затем, на стенах было развешано несколько ружей, которые тоже не предвещали ничего доброго.
Он не
только говорил, но
и кричал,что «
сделать что-нибудь надобно».
— Ваше превосходительство! как перед богом, так
и перед вами! Поправку тут даже очень хорошую можно
сделать! Одно слово — извольте приказать!
Только кликнуть извольте:"Антон, мол, Верельянов!.."
и коли-ежели…
Во-первых, его осаждала прискорбная мысль, что все усилия, какие он ни
делал, чтоб заслужить маменькино расположение, остались тщетными; во-вторых, Петенька всю ночь метался на постели
и испускал какое-то совсем неслыханное мычание; наконец, кровать его была до такой степени наполнена блохами, что он чувствовал себя как бы окутанным крапивою
и несколько раз не
только вскакивал, но даже произносил какие-то непонятные слова, как будто бы приведен был сильными мерами в восторженное состояние.
Не
только братьям рассказала, что Сенечка требует, чтоб ему было оказываемо почтение, но даже всех соседей просила полюбоваться четырьмя зонтиками, подаренными ей в один день,
и всю вину складывала на Сенечку, который, как старший брат, обязан был уговориться с младшими, какой презент маменьке
сделать.
Не думай, однако ж, petite mere, что я сержусь на тебя за твои нравоучения
и обижен ими. Во-первых, я слишком bon enfant, [паинька (франц.)] чтоб обижаться, а во-вторых, я очень хорошо понимаю, что в твоем положении ничего другого не остается
и делать, как морализировать. Еще бы! имей я ежедневно перед глазами Butor'a, я или повесился бы, или такой бы aperГu de morale настрочил, что ты
только руками бы развела!
Я давно уж освоилась с мыслью, что для меня возможна
только роль старухи; Butor слишком часто произносит это слово в применении ко мне (
и с какою язвительностью он
делает это, если б ты знал!), чтобы я могла сохранять какие-нибудь сомнения на этот счет…
Когда я думаю, что об этом узнает Butor, то у меня холодеет спина. Голубушка! брось ты свою меланхолию
и помирись с Butor'ом. Au fond, c'est un brave homme! [В сущности, он славный парень! (франц.)] Ведь ты сама перед ним виновата — право, виновата! Ну, что тебе стоит
сделать первый шаг? Он глуп
и все забудет! Не могу же я погибнуть из-за того
только, что ты там какие-то меланхолии соблюдаешь!
— Да, родной мой, благодаря святым его трудам.
И вот как удивительно все на свете делается! Как я его, глупенькая, боялась — другой бы обиделся, а он даже не попомнил! Весь капитал прямо из рук в руки мне передал!
Только и сказал:"Машенька! теперь я вижу по всем поступкам твоим, что ты в состоянии из моего капитала
сделать полезное употребление!"
— Тут
и нет кощунства. Я хочу сказать
только, что если ты вмешиваешь бога в свои дела, то тебе следует сидеть смирно
и дожидаться результатов этого вмешательства. Но все это, впрочем, к делу не относится,
и, право, мы
сделаем лучше, если возвратимся к прерванному разговору. Скажи, пожалуйста, с чего тебе пришла в голову идея, что Коронат непременно должен быть юристом?
— А вы принудьте себя. Не всё склонность, надо
и другим удовольствие
сделать. Вот папенька: ему
только слово сказали — он
и готов, а вы… фи, какой вы недобрый! Может быть, вы любите, чтобы вас упрашивали?
Оба эти человека очень серьезно взаимно считают себя противниками, оба от полноты сердца язвят друг друга
и отнюдь не догадываются, что
только счастливое недоумение не позволяет им видеть, что оба они, в сущности,
делают одно
и то же дело
и уязвлениями своими не разбивают, а, напротив того, подкрепляют друг друга.
Она возвышает нравственную температуру человека, изощряет его ум
и делает его способным не
только к подвигам личной самоотверженности, но
и к изобретению орудий с целью истребления врагов…
А именно: она
делает буржуа самонадеянным
и даже привередливым; она приучает его неряшливо относиться к тому самому предмету, перед которым он должен
только благодарно благоговеть.
Даже жандармский полковник сознавал это
и хотя, играя в клубе в карты, запускал по временам глазуна в сторону какого-нибудь «политического», но
делал это почти машинально, потому
только, что уж служба его такая.
При этом известии обыкновенно наступала минута сосредоточенного молчания. Слово «набор» жужжало по зале,
и глаза всех присутствующих инстинктивно устремлялись к столу, где сидели за вистом председатель казенной палаты
и советник ревизского отделения
и делали вид, что ничего не слышат. Но всем понятно было, что они не
только слышат, но
и мотают себе на ус. А прозорливый Погудин даже прозревал весь внутренний процесс, который происходил в это время в советнике ревизского отделения.
Другая причина — приезд нашего родственника Бориса Павловича Райского. Он живет теперь с нами и, на беду мою, почти не выходит из дома, так что я недели две
только и делала, что пряталась от него. Какую бездну ума, разных знаний, блеска талантов и вместе шума, или «жизни», как говорит он, привез он с собой и всем этим взбудоражил весь дом, начиная с нас, то есть бабушки, Марфеньки, меня — и до Марфенькиных птиц! Может быть, это заняло бы и меня прежде, а теперь ты знаешь, как это для меня неловко, несносно…
Неточные совпадения
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне
только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе
и сейчас! Вот тебе ничего
и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь,
и давай пред зеркалом жеманиться:
и с той стороны,
и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе
делает гримасу, когда ты отвернешься.
Судья тоже, который
только что был пред моим приходом, ездит
только за зайцами, в присутственных местах держит собак
и поведения, если признаться пред вами, — конечно, для пользы отечества я должен это
сделать, хотя он мне родня
и приятель, — поведения самого предосудительного.
Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя!
Только выйду куда-нибудь, уж
и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты
и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего».
Г-жа Простакова. На него, мой батюшка, находит такой, по-здешнему сказать, столбняк. Ино — гда, выпуча глаза, стоит битый час как вкопанный. Уж чего — то я с ним не
делала; чего
только он у меня не вытерпел! Ничем не проймешь. Ежели столбняк
и попройдет, то занесет, мой батюшка, такую дичь, что у Бога просишь опять столбняка.
Когда человек
и без законов имеет возможность
делать все, что угодно, то странно подозревать его в честолюбии за такое действие, которое не
только не распространяет, но именно ограничивает эту возможность.