Неточные совпадения
А Павел,
по тому же поводу, выражался: «Деньги столько-то на такой-то срок, дражайшая родительница, получил, и,
по моему расчету, следует
мне еще шесть с полтиной дополучить, в чем и прошу вас
меня почтеннейше извинить».
— Ну, тогда
я уж совсем мат; только одна роскошь у
меня и осталась от прежнего великолепия — это табак!
Я, брат, как при деньгах был, в день
по четвертке Жукова выкуривал!
— Тоже скверность. А
мне водка даже для здоровья полезна — мокруту разбивает. Мы, брат, как походом под Севастополь шли — еще до Серпухова не дошли, а уж
по ведру на брата вышло!
—
Меня зачем же! Вы об себе, а
я и так,
по милости вашей маменьки, доволен.
— Ну, голубчик, с тобой — после! — холодно оборвала его Арина Петровна, — ты,
я вижу,
по Степкиным следам идти хочешь… ах, не ошибись, мой друг! Покаешься после — да поздно будет!
— Не знаю… Может быть, во
мне нет этого великодушия… этого, так сказать, материнского чувства… Но все как-то сдается: а что, ежели брат Степан,
по свойственной ему испорченности, и с этим вторым вашим родительским благословением поступит точно так же, как и с первым?
— А по-твоему, в пляс, что ли,
я пуститься должна?
— Так… так… знала
я, что ты это присоветуешь. Ну хорошо. Положим, что сделается по-твоему. Как ни несносно
мне будет ненавистника моего всегда подле себя видеть, — ну, да видно пожалеть обо
мне некому. Молода была — крест несла, а старухе и подавно от креста отказываться не след. Допустим это, будем теперь об другом говорить. Покуда мы с папенькой живы — ну и он будет жить в Головлеве, с голоду не помрет. А потом как?
— Теперь, брат,
мне надолго станет! — сказал он, — табак у нас есть, чаем и сахаром мы обеспечены, только вина недоставало — захотим, и вино будет! Впрочем, покуда еще придержусь — времени теперь нет, на погреб бежать надо! Не присмотри крошечку — мигом растащат! А видела, брат, она
меня, видела, ведьма, как
я однажды около застольной
по стенке пробирался. Стоит это у окна, смотрит, чай, на
меня да думает: то-то
я огурцов не досчитываюсь, — ан вот оно что!
— И чем тебе худо у матери стало! Одет ты и сыт — слава Богу! И теплехонько тебе, и хорошохонько… чего бы, кажется, искать! Скучно тебе, так не прогневайся, друг мой, — на то и деревня! Веселиев да балов у нас нет — и все сидим
по углам да скучаем! Вот
я и рада была бы поплясать да песни попеть — ан посмотришь на улицу, и в церковь-то Божию в этакую мукреть ехать охоты нет!
Иудушка пролил слезы и умолил доброго друга маменьку управлять его имением безотчетно, получать с него доходы и употреблять
по своему усмотрению, «а что вы
мне, голубушка, из доходов уделите,
я всем, даже малостью, буду доволен».
Напрасно Арина Петровна соблазняла его покупками — на все ее предложения приобрести такой-то лесок или такой-то покосец он неизменно отвечал: «
Я, добрый друг маменька, и тем доволен, что вы,
по милости вашей,
мне пожаловали».
— Нет, вы скажите, что, по-вашему, делать
мне нужно? Не «вообще», а прямо… Климат, что ли,
я для вас переменить должен? Вот в Головлеве: нужен был дождик — и был дождик; не нужно дождя — и нет его! Ну, и растет там все… А у нас все напротив! вот посмотрим, как-то вы станете разговаривать, как есть нечего будет!
— Чай, думает: вот братец Павел умрет — и еще,
по милости Божией, именьице
мне достанется!
— А ведь
я к вам, маменька, погостить приехал, — продолжал он, словно делая маменьке приятный сюрприз, — нельзя, голубушка… по-родственному! Не ровен случай — все же, как брат… и утешить, и посоветовать, и распорядиться… ведь вы позволите?
А
я между тем по-родственному… на антресоли к брату поплетусь — может быть, и успею.
— Вот ты
меня бранишь, а
я за тебя Богу помолюсь.
Я ведь знаю, что ты это не от себя, а болезнь в тебе говорит.
Я, брат, привык прощать —
я всем прощаю. Вот и сегодня — еду к тебе, встретился
по дороге мужичок и что-то сказал. Ну и что ж! и Христос с ним! он же свой язык осквернил! А
я… да не только
я не рассердился, а даже перекрестил его — право!
— Кто? я-то! Нет, мой друг,
я не граблю; это разбойники
по большим дорогам грабят, а
я по закону действую. Лошадь его в своем лугу поймал — ну и ступай, голубчик, к мировому! Коли скажет мировой, что травить чужие луга дозволяется, — и Бог с ним! А скажет, что травить не дозволяется, — нечего делать! штраф пожалуйте!
По закону
я, голубчик,
по закону!
— Не сделал? ну, и тем лучше, мой друг!
По закону — оно даже справедливее. Ведь не чужим, а своим же присным достанется.
Я вот на чту уж хил — одной ногой в могиле стою! а все-таки думаю: зачем же
мне распоряжение делать, коль скоро закон за
меня распорядиться может. И ведь как это хорошо, голубчик! Ни свары, ни зависти, ни кляуз… закон!
— Нет, маменька. Хотел он что-то сказать, да
я остановил. Нет, говорю, нечего об распоряжениях разговаривать! Что ты
мне, брат,
по милости своей, оставишь,
я всему буду доволен, а ежели и ничего не оставишь — и даром за упокой помяну! А как ему, маменька, пожить-то хочется! так хочется! так хочется!
— Ну, вот за это спасибо! И Бог тебя, милый дружок, будет любить за то, что мать на старости лет покоишь да холишь.
По крайности, приеду ужо в Погорелку — не скучно будет. Всегда
я икорку любила, — вот и теперь,
по милости твоей полакомлюсь!
Я вот теперь хотел бы апельсинчиков, и сам бы поел, и милого дружка маменьку угостил бы, и всем бы
по апельсинчику дал, и деньги у
меня есть, чтоб апельсинчиков купить, взял бы вынул — давай! ан Бог говорит: тпру! вот
я и сижу: филозов без огурцов.
Только что начнет заводить его сон — вдруг: и рад бы до неба достать, да руки коротки! или:
по одежке протягивай ножки… вот
я… вот ты… прытки вы очень, а знаешь пословицу: поспешность потребна только блох ловить?
— Что ты, что ты! — заметалась она, — да у
меня и денег, только на гроб да на поминовенье осталось! И сыта
я только
по милости внучек, да вот чем у сына полакомлюсь! Нет, нет, нет! Ты уж
меня оставь! Сделай милость, оставь! Знаешь что, ты бы у папеньки попросил!
— Что ты! что ты! да
я бы с радостью, только какие же у
меня деньги! и денег у
меня таких нет! А ты бы к папеньке обратился, да с лаской, да с почтением! вот, мол, папенька, так и так: виноват, мол,
по молодости, проштрафился… Со смешком да с улыбочкой, да ручку поцелуй, да на коленки встань, да поплачь — он это любит, — ну и развяжет папенька мошну для милого сынка.
— Ну, хорошо.
Я уйду. Стало быть, нельзя? Прекрасно-с. По-родственному. Из-за трех тысяч рублей внук в Сибирь должен пойти! Напутственный-то молебен отслужить не забудьте!
— Ну, спал — так и слава Богу. У родителей только и можно слатйнько поспать. Это уж
я по себе знаю: как ни хорошо, бывало, устроишься в Петербурге, а никогда так сладко не уснешь, как в Головлеве. Точно вот в колыбельке тебя покачивает. Так как же мы с тобой: попьем чайку, что ли, сначала, или ты сейчас что-нибудь сказать хочешь?
— Ну, ладно. Только
я, брат, говорю прямо: никогда
я не обдумываю. У
меня всегда ответ готов. Коли ты правильного чего просишь — изволь! никогда
я ни в чем правильном не откажу. Хоть и трудненько иногда, и не
по силам, а ежели правильно — не могу отказать! Натура такая. Ну, а ежели просишь неправильно — не прогневайся! Хоть и жалко тебя — а откажу! У
меня, брат, вывертов нет!
Я весь тут, на ладони. Ну, пойдем, пойдем в кабинет! Ты поговоришь, а
я послушаю! Послушаем, послушаем, что такое!
— Нет!
я еще не поеду.
Я еще в церковь пойду, попрошу панихиду
по убиенном рабе Божием, Владимире, отслужить.
— Ну вот! ну, слава Богу! вот теперь полегче стало, как помолился! — говорит Иудушка, вновь присаживаясь к столу, — ну, постой! погоди! хоть
мне, как отцу, можно было бы и не входить с тобой в объяснения, — ну, да уж пусть будет так! Стало быть, по-твоему,
я убил Володеньку?
— А по-моему, это не так. По-моему, он сам себя застрелил.
Я в то время был здесь, в Головлеве, а он — в Петербурге. При чем же
я тут мог быть? как мог
я его за семьсот верст убить?
— А только без куска хлеба оставить можете. Так вы бы так и писали: не нравится, дескать,
мне твое намерение, а потому, хоть
я тебе не препятствую, но все-таки предупреждаю, чтоб ты больше не рассчитывал на денежную помощь от
меня.
По крайней мере тогда было бы ясно.
Я, с своей стороны, все сделал; счеты
по опеке привел в порядок, ничего не скрыл, не утаил — все у всех на глазах делал.
Капитал, который после маменьки остался, принадлежит
мне —
по закону; тарантас и две коровы, которые
я в Головлево отправил, — тоже мои,
по закону.
— Что? не понравилось? Ну, да уже не взыщи —
я, брат, прямик! Неправды не люблю, а правду и другим выскажу, и сам выслушаю! Хоть и не
по шерстке иногда правда, хоть и горьконько — а все ее выслушаешь! И должно выслушать, потому что она — правда. Так-то, мой друг! Ты вот поживи-ка с нами да по-нашему — и сама увидишь, что так-то лучше, чем с гитарой с ярмарки на ярмарку переезжать.
— Зачем нанимать? свои лошади есть! Ты, чай, не чужая! Племяннушка… племяннушкой
мне приходишься! — всхлопотался Порфирий Владимирыч, осклабляясь «по-родственному», — кибиточку… парочку лошадушек — слава те Господи! не пустодомом живу! Да не поехать ли и
мне вместе с тобой! И на могилке бы побывали, и в Погорелку бы заехали! И туда бы заглянули, и там бы посмотрели, и поговорили бы, и подумали бы, чту и как… Хорошенькая ведь у вас усадьбица, полезные в ней местечки есть!
Велела принести хлеба, сказав при этом:
я заплачу! — и каждой корове дала
по кусочку.
— Отчего же и не поцеловаться! Не чужая ты
мне — племяннушка!
Я, мой друг, по-родственному!
Я для родных всегда готов! Будь хоть троюродный, хоть четвероюродный, —
я всегда…
— Бабушка и при жизни знала. Да что это, дядя, за выражения у вас? вчера с гитарой
меня по ярмаркам посылали, сегодня об скоморошничестве разговор завели? Слышите!
я не хочу, чтоб вы так говорили!
— Об том-то
я и говорю. И много можно сделать, и мало. Иногда много хочешь сделать, а выходит мало, а иногда будто и мало делается, ан смотришь, с Божьею помощью, все дела незаметно прикончил. Вот ты спешишь, в Москве тебе побывать, вишь, надо, а зачем, коли тебя спросить, — ты и сама путем не сумеешь ответить. А по-моему, вместо Москвы-то, лучше бы это время на дело употребить.
— Вот
я давно хотел тебе сказать, — продолжал между тем Иудушка, — не нравится
мне, куда как не нравится, что вы
по этим…
по ярмаркам ездите! Хоть тебе и нйлюбо, что
я об гитарах говорил, а все-таки…
— Ну, сударка, теперь только распоясывайся! Любо было кататься, — попробуй-ка саночки повозить! Попробуй! попробуй!
Я вот трех сынов да дочку вырастила, да пятерых детей маленькими схоронила —
я знаю! Вот они где у нас, мужчинки-то, сидят! — прибавила она, ударяя себя кулаком
по затылку.
— А что
я вас хотела, баринушка, спросить, — начинала она, — как вы насчет младенца-то располагаете? сынком, что ли, своим его сделаете, или,
по примеру прочиих, в воспитательный…
— Хоть и грех,
по молитве, бранить, но как человек не могу не попенять: сколько раз
я просил не тревожить
меня, когда
я на молитве стою! — сказал он приличествующим молитвенному настроению голосом, позволив себе, однако, покачать головой в знак христианской укоризны, — ну что еще такое у вас там?
— Не приду, потому что ходить незачем. Кабы за делом,
я бы и без зова твоего пошел. За пять верст нужно
по делу идти — за пять верст пойду; за десять верст нужно — и за десять верст пойду! И морозец на дворе, и метелица, а
я все иду да иду! Потому знаю: дело есть, нельзя не идти!
— Многие нынче любят кругом да около ходить: и то не так, и другое не по-ихнему, и третье вот этак бы сделать, а
я этого не люблю. И сам не загадываю, и в других не похвалю. Высокоумие это — вот
я какой взгляд на такие попытки имею!
— Вот у
меня на дворе куры… Суетятся,
по случаю солноворота; бегают, мечутся, места нигде сыскать не могут…
— А ежели при этом еще так поступать, как другие… вот как соседушка мой, господин Анпетов, например, или другой соседушка, господин Утробин… так и до греха недалеко. Вон у господина Утробина: никак, с шесть человек этой пакости во дворе копается… А
я этого не хочу.
Я говорю так: коли Бог у
меня моего ангела-хранителя отнял — стало быть, так его святой воле угодно, чтоб
я вдовцом был. А ежели
я,
по милости Божьей, вдовец, то, стало быть, должен вдоветь честно и ложе свое нескверно содержать. Так ли, батя?
— Ах ты, дурная, дурная! да разве мы без билета его туда отдадим! А ты билетец возьми!
По билетцу-то мы и сами его как раз отыщем! Вот выхолят, выкормят, уму-разуму научат, а мы с билетцем и тут как тут: пожалуйте молодца нашего, Володьку-проказника, назад! С билетцем-то мы его со дна морского выудим… Так ли
я говорю?
— Чтоб ему хорошо там было! не как-нибудь, а настоящим бы манером! Да билетец, билетец-то выправь. Не забудь!
По билету мы его после везде отыщем! А на расходы
я тебе две двадцатипятирублевеньких отпущу. Знаю ведь
я, все знаю! И там сунуть придется, и в другом месте барашка в бумажке подарить… Ахти, грехи наши, грехи! Все мы люди, все человеки, все сладенького да хорошенького хотим! Вот и Володька наш! Кажется, велик ли, и всего с ноготок, а поди-ка, сколько уж денег стоит!