Неточные совпадения
Да только засвистал свою любимую „При дороженьке
стояла“, а как
был чувствителен и не мог эту песню без слез слышать, то и прослезился немного. После я узнал, что он и впрямь велел сотским тело-то на время в овраг куда-то спрятать.
Прислан
был к нам Фейер из другого города за отличие, потому что наш город торговый и на реке судоходной
стоит. Перед ним
был городничий, старик, и такой слабый да добрый. Оседлали его здешние граждане. Вот приехал Фейер на городничество, и сзывает всех заводчиков (а у нас их не мало, до пятидесяти штук в городе-то).
—
Стою я это, и вижу вдруг, что будто передо мною каторга, и ведут будто меня, сударь, сечь, и кнут будто тот самый, которым я стегал этих лошадей — чтоб им пусто
было!
Между тем для Дмитрия Борисыча питие чая составляло действительную пытку. Во-первых, он
пил его
стоя; во-вторых, чай действительно оказывался самый горячий, а продлить эту операцию значило бы сневежничать перед его высокородием, потому что если их высокородие и припускают, так сказать, к своей высокой особе, то это еще не значит, чтоб позволительно
было утомлять их зрение исполнением обязанностей, до дел службы не относящихся.
— Господи! Иван Перфильич! и ты-то! голубчик! ну, ты умница! Прохладись же ты хоть раз, как следует образованному человеку! Ну, жарко тебе —
выпей воды, иль выдь, что ли, на улицу… а то водки! Я ведь не
стою за нее, Иван Перфильич! Мне что водка! Христос с ней! Я вам всем завтра утром по два стаканчика поднесу… ей-богу! да хоть теперь-то ты воздержись… а! ну,
была не
была! Эй, музыканты!
— Драться я, доложу вам, не люблю: это дело ненадежное! а вот помять, скомкать этак мордасы — уж это наше почтение, на том стоим-с. У нас, сударь, в околотке помещица жила, девица и бездетная, так она истинная
была на эти вещи затейница. И тоже бить не била, а проштрафится у ней девка, она и пошлет ее по деревням милостыню сбирать; соберет она там куски какие — в застольную: и дворовые сыты, и девка наказана. Вот это, сударь, управление! это я называю управлением.
Жаркое летнее солнце еще высоко
стояло на горизонте, но высокие сосны и
ели, среди которых прорезаны аллеи для гуляющих, достаточно защищали от лучей его.
— Вот-с, изволите видеть, — подхватывает торопливо Харченко, как будто опасаясь, чтобы Коловоротов или кто-нибудь другой не посягнул на его авторскую славу, — вот изволите видеть:
стоял один офицер перед зеркалом и волосы себе причесывал, и говорит денщику:"Что это, братец, волосы у меня лезут?"А тот, знаете, подумавши этак минут с пять, и отвечает:"Весною, ваше благородие, всяка скотина линяет…"А в то время весна была-с, — прибавил он, внезапно краснея.
Солдат очень стар, хотя еще бодр; лицо у него румяное, но румянец этот старческий; под кожей видны жилки, в которых кровь кажется как бы запекшеюся; глаза тусклые и слезящиеся; борода, когда-то бритая, давно запущена, волос на голове мало. Пот выступает на всем его лице, потому что время
стоит жаркое, и идти пешему, да и притом с ношею на плечах, должно
быть, очень тяжело.
По молитве ее в лесу место очищается;
стоят перед нею хоромы высокие, высоки рубленые, тесом крытые; в тех хоромах идет всенощное пение; возглашают попы-диаконы славу божию,
поют они гласы архангельские, архангельские песни херувимские, величают Христа царя небесного, со отцем и святым духом спокланяема и сославима.
И видит Пахомовна: перед нею святая обитель
стоит, обитель
стоит тихая, мужьми праведными возвеличенная, посреде ее златые главы на храмах светятся, и в тех храмах идет служба вечная, неустанная.
Поют тамо гласами архангельскиими песни херувимские, честное и великолепное имя Христово прославляючи со отцем и святым духом и ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Многие еще помнят, как Хрептюгин
был сидельцем в питейном доме и как он в то время рапортовал питейному ревизору, именно заложивши назади руки, но
стоя не перпендикулярно, как теперь, а потолику наклоненно, поколику дозволяли это законы тяготения; от какового частого стояния, должно полагать, и осталась у него привычка закладывать назади руки.
— Как же можно в телегах! — рассуждает Демьяныч, — вам поди и в корете-то тяжко… Намеднись Семен Николаич проезжал, тоже у меня
стоял, так говорит:"Я, говорит, Архипушко, дворец на колеса поставлю, да так и
буду проклажаться!"
Все это
стоит дорого и, следовательно, должно
быть легко и равносильно крылышку цыпленка.
Отставной капитан Пафнутьев, проситель шестидесяти лет, с подвязанною рукою и деревяшкой вместо ноги вид имеет не столько воинственный, сколько наивный, голова плешивая, усы и бакенбарды от старости лезут, напротив того, на местах, где не должно
быть волос, как-то на конце носа, оконечностях ушей, — таковые произрастают в изобилии. До появления князя
стоит особняком от прочих просителей, по временам шмыгает носом и держит в неповрежденной руке приготовленную заранее просьбу.
Забиякин. А что вы думаете? может
быть, и в самом деле изъян… это бывает! Я помню, как-то из Пермской губернии проезжали здесь, мещанина показывали, с лишком трех аршин-с. Так вы не поверите… точный ребенок-с! до того уж, знаете, велик, что
стоять не в силах. Постоит-постоит для примеру — да и сядет: собственная это, знаете, тяжесть-то его так давит.
Налетов (не слушая его и все более и более разгорячаясь). Наконец, это дело мне денег
стоило! Я это докажу! Что ж, в самом деле, разве уж правосудия добиться нельзя!.. Это, наконец, гнусно! я жаловаться
буду, я дворянин!
Князь Чебылкин. Ну, так что ж? стало
быть, ты
стоишь этого, любезный друг.
Бобров. А як тому это, Машенька, говорю, что если вы не
постоите, так и Дернову и мне хорошо
будет. Ведь он влюбен, именно влюблен-с; не махал бы он этак руками-то, да и Дернову бы позволения не дал. (Ласкается к: ней. Марья Гавриловна задумывается.)
Марья Гавриловна. А ты не храбрись! больно я тебя боюсь. Ты думаешь, что муж, так и управы на тебя нет… держи карман! Вот я к Петру Петровичу пойду, да и расскажу ему, как ты над женой-то озорничаешь! Ишь ты! бока ему отломаю! Так он и
будет тебе
стоять, пока ты ломать-то их ему
будешь!
Когда я проснулся, солнце
стояло уже высоко, но как светло оно сияло, как тепло оно грело! На улицах
было сухо; недаром же говорят старожилы, что какая ни
будь дурная погода на шестой неделе поста, страстная все дело исправит, и к светлому празднику
будет сухо и тепло. Мне сделалось скучно в комнате одному, и я вышел на улицу, чтоб на народ поглядеть.
Однако,
стой!
был тутотка лекарь и говорит, что умертвия опять-таки нет, а просто смерть как смерть.
По стенам
стояли диваны, называемые турецкими, которые, по всей вероятности, более служили для спанья, нежели для беседы, так что и комнату приличнее
было назвать опочивальнею, а не кабинетом.
Я
был честолюбив, Николай Иваныч! я чувствовал, что
стою выше общего уровня!
— Нет! я подлец! я не
стою быть в обществе порядочных людей! я должен просить прощения у вас, Николай Иваныч, что осмелился осквернить ваш дом своим присутствием!
Человек он
был простой и малограмотный до наивности; убежден
был, что Лондон
стоит на устье Волги и что
есть в мире народ, называемый хвецы[68], который исключительно занят выделкой мази для рощения волос.
Только и разговору у нас в этот раз
было. Хотел я подойти к ней поближе, да робостно: хотенье-то
есть, а силы нетутка. Однако, стало
быть, она заприметила, что у меня сердце по ней измирает: на другой день и опять к колодцу пришла. Пришел и я. Известно,
стою у сруба да молчу, даже ни слова молвить не могу: так, словно все дыханье умерло, дрожу весь — и вся недолга. В этот раз она уж сама зачала.
Ну, и мир весь за меня
стоял: всякому ведомо, что я в жизнь никого не обидел, исполнял свое крестьянство как следует, — стало
быть, не разбойник и не душегуб
был!
Товарищ, на которого ссылался Колесов,
стоял тут же и обнаруживал полнейшее равнодушие. Он тоже
был мещанин, огромного роста и, по-видимому, весьма сильный. Изредка, вслушиваясь в слова Колесова, он тупо улыбался, но вместе с тем хранил упорное молчание; по всему видно
было, что он служил только орудием для совершения преступления, душою же и руководителем
был в этом деле Колесов.
А мне, ваше благородие, только всего и денег-то надобно, что за полведра заплатить следует… Вот и стал мне будто лукавый в ухо шептать."
Стой, кричу, дядя, подвези до правленья!"А сам, знашь, и камешок за пазуху спрятал… Сели мы это вдвоем на телегу: он впереди, а я сзади, и все у меня из головы не выходит, что
будь у меня рубль семьдесят, отдай мне он их, заместо того чтоб водки купить, не нужно бы и в бурлаки идти…
Их
было трое, и кровати их
стояли по углам.
Впервой-ет раз, поди лет с десяток уж
будет, шел, знашь, у нас по деревне парень, а я вот на улице
стоял…
Одни на воду веруют; соберутся, знашь, в избе, поставят посреди чан с водой и
стоят вокруг, доколе вода не замутится; другие девку нагую в подполье запирают, да потом ей кланяются; третьи говорят"Несогрешивый спасенья не имет", — и стараются по этой причине как возможно больше греха на душу принять, чтоб потом
было что замаливать.
Дела мои шли ладно. На дворе, в бане, устроил я моленную, в которой мы по ночам и сходились; анбары навалил иконами, книжками, лестовками, всяким добром. Постояльцев во всякое время
было множество, но выгоднее всех
были такие, которых выгоняли в город для увещаний. Позовут их, бывало, в присутствие,
стоят они там,
стоят с утра раннего, а потом, глядишь, и выйдет сам секретарь.
И, главное, ведь вот что обидно: они тебя, можно сказать, жизни лишают, а ты, вишь, и глазом моргнуть не моги — ни-ни, смотри весело, чтоб у тебя и улыбочка на губах
была, и приветливость в глазах играла, и закуска на столе
стояла: неровно господину частному
выпить пожелается. Вошел он.
Так она у нас теперь и
стоит, часовня-то, исправленная, да такая ли, парень, едрёная, что, кажется, и скончанья ей никогда не
будет…
Закуска
была так называемая дворянская, то
есть зачерствелый балык, колбаса твердая как камень и мелко нарезанные куски икры буроватого цвета; на том же подносе
стоял графин с белою водкой и бутылка тенерифа.
Она уже оправилась от страха, который нагнала
было на нее выходка Михеича, и
стояла передо мной довольно спокойно.
— Почему ж обидно-с?
Будьте удостоверены, матушка, что мы насчет содержаниев не постоим-с, потому как мы собственно для християнства тут рассуждение имеем и оченно хорошо понимаем, какие ваши в этом предмете заслуги состоят.
— Так-то вот, ваше благородие, едма нас
едят эти шельмы! — сказал Половников, злобно запахивая свой азям, — целую зиму, почитай, чиновники из городу не выезжали, все по ихней милости!.. анафемы! — прибавил он, огрызаясь в ту сторону, где
стояла Мавра Кузьмовна, — ну, да ладно же!
Тебенькова закручинилась и утирала концом платка, которым повязана
была ее голова, катившиеся из глаз слезы. Кузьмовна, напротив,
стояла совершенно бесстрастно, сложивши руки и изредка улыбаясь.
Я взглянул на Мавру Кузьмовну; она
была совершенно уничтожена; лицо помертвело, и все тело тряслось будто в лихорадке; но за всем тем ни малейшего стона не вырвалось из груди ее; видно
было только, что она физически ослабла, вследствие чего, не
будучи в состоянии
стоять, опустилась на стул и, подпершись обеими руками, с напряженным вниманием смотрела на дверь, ожидая чего-то.
Выходит, что наш брат приказный как выйдет из своей конуры, так ему словно дико и тесно везде, ровно не про него и свет
стоит. Другому все равно: ветерок шумит, трава ли по полю стелется, птица ли
поет, а приказному все это будто в диковину, потому как он, окроме своего присутствия да кабака, ничего на свете не знает.