Неточные совпадения
Мещанинишку выгнали, да на другой день не
смотря и забрили в присутствии. А имперьяльчики-то с полу подняли! Уж что смеху у нас
было!
— Помню, господин Желваков!
будем,
будем, господин Желваков! Кшецынский! и ты, братец, можешь с нами!
Смотри же, не ударь лицом в грязь: я люблю, чтоб у меня веселились… Ну, что новенького в городе? Как поживают пожарные лошадки?
Мы рассуждаем в этом случае так: губерния Крутогорская хоть куда; мы тоже люди хорошие и, к тому же, приладились к губернии так, что она нам словно жена; и климат, и все, то
есть и то и другое, так хорошо и прекрасно, и так все это славно, что вчуже даже мило
смотреть на нас, а нам-то, пожалуй, и умирать не надо!
Подпоручик
смотрел не весело; на нем висела шинель довольно подозрительного свойства, а сапоги
были, очевидно, не чищены с самого приезда в Крутогорск.
Другой
смотрит в дело и видит в нем фигу, а Порфирий Петрович сейчас заприметит самую настоящую «
суть», — ну и развивает ее как следует.
Все здесь
было как-то не по ней: общество казалось тяжелым и неуклюжим; в домах все
смотрело неопрятно; грязные улицы и деревянные тротуары наводили уныние; танцевальные вечера, которые изредка назначались в «благородном» собрании, отличались безвкусием, доходившим до безобразия…
С двадцатипятилетнего возраста, то
есть с того времени, как мысль о наслаждениях жизни оказалась крайне сомнительною, княжна начала уже думать о гордом страдании и мысленно создавала для себя среди вечно волнующегося океана жизни неприступную скалу, с вершины которой она, „непризнанная“, с улыбкой горечи и презрения
смотрела бы на мелочную суетливость людей.
Княжна с ужасом должна сознаться, что тут существуют какие-то смутные расчеты, что она сама до такой степени embourbée, что даже это странное сборище людей, на которое всякая порядочная женщина должна
смотреть совершенно бесстрастными глазами, перестает
быть безразличным сбродом, и напротив того, в нем выясняются для нее совершенно определительные фигуры, между которыми она начинает уже различать красивых от уродов, глупых от умных, как будто не все они одни и те же — о, mon Dieu, mon Dieu! [о, боже мой, боже мой! (франц.)]
Мне кажется, что в то время, когда она, стиснувши как-то зубы, с помощью одних своих тонких губ произносит мне приглашение пожаловать к ним в один из следующих понедельников, то
смотрит на меня только как на искусного пловца, который,
быть может, отважится вытащить одну из ее утопающих в зрелости дочерей.
— За меня отдадут-с… У меня, Марья Матвевна, жалованье небольшое, а я и тут способы изыскиваю… стало
быть, всякий купец такому человеку дочь свою, зажмуря глаза, препоручить может… Намеднись иду я по улице, а Сокуриха-купчиха
смотрит из окна:"Вот, говорит, солидный какой мужчина идет"… так, стало
быть, ценят же!.. А за что? не за вертопрашество-с!
— Ну, а если глуп, так, стало
быть, нужно у вашего брата за такие слухи почаще под рубашкой
смотреть!
Ну, я на него
смотрю, что он ровно как обеспамятел:"Ты что ж, мол, говорю, дерешься, хозяин? драться, говорю, не велено!"Ну, он и поприутих, лег опять в карандас да и говорит: вот, говорит, ужо вам
будет, разбойники этакие, как чугунку здесь поведут!
То
есть вы не думайте, чтоб я сомневался в благородстве души вашей — нет! А так, знаете, я взял бы этого жидочка за пейсики, да головенкой-то бы его об косяк стук-стук… Так он, я вам ручаюсь, в другой раз
смотрел бы на вас не иначе, как со слезами признательности… Этот народ ученье любит-с!
Живновский. Тут, батюшка, толку не
будет! То
есть, коли хотите, он и
будет, толк-от, только не ваш-с, а собственный ихний-с!.. Однако вы вот упомянули о каком-то «якобы избитии» — позвольте полюбопытствовать! я, знаете, с молодых лет горячность имею, так мне такие истории… знаете ли, что я вам скажу? как
посмотришь иной раз на этакого гнусного штафирку, как он с камешка на камешок пробирается, да боится даже кошку задеть, так даже кровь в тебе кипит: такая это отвратительная картина!
Забиякин. Да, конструкция настоящая полицейская… однако случаи бывают всякие… Вот третьего года приезжал сюда в полицеймейстеры проситься… мужчина без малого трех аршин
был, даже страшно
смотреть машинища какая! однако ему отказали, а дали место этому плюгавому Кранихгартену.
Живновский. Да нет! да вы поймите, ведь этого нельзя! на меня
посмотреть так картина! А у этого трехаршинного, верно, изъян какой-нибудь
был. (Решительным тоном.) Нельзя этого!
Разбитной.
Есть в ней, знаете, эта простота, эта мягкость манер, эта женственность, это je ne sais quoi enfin, [не знаю, наконец, что (франц.)] которое может принадлежать только аристократической женщине… (Воодушевляясь.) Ну,
посмотрите на других наших дам… ведь это просто совестно, ведь от них чуть-чуть не коровьим маслом воняет… От этого я ни в каком больше доме не бываю, кроме дома князя… Нет, как ни говорите, чистота крови — это ничем не заменимо…
Малявка. Ну! вот я и говорю, то
есть, хозяйке-то своей: «
Смотри, мол, Матренушка, какая у нас буренушка-то гладкая стала!» Ну, и ничего опять, на том и стали, что больно уж коровушка-то хороша. Только на другой же день забегает к нам это сотский."Ступай, говорит, Семен: барин [В некоторых губерниях крестьяне называют станового пристава барином. (Прим. Салтыкова-Щедрина.)] на стан требует". Ну, мы еще и в ту пору с хозяйкой маленько посумнились: «Пошто, мол, становому на стан меня требовать!..»
На той неделе и то Вера Панкратьевна, старуха-то, говорит: «Ты у меня
смотри, Александра Александрыч, на попятный не вздумай; я, говорит, такой счет в правленье представлю, что угоришь!» Вот оно и выходит, что теперича все одно: женись — от начальства на тебя злоба, из службы, пожалуй, выгонят; не женись — в долгу неоплатном
будешь, кажный обед из тебя тремя обедами выйдет, да чего и во сне-то не видал, пожалуй, в счет понапишут.
И ведь все-то он этак! Там ошибка какая ни на
есть выдет: справка неполна, или законов нет приличных — ругают тебя, ругают, — кажется, и жизни не рад; а он туда же, в отделение из присутствия выдет да тоже начнет тебе надоедать: «Вот, говорит, всё-то вы меня под неприятности подводите». Даже тошно
смотреть на него. А станешь ему, с досады, говорить: что же, мол, вы сами-то, Яков Астафьич, не
смотрите? — «Да где уж мне! — говорит, — я, говорит, человек старый, слабый!» Вот и поди с ним!
Выгоняют-выгоняют нашего брата, выгоняют, кажется, так, что и места нигде не найдешь, а
смотришь: все-таки место свято пусто не
будет; куда! на одно-то место человек двадцать лезет.
Бобров. Нельзя
было — дела; дела — это уж важнее всего; я и то уж от начальства выговор получил; давеча секретарь говорит: «У тебя, говорит, на уме только панталоны, так ты у меня
смотри». Вот какую кучу переписать задал.
Рыбушкин. Увести! меня увести! Сашка!
смотри на него! (Указывая на Боброва.) Это ты знаешь ли кто? не знаешь? Ну, так это тот самый титулярный советник… то
есть, для всех он писец, а для Машки титулярный советник. Не связывайся ты, Сашка, с нею… ты на меня
посмотри: вот я гуляю, и ты тоже гуляй. (
Поет.) Во-о-озле речки…
Бобров. Да вы что на него
смотрите, Александр Александрыч. Известно, пьяный человек; он, пожалуй, и ушибет чем ни на
есть, не что с него возьмешь.
Рыбушкин (почти засыпает). Ну да… дда! и убью! ну что ж, и убью! У меня, брат Сашка, в желудке жаба, а в сердце рана… и все от него… от этого титулярного советника… так вот и сосет, так и сосет… А ты на нее не
смотри… чаще бей… чтоб помнила, каков муж
есть… а мне… из службы меня выгнали… а я, ваше высоко… ваше высокопревосходительство… ишь длинный какой — ей-богу, не виноват… это она все… все Палашка!.. ведьма ты! ч-ч-ч-е-орт! (Засыпает; Дернов уводит его.)
Дернов. А то на простой! Эх ты! тут тысячами пахнет, а он об шести гривенниках разговаривает. Шаромыжники вы все! Ты на него
посмотри; вот он намеднись приходит, дела не видит, а уж сторублевую в руку сует — посули только, да
будь ласков. Ах, кажется, кабы только не связался я с тобой! А ты норовишь дело-то за две головы сахару сладить. А хочешь, не
будет по-твоему?
Я застаю еще ту минуту, когда дети чинно расхаживают по зале, только издалека
посматривая на золотые яблоки и орехи, висящие в изобилии на всех ветвях, и нетерпеливо выжидая знака, по которому елка должна
быть отдана им на разграбление.
Около обиженного мальчика хлопотала какая-то женщина, в головке и одетая попроще других дам. По всем вероятиям, это
была мать Оськи, потому что она не столько ублажала его, сколько старалась прекратить его всхлипыванья новыми толчками. Очевидно, она хотела этим угодить хозяевам, которые отнюдь не желали, чтоб Оська обижался невинными проказами их остроумных деточек. Обидчик между тем, пользуясь безнаказанностию, прохаживался по зале, гордо
посматривая на всех.
Я счастлив, я
ем с таким аппетитом, что старая экономка Варвара с ужасом
смотрит на меня и думает, что я по крайней мере всю страстную неделю ничего не
ел.
И притом у меня
есть такие там особенные лилипуты, которые
смотрят на все моими глазами и все слышат моими ушами: должен же я и им что-нибудь предоставить!
Эта скачка очень полезна; она поддерживает во мне жизнь, как рюмка водки поддерживает жизнь в закоснелом пьянице.
Посмотришь на него: и руки и ноги трясутся, словно весь он ртутью налит, а
выпил рюмку-другую — и пошел ходить как ни в чем не бывало. Точно таким образом и я: знаю, что на мне лежит долг, и при одном этом слове чувствую себя всегда готовым и бодрым. Не из мелкой корысти, не из подлости действую я таким образом, а по крайнему разумению своих обязанностей, как человека и гражданина.
Я не схожу в свою совесть, я не советуюсь с моими личными убеждениями; я
смотрю на то только, соблюдены ли все формальности, и в этом отношении строг до педантизма. Если
есть у меня в руках два свидетельские показания, надлежащим порядком оформленные, я доволен и пишу:
есть, — если нет их — я тоже доволен и пишу: нет. Какое мне дело до того, совершено ли преступление в действительности или нет! Я хочу знать, доказано ли оно или не доказано, — и больше ничего.
Делают мне упрек, что манеры мои несколько жестки, что весь я будто сколочен из одного куска, что вид мой не внушает доверия и т. п. Странная вещь! от чиновника требовать грациозности! Какая в том польза, что я
буду мил, любезен и предупредителен? Не лучше ли, напротив, если я
буду стоять несколько поодаль, чтобы всякий
смотрел на меня если не со страхом, то с чувством неизвестности?
Я взглянул на его жену; это
была молодая и свежая женщина, лет двадцати пяти; по-видимому, она принадлежала к породе тех женщин, которые никогда не стареются, никогда не задумываются,
смотрят на жизнь откровенно, не преувеличивая в глазах своих ни благ, ни зол ее.
— Еще бы он не
был любезен! он знает, что у меня горло
есть… а удивительное это, право, дело! — обратился он ко мне, —
посмотришь на него — ну, человек, да и все тут! И говорить начнет — тоже целые потоки изливает: и складно, и грамматических ошибок нет! Только, брат, бесцветность какая, пресность, благонамеренность!.. Ну, не могу я! так, знаешь, и подымаются руки, чтоб с лица земли его стереть… А женщинам нравиться может!.. Да я, впрочем, всегда спать ухожу, когда он к нам приезжает.
Тут же отец помер… а впрочем, славное, брат, житье в деревне! я хоть и
смотрю байбаком и к лености с юных лет сердечное влеченье чувствую, однако ведь на все это законные причины
есть…
Принесли водки; Лузгин начал как-то мрачно осушать рюмку за рюмкой; даже Кречетов, который должен
был привыкнуть к подобного рода сценам,
смотрел на него с тайным страхом.
Сын у него
был — ну, этого никогда в трезвом виде никто не видывал; даже во сне, если можно так выразиться, пьян
был, потому что спал все урывками, и не успеет, бывало, еще проспаться, как и опять,
смотришь, пьян.
Воспитание получил я отличнейшее; в заведении, которое приютило мою юность,
было преимущественно обращено внимание на приятность манер и на то, чтобы воспитанники
смотрели приветливо и могли говорить — causer — обо всем.
Горехвастов, который совсем
было и забыл про Флоранс,
посмотрел на меня глазами несколько воспаленными, на минуту задумался, провел как-то ожесточенно рукою по лбу и по волосам и наконец ударил кулаком по столу с такою силой, что несколько рюмок полетело на пол, а вино расплескалось на подносе.
Был у нас сосед по квартире, некто Дремилов: этот, как ни
посмотришь, бывало, — все корпит за бумагой; спросишь его иногда:"Что же вы, господин Дремилов, высидели?" — так он только покраснеет, да и бежит скорее опять за бумажку.
— Что уж со мной после этого
было — право, не умею вам сказать. Разнообразие изумительное!
Был я и актером в странствующей труппе,
был и поверенным, и опять игроком. Даже удивительно, право, как природа неистощима! Вот кажется, упал, и так упал, что расшибся в прах, — ан нет,
смотришь, опять вскочил и пошел шагать, да еще бодрее прежнего.
Надо
быть или очень благодушным, или очень хитрым человеком, чтобы овладеть доверием людей, которые имеют свои причины, чтобы на всякую такого рода попытку
смотреть подозрительно, как на попытку воспользоваться этим довернем в ущерб их интересам.
С тем я и ушел. Много я слез через эту бабу пролил! И Христос ее знает, что на нее нашло! Знаю я сам, что она совсем не такая
была, какою передо мной прикинулась; однако и денег ей сулил, и извести божился — нет, да и все тут. А не то возьмет да дразнить начнет:"
Смотри, говорит, мне лесничий намеднись платочек подарил!"
А она знай шагает и на нас не
смотрит, ровно как, братец ты мой, в тумане у ней головушка ходит. Только взялась она за дверь, да отворить-то ее и не переможет… Сунулась
было моя баба к ней, а она тут же к ногам-то к ее и свалилася, а сама все мычит «пора» да «пора», да барыню, слышь, поминает… эка оказия!
И, главное, ведь вот что обидно: они тебя, можно сказать, жизни лишают, а ты, вишь, и глазом моргнуть не моги — ни-ни,
смотри весело, чтоб у тебя и улыбочка на губах
была, и приветливость в глазах играла, и закуска на столе стояла: неровно господину частному
выпить пожелается. Вошел он.
Пришел я домой нищ и убог. Матушка у меня давно уж померла, а жена даже не узнала меня. Что тут у нас
было брани да покоров — этого и пересказать не могу. Дома-то на меня словно на дикого зверя показывали:"Вот, мол, двадцать лет по свету шатался,
смотри, какое богачество принес".
Однако этому делу статься
было нельзя потому, что другие пустынники
смотрели на нашу приязнь злобно.
Раз как-то и разговорились мы с стариком об нашем деле. То
есть я будто напомнил ему тут, что не след в святое дело такую, можно сказать, фальшь пущать.
Посмотрел он на меня, ровно глаза вытаращил.
Бледно-желтое, отекшее лицо его, украшенное жиденькою бородкой, носило явные следы постоянно невоздержной жизни; маленькие голубые и воспаленные глаза
смотрели как-то слепо и тупо, губы распустились и не смыкались, руки, из которых одна
была засунута в боковой карман, действовали не твердо. Во все время, покуда продолжалось причесывание волос, он вполголоса мурлыкал какую-то песню и изредка причмокивал языком и губами.