Неточные совпадения
Может быть, он был добр, но никому
добра не сделал; может быть, был и
не глуп, но во всю жизнь ни одного умного поступка
не совершил.
Весь вечер Арина Петровна думала и наконец-таки надумала: созвать семейный совет для решения балбесовой участи. Подобные конституционные замашки
не были в ее нравах, но на этот раз она решилась отступить от преданий самодержавия, дабы решением всей семьи оградить себя от нареканий
добрых людей. В исходе предстоящего совещания она, впрочем,
не сомневалась и потому с легким духом села за письма, которыми предписывалось Порфирию и Павлу Владимирычам немедленно прибыть в Головлево.
— Пожалеет, как
не пожалеть! Мать — ведь она старуха
добрая!
—
Не хорош он у вас,
добрый друг маменька! ах, как
не хорош! — воскликнул Порфирий Владимирыч, бросаясь на грудь к матери.
— Зачем мне тебя притеснять, друг мой, я мать тебе! Вот Порфиша: и приласкался и пожалел — все как след
доброму сыну сделал, а ты и на мать-то путем посмотреть
не хочешь, все исподлобья да сбоку, словно она —
не мать, а ворог тебе!
Не укуси, сделай милость!
— Сколько, брат, она
добра перегноила — страсть! Таскали нынче, таскали: солонину, рыбу, огурцы — все в застольную велела отдать! Разве это дело? разве расчет таким образом хозяйство вести! Свежего запасу пропасть, а она и
не прикоснется к нему, покуда всей старой гнили
не приест!
— Сегодня, брат, надо ночью штоф припасти, — сказал он однажды земскому голосом,
не предвещавшим ничего
доброго.
И
добро бы худо ему было, есть-пить бы
не давали, работой бы изнуряли — а то слонялся целый день взад и вперед по комнате, как оглашенный, ел да пил, ел да пил!
— Был милостив, мой друг, а нынче нет! Милостив, милостив, а тоже с расчетцем: были мы хороши — и нас царь небесный жаловал; стали дурны — ну и
не прогневайтесь! Уж я что думаю:
не бросить ли все за
добра ума. Право! выстрою себе избушку около папенькиной могилки, да и буду жить да поживать!
Он ненавидел Иудушку и в то же время боялся его. Он знал, что глаза Иудушки источают чарующий яд, что голос его, словно змей, заползает в душу и парализует волю человека. Поэтому он решительно отказался от свиданий с ним. Иногда кровопивец приезжал в Дубровино, чтобы поцеловать ручку у
доброго друга маменьки (он выгнал ее из дому, но почтительности
не прекращал) — тогда Павел Владимирыч запирал антресоли на ключ и сидел взаперти все время, покуда Иудушка калякал с маменькой.
— Желаю! от души брату желаю!
Не любил он меня, а я — желаю! Я всем
добра желаю! и ненавидящим и обидящим — всем! Несправедлив он был ко мне — вот Бог болезнь ему послал,
не я, а Бог! А много он, маменька, страдает?
— Тоже, видно: «и Святому Духу»! Ах, детки, детки! На вид какие вы шустрые, а никак науку преодолеть
не можете. И
добро бы отец у вас баловник был… что, как он теперь с вами?
— Обижаете вы меня,
добрый друг маменька! крепко вы меня обижаете! — наконец произносит он,
не глядя, впрочем, на мать.
Но, выполняя волю «
доброго друга маменьки», он все-таки вскользь намекал своим окружающим, что всякому человеку положено нести от Бога крест и что это делается
не без цели, ибо,
не имея креста, человек забывается и впадает в разврат.
Прошло лет пять со времени переселения Арины Петровны в Погорелку. Иудушка как засел в своем родовом Головлеве, так и
не двигается оттуда. Он значительно постарел, вылинял и потускнел, но шильничает, лжет и пустословит еще пуще прежнего, потому что теперь у него почти постоянно под руками
добрый друг маменька, которая ради сладкого старушечьего куска сделалась обязательной слушательницей его пустословия.
— Чего
не можно! Садись! Бог простит!
не нарочно ведь,
не с намерением, а от забвения. Это и с праведниками случалось! Завтра вот чем свет встанем, обеденку отстоим, панихидочку отслужим — все как следует сделаем. И его душа будет радоваться, что родители да
добрые люди об нем вспомнили, и мы будем покойны, что свой долг выполнили. Так-то, мой друг. А горевать
не след — это я всегда скажу: первое, гореваньем сына
не воротишь, а второе — грех перед Богом!
День потянулся вяло. Попробовала было Арина Петровна в дураки с Евпраксеюшкой сыграть, но ничего из этого
не вышло.
Не игралось,
не говорилось, даже пустяки как-то
не шли на ум, хотя у всех были в запасе целые непочатые углы этого
добра. Насилу пришел обед, но и за обедом все молчали. После обеда Арина Петровна собралась было в Погорелку, но Иудушку даже испугало это намерение
доброго друга маменьки.
Иудушка так-таки и
не дал Петеньке денег, хотя, как
добрый отец, приказал в минуту отъезда положить ему в повозку и курочки, и телятинки, и пирожок. Затем он, несмотря на стужу и ветер, самолично вышел на крыльцо проводить сына, справился, ловко ли ему сидеть, хорошо ли он закутал себе ноги, и, возвратившись в дом, долго крестил окно в столовой, посылая заочное напутствие повозке, увозившей Петеньку. Словом, весь обряд выполнил как следует, по-родственному.
Потужил Иудушка, помахал руками и, как
добрый сын, прежде чем войти к матери, погрелся в девичьей у печки, чтоб
не охватило больную холодным воздухом.
— А еще тебе вот что скажу: нехорошо в тебе твое легкомыслие, но еще больше мне
не нравится то, что ты так легко к замечаниям старших относишься. Дядя
добра тебе желает, а ты говоришь: оставьте! Дядя к тебе с лаской да с приветом, а ты на него фыркаешь! А между тем знаешь ли ты, кто тебе дядю дал? Ну-ко, скажи, кто тебе дядю дал?
— А коли благодарна дяде, так
не фыркай на него, а слушайся.
Добра тебе дядя желает, хоть иногда тебе и кажется…
Арина Петровна то и дело наезжала из Погорелки к «
доброму сыну», и под ее надзором деятельно шли приготовления, которым покуда
не давалось еще названия.
Иудушка смиренно удалялся, и хотя при этом
не упускал случая попенять
доброму другу маменьке, что она сделалась к нему немилостива, но в глубине души был очень доволен, что его
не тревожат и что Арина Петровна приняла горячее участие в затруднительном для него обстоятельстве.
— На-тко, брат, смотри, что вышло! — показывает Иудушка воображаемому Илье какую-то совсем неслыханную цифру, так что даже Илья, который, и со своей стороны,
не прочь от приумножения барского
добра, и тот словно съежился.
— А он взял да и промотал его! И
добро бы вы его
не знали: буян-то он был, и сквернослов, и непочтительный — нет-таки. Да еще папенькину вологодскую деревеньку хотели ему отдать! А деревенька-то какая! вся в одной меже, ни соседей, ни чересполосицы, лесок хорошенький, озерцо… стоит как облупленное яичко, Христос с ней! хорошо, что я в то время случился, да воспрепятствовал… Ах, маменька, маменька, и
не грех это вам!
Неточные совпадения
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного
не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти
добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Лука Лукич. Что ж мне, право, с ним делать? Я уж несколько раз ему говорил. Вот еще на днях, когда зашел было в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда еще
не видывал. Он-то ее сделал от
доброго сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству.
Артемий Филиппович (в сторону).Эка, черт возьми, уж и в генералы лезет! Чего
доброго, может, и будет генералом. Ведь у него важности, лукавый
не взял бы его, довольно. (Обращаясь к нему.)Тогда, Антон Антонович, и нас
не позабудьте.
Ой! ночка, ночка пьяная! //
Не светлая, а звездная, //
Не жаркая, а с ласковым // Весенним ветерком! // И нашим
добрым молодцам // Ты даром
не прошла! // Сгрустнулось им по женушкам, // Оно и правда: с женушкой // Теперь бы веселей! // Иван кричит: «Я спать хочу», // А Марьюшка: — И я с тобой! — // Иван кричит: «Постель узка», // А Марьюшка: — Уляжемся! — // Иван кричит: «Ой, холодно», // А Марьюшка: — Угреемся! — // Как вспомнили ту песенку, // Без слова — согласилися // Ларец свой попытать.
«Вишь, тоже
добрый! сжалился», — // Заметил Пров, а Влас ему: // —
Не зол… да есть пословица: // Хвали траву в стогу, // А барина — в гробу! // Все лучше, кабы Бог его // Прибрал… Уж нет Агапушки…