Неточные совпадения
Соберутся девицы, и первое у них условие: «Ну, mesdames, с нынешнего
дня мы ни слова не
будем говорить по-русски».
Да, я люблю тебя, далекий, никем не тронутый край! Мне мил твой простор и простодушие твоих обитателей! И если перо мое нередко коснется таких струн твоего организма, которые издают неприятный и фальшивый звук, то это не от недостатка горячего сочувствия к тебе, а потому собственно, что эти звуки грустно и болезненно отдаются в моей душе. Много
есть путей служить общему
делу; но смею думать, что обнаружение зла, лжи и порока также не бесполезно, тем более что предполагает полное сочувствие к добру и истине.
Это, значит,
дело идет на лад, порешили идти к заседателю, не
будет ли божецкая милость обождать до заработков.
Всему у нас этому
делу учитель и заводчик
был уездный наш лекарь.
Этот человек
был подлинно, доложу вам, необыкновенный и на все
дела преостроумнейший!
— Я еще как ребенком
был, — говорит, бывало, — так мамка меня с ложечки водкой
поила, чтобы не ревел, а семи лет так уж и родитель по стаканчику на
день отпущать стал.
— Мое, говорит, братцы, слово
будет такое, что никакого
дела,
будь оно самой святой пасхи святее, не следует делать даром: хоть гривенник, а слупи, руки не порти.
Да и времена
были тогда другие: нынче об таких случаях и
дел заводить не велено, а в те поры всякое мертвое тело
есть мертвое тело.
Слово за словом, купец видит, что шутки тут плохие, хочь и впрямь пруд спущай, заплатил три тысячи, ну, и
дело покончили. После мы по пруду-то маленько поездили, крючьями в воде потыкали, и тела, разумеется, никакого не нашли. Только, я вам скажу, на угощенье, когда уж
были мы все
выпивши, и расскажи Иван Петрович купцу, как все
дело было; верите ли, так обозлилась борода, что даже закоченел весь!
Приедет, бывало, в расправу и разложит все эти аппараты: токарный станок,
пилы разные, подпилки, сверла, наковальни, ножи такие страшнейшие, что хоть быка ими резать; как соберет на другой
день баб с ребятами — и пошла вся эта фабрика в действие: ножи точат, станок гремит, ребята ревут, бабы стонут, хоть святых вон понеси.
Мещанинишку выгнали, да на другой
день не смотря и забрили в присутствии. А имперьяльчики-то с полу подняли! Уж что смеху у нас
было!
Ну, конечно-с, тут разговаривать нечего: хочь и ругнул его тесть, может и чести коснулся, а деньги все-таки отдал. На другой же
день Иван Петрович, как ни в чем не бывало. И долго от нас таился, да уж после, за пуншиком, всю историю рассказал, как она
была.
Сторговались они, а на другой
день и приезжают их сиятельство ранехонько. Ну и мы, то
есть весь земский суд, натурально тут, все в мундирах; одного заседателя нет, которого нужно.
Дело было зимнее; мертвое-то тело надо
было оттаять; вот и повезли мы его в что ни на
есть большую деревню, ну, и начали, как водится, по домам возить да отсталого собирать.
А на
дела и на всю эту полицейскую механику
был предошлый: готов не
есть, не
пить целые сутки, пока всего
дела не приделает.
Мечется Фейер как угорелый, мечется и
день и другой —
есть рыба, да все не такая, как надо: то с рыла вся в именинника вышла, скажут: личность; то молок мало, то пером не выходит, величественности настоящей не имеет.
Повлекут раба божия в острог, а на другой
день и идет в губернию пространное донесение, что вот так и так, „имея неусыпное попечение о благоустройстве города“ — и пошла писать. И чего не напишет! И „изуверство“, и „деятельные сношения с единомышленниками“, и „плевелы“, и „жатва“ — все тут
есть.
Да и мало ли еще случаев
было! Даже покойниками, доложу вам, не брезговал! Пронюхал он раз, что умерла у нас старуха раскольница и что сестра ее сбирается похоронить покойницу тут же у себя, под домом. Что ж он? ни гугу, сударь; дал всю эту церемонию исполнить да на другой
день к ней с обыском. Ну, конечно, откупилась, да штука-то в том, что каждый раз, как ему деньги занадобятся, каждый раз он к ней с обыском...
Человек этот
был паче пса голодного и Фейером употреблялся больше затем, что, мол, ты только задери, а я там обделаю
дело на свой манер.
Так
было и в настоящем случае по
делу о пожарных лошадях.
Алексей Дмитрич очень хорошо сознавал, что на месте Желвакова он бы и не так еще упарил лошадей, но порядок службы громко вопиял о мыле и щелоке, и мыло и щелок
были употреблены в
дело.
И в самом
деле, чего тут «тово», когда уж «грязь так грязь и
есть» и «всё от бога».
— Вот кабы мы этому
делу причинны
были, — глубокомысленно присовокупил Алексеев.
Дело в том, что в этот самый
день случилось Дмитрию Борисычу
быть именинником, и он вознамерился сотворить для дорогого гостя бал на славу.
— Экой народ безобразный! зовет
есть, словно не знает, кого зовет! Рыба да рыба — обрадовался, что река близко!
Ел, кажется, пропасть, а в животе бурчит, точно три
дня не едал! И изжога эта… Эй, Кшецынский!
Между тем для Дмитрия Борисыча питие чая составляло действительную пытку. Во-первых, он
пил его стоя; во-вторых, чай действительно оказывался самый горячий, а продлить эту операцию значило бы сневежничать перед его высокородием, потому что если их высокородие и припускают, так сказать, к своей высокой особе, то это еще не значит, чтоб позволительно
было утомлять их зрение исполнением обязанностей, до
дел службы не относящихся.
— То
есть, кроме этой головы… Эта, братец, голова, я тебе скажу… голова эта весь сегодняшний
день мне испортила… я, братец, Тит; я, братец, люблю, чтоб у меня тово…
Дело было весною, а в тот год весна
была ранняя.
Разумеется, первое
дело самовар, и затем уже является на стол посильная, зачерствевшая от времени закуска, и прилаживается складная железная кровать, без которой в Крутогорской губернии путешествовать так же невозможно, как невозможно
быть станционному дому без клопов и тараканов.
Он то и
дело ходил по комнате,
напевая известный романс «Уймитесь, волнения страсти» [10].
Живновский в увлечении, вероятно, позабыл, что перед ним сидит один из смиренных обитателей Крутогорска. Он быстрыми шагами ходил взад и вперед по комнате, потирая руки, и физиономия его выражала нечто плотоядное, как будто в самом
деле он готов
был живьем пожрать крутогорскую страну.
— Драться я, доложу вам, не люблю: это
дело ненадежное! а вот помять, скомкать этак мордасы — уж это наше почтение, на том стоим-с. У нас, сударь, в околотке помещица жила, девица и бездетная, так она истинная
была на эти вещи затейница. И тоже бить не била, а проштрафится у ней девка, она и пошлет ее по деревням милостыню сбирать; соберет она там куски какие — в застольную: и дворовые сыты, и девка наказана. Вот это, сударь, управление! это я называю управлением.
Был у меня брат, такой брат, что
днем с огнем не сыщешь — душа!
На другой
день, когда я проснулся, его уже не
было; станционный писарь сообщил мне, что он уехал еще затемно и все спешил: «Мне, говорит, пора; пора, брат, и делишки свои поправить». Показывал также ему свой бумажник и говорил, что «тут, брат, на всю жизнь; с этим, дружище, широко не разгуляешься!..»
Дело было весеннее: на полях травка только что показываться стала, и по ночам морозцем еще порядочно прихватывало. Снял он с себя мерлушчатый тулупчик, накинул ей на плеча, да как стал застегивать, руки-то и не отнимаются; а коленки пуще дрожат и подгибаются. А она так-то ласково на него поглядывает да по головке рукой гладит.
Другой смотрит в
дело и видит в нем фигу, а Порфирий Петрович сейчас заприметит самую настоящую «
суть», — ну и развивает ее как следует.
Однако все ему казалось, что он недовольно бойко идет по службе. Заприметил он, что жена его начальника не то чтоб балует, а так по сторонам поглядывает. Сам он считал себя к этому
делу непригодным, вот и думает, нельзя ли ему как-нибудь полезным
быть для Татьяны Сергеевны.
Ощутил лесной зверь, что у него на лбу будто зубы прорезываются. Взял письма, прочитал — там всякие такие неудобные подробности изображаются. Глупая
была баба! Мало ей того, чтоб грех сотворить, — нет, возьмет да на другой
день все это опишет: «Помнишь ли, мол, миленький, как ты сел вот так, а я села вот этак, а потом ты взял меня за руку, а я, дескать, хотела ее отнять, ну, а ты»… и пошла, и пошла! да страницы четыре мелко-намелко испишет, и все не то чтоб
дело какое-нибудь, а так, пустяки одни.
Денег ему не нужно
было — своих
девать некуда — ему нужна
была в доме хозяйка, чтоб и принять и занять гостя умела, одним словом, такая, которая соответствовала бы тому положению, которое он заранее мысленно для себя приготовил.
И в самом
деле, как бы ни
была грязна и жалка эта жизнь, на которую слепому случаю угодно
было осудить вас, все же она жизнь, а в вас самих
есть такое нестерпимое желание жить, что вы с закрытыми глазами бросаетесь в грязный омут — единственную сферу, где вам представляется возможность истратить как попало избыток жизни, бьющий ключом в вашем организме.
Княжна пришла в ужас, и на другой
день мадам Шилохвостова
была с позором изгнана из дома, а Подгоняйчиков, для примера прочим, переведен в оковский земский суд на вакансию простого писца.
Конечно, «ее участие
было в этом
деле самое ничтожное»; конечно, она
была только распорядительницей, «elle ne faisait que courir au devant des voeux de l'aimable société de Kroutogorsk [она только спешила навстречу пожеланиям милого крутогорского общества (франц.).] — тем не менее она
была так счастлива, так проникнута, „si pénétrée“, [так проникнута (франц.).] святостью долга, выпавшего на ее долю! — и в этом, единственно в этом, заключалась ее „скромная заслуга“.
Его сиятельство, откровенно сказать,
был вообще простоват, а в женских
делах и ровно ничего не понимал. Однако он притворился, будто об чем-то думает, причем физиономия его приняла совершенно свиное выражение, а руки как-то нескладно болтались по воздуху.
— Это, брат,
дело надобно вести так, — продолжал он, — чтоб тут сам черт ничего не понял. Это, брат, ты по-приятельски поступил, что передо мной открылся; я эти
дела вот как знаю! Я, брат, во всех этих штуках искусился! Недаром же я бедствовал, недаром три месяца жил в шкапу в уголовной палате: квартиры, брат, не
было — вот что!
— Ты меня послушай! — говорил он таинственным голосом, — это, брат, все зависит от того, как поведешь
дело! Может
быть славная штука, может
быть и скверная штука; можно
быть становым и можно
быть ничем… понимаешь?
— Что ручки! — отвечал Трясучкин уныло, — тут главное
дело не ручки, а становым
быть! вот ты об чем подумай!
Мое
дело только остановить их, коли заврутся, или прикрикнуть, если лениться
будут.
— Из Зырян, родимая, верст полтысячи боле
будет; с самого с Егорьева
дни идем угоднику поклониться. [Из Зырян, в Зыряны. Таким образом простой народ называет Усть-Сысольский уезд и смежные ему местности Вологодской, Пермском и Вятской губерний. (Прим. Салтыкова-Щедрина.)]
Есть люди, которые думают, что Палагея Ивановна благотворит по тщеславию, а не по внутреннему побуждению своей совести, и указывают в особенности на гласность, которая сопровождает ее добрые
дела.
— Еще бы он посмел! — вступается супруга Николая Тимофеича, повисшая у него на руке, — у Николая Тимофеича и дела-то его все — стало
быть, какой же он подчиненный
будет, коли начальников своих уважать не станет?