Неточные совпадения
— Только не про меня — так, что ли, хочешь сказать? Да, дружище, деньжищ
у нее —
целая прорва, а для меня пятака медного жаль! И ведь всегда-то она меня, ведьма, ненавидела! За что? Ну, да теперь, брат, шалишь! с меня взятки-то гладки, я и за горло возьму! Выгнать меня вздумает — не пойду!
Есть не даст — сам возьму! Я, брат, отечеству послужил — теперь мне всякий помочь обязан! Одного боюсь: табаку не
будет давать — скверность!
— И не знаю, брат, как сказать. Говорю тебе: все словно как во сне видел. Может, она даже и
была у меня, да я забыл. Всю дорогу,
целых два месяца — ничего не помню! А с тобой, видно, этого не случалось?
Недаром
у головлевской барыни
была выстроена
целая линия погребов, кладовых и амбаров; все они
были полным-полнехоньки, и немало
было в них порченого материала, к которому приступить нельзя
было, ради гнилого запаха.
С братьями он расстался мирно и
был в восторге, что теперь
у него
целый запас табаку. Конечно, он не мог воздержаться, чтоб не обозвать Порфишу кровопивушкой и Иудушкой, но выражения эти совершенно незаметно утонули в
целом потоке болтовни, в которой нельзя
было уловить ни одной связной мысли. На прощанье братцы расщедрились и даже дали денег, причем Порфирий Владимирыч сопровождал свой дар следующими словами...
Но напрасны
были все льстивые слова: Степан Владимирыч не только не расчувствовался (Арина Петровна надеялась, что он ручку
у ней
поцелует) и не обнаружил раскаяния, но даже как будто ничего не слыхал.
— Мы, бабушка,
целый день всё об наследствах говорим. Он все рассказывает, как прежде, еще до дедушки
было… даже Горюшкино, бабушка, помнит. Вот, говорит, кабы
у тетеньки Варвары Михайловны детей не
было — нам бы Горюшкино-то принадлежало! И дети-то, говорит, бог знает от кого — ну, да не нам других судить!
У ближнего сучок в глазу видим, а
у себя и бревна не замечаем… так-то, брат!
Ночью она ворочалась с боку на бок, замирая от страха при каждом шорохе, и думала: «Вот в Головлеве и запоры крепкие, и сторожа верные, стучат себе да постукивают в доску не уставаючи — спи себе, как
у Христа за пазушкой!» Днем ей по
целым часам приходилось ни с кем не вымолвить слова, и во время этого невольного молчания само собой приходило на ум: вот в Головлеве — там людно, там
есть и душу с кем отвести!
День потянулся вяло. Попробовала
было Арина Петровна в дураки с Евпраксеюшкой сыграть, но ничего из этого не вышло. Не игралось, не говорилось, даже пустяки как-то не шли на ум, хотя
у всех
были в запасе
целые непочатые углы этого добра. Насилу пришел обед, но и за обедом все молчали. После обеда Арина Петровна собралась
было в Погорелку, но Иудушку даже испугало это намерение доброго друга маменьки.
Немного погодя Порфирий Владимирыч вышел, одетый весь в черном, в чистом белье, словно приготовленный к чему-то торжественному. Лицо
у него
было светлое, умиленное, дышащее смирением и радостью, как будто он сейчас только «сподобился». Он подошел к сыну, перекрестил и
поцеловал его.
Справедливость требует сказать, что ветхость Арины Петровны даже тревожила его. Он еще не приготовился к утрате, ничего не обдумал, не успел сделать надлежащие выкладки: сколько
было у маменьки капитала при отъезде из Дубровина, сколько капитал этот мог приносить в год доходу, сколько она могла из этого дохода тратить и сколько присовокупить. Словом сказать, не проделал еще
целой массы пустяков, без которых он всегда чувствовал себя застигнутым врасплох.
Аннинька
поела молочка, побежала к теленочку, сгоряча
поцеловала его в морду, но сейчас же брезгливо вытерла губы, говоря, что морда
у теленка противная, вся в каких-то слюнях.
Кукишев видел это разливанное море и сгорал от зависти. Ему захотелось во что бы ни стало иметь точно такой же въезжий дом и точь-в-точь такую же «кралю». Тогда можно
было бы и время разнообразнее проводить: сегодня ночь —
у Люлькинской «крали», завтра ночь —
у его, Кукишева, «крали». Это
была его заветная мечта, мечта глупого человека, который чем глупее, тем упорнее в достижении своих
целей. И самою подходящею личностью для осуществления этой мечты представлялась Аннинька.
У захудалых корнета и корнетши, смирно хиреющих в деревенском захолустье, внезапно появляется
целый выводок молодых людей, крепоньких, чистеньких, проворных и чрезвычайно быстро усвояющих жизненную
суть.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом
целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, — не
буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты
у меня, любезный,
поешь селедки!»
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То
есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что
у меня сиделец не
будет есть, а он
целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Пришла немилость божия, // Деревня загорелася — // А
было у Якимушки // За
целый век накоплено // Целковых тридцать пять.
Скотинин. Люблю свиней, сестрица, а
у нас в околотке такие крупные свиньи, что нет из них ни одной, котора, став на задни ноги, не
была бы выше каждого из нас
целой головою.
Начались подвохи и подсылы с
целью выведать тайну, но Байбаков оставался нем как рыба и на все увещания ограничивался тем, что трясся всем телом. Пробовали
споить его, но он, не отказываясь от водки, только потел, а секрета не выдавал. Находившиеся
у него в ученье мальчики могли сообщить одно: что действительно приходил однажды ночью полицейский солдат, взял хозяина, который через час возвратился с узелком, заперся в мастерской и с тех пор затосковал.