Неточные совпадения
Губерния наша дальняя, дворянства этого нет, ну, и
жили мы тут как у Христа за пазушкой; съездишь, бывало,
в год раз
в губернский город, поклонишься чем бог послал благодетелям и знать
больше ничего не хочешь.
Жил у нас
в уезде купчина, миллионщик, фабрику имел кумачную,
большие дела вел. Ну, хоть что хочешь, нет нам от него прибыли, да и только! так держит ухо востро, что на-поди. Разве только иногда чайком попотчует да бутылочку холодненького разопьет с нами — вот и вся корысть. Думали мы, думали, как бы нам этого подлеца купчишку на дело натравить — не идет, да и все тут, даже зло взяло. А купец видит это, смеяться не смеется, а так, равнодушествует, будто не замечает.
Уезд наш, известно вам, господа, лесной, и всё
больше живут в нем инородцы.
— Да ноне чтой-то и везде
жить некорыстно стало. Как старики-то порасскажут, так что
в старину-то одного хлеба родилось! А ноне и земля-то словно родить перестала… Да и народ без християнства стал… Шли мы этта на богомолье, так по дороге-то не то чтоб тебе копеечку или хлебца, Христа ради, подать, а еще тебя норовят оборвать… всё
больше по лесочкам и ночлежничали.
— Это, брат, самое худое дело, — отвечает второй лакеи, — это все равно значит, что
в доме
большого нет. Примерно, я теперь
в доме у буфета состою, а Петров состоит по части комнатного убранства… стало быть, если без понятия
жить, он
в мою часть, а я
в его буду входить, и будем мы, выходит, комнаты два раза подметать, а посуду, значит, немытую оставим.
По лесу летает и поет
больше птица ворона, издавна живущая
в разладе с законами гармонии, а над экипажем толпятся целые тучи комаров, которые до такой степени нестерпимо жужжат
в уши, что, кажется, будто и им до смерти надоело
жить в этой болотине.
Если б
большая часть этого потомства не была
в постоянной отлучке из дому по случаю разных промыслов и торговых дел, то, конечно, для помещения его следовало бы выстроить еще по крайней мере три такие избы; но с Прохорычем
живет только старший сын его, Ванюша, малый лет осьмидесяти, да бабы, да малые ребята, и весь этот люд он содержит
в ежовых рукавицах.
—
Больше все лежу, сударь! Моченьки-то, знашь, нету, так
больше на печке
живу… И вот еще, сударь, како со мной чудо! И не бывало никогда, чтобы то есть знобило меня; а нонче хошь
в какой жар — все знобит, все знобит!
Муж этот еще
жив, но он куда-то услан за дурные дела, и нет сомнения, что это обстоятельство имеет
большой вес
в том сострадании, которое чувствует Палагея Ивановна к «несчастненьким».
— Если вы
поживете в провинции, то поймете и убедитесь
в совершенстве, что самая
большая польза, которую можно здесь сделать, заключается
в том, чтобы делать ее как можно меньше. С первого раза вам это покажется парадоксом, но это действительно так.
Только вот и думаем мы, что
живут, дескать, это барышни, а и душа-то, мол,
в них куриная, а капиталами
большими владеют-с.
Может ли статься, думал я, чтобы наше дело было неправое, когда вот родитель уж на что был
большого разума старик, а и тот не отступился от своей старины: как
жил в ней, так и умер.
Он меня согрел и приютил.
Жил он
в то время с учеником Иосифом — такой, сударь, убогонький, словно юродивый. Не то чтоб он старику служил, а
больше старик об нем стужался. Такая была уж
в нем простота и добродетель, что не мог будто и
жить, когда не было при нем такого убогонького, ровно сердце у него само пострадать за кого ни на есть просилось.
— Да чего
больше сказывать-то!
жила я, сударь,
в этой обители еще года с два, ну, конечно, и поприобыкла малость, да и вижу, что супротивничеством ничего не возьмешь, — покорилась тоже. Стали меня «стричься» нудить — ну, и остриглась, из Варвары Варсонофией сделалась: не что станешь делать.
В последнее время даже милостыню сбирать доверили, только не
в Москву пустили, а к сибирским сторонам…
— Точно так-с, моя красавица! и ему тоже бонжур сказали, а
в скором времени скажем: мусьё алё призо! [пожалуйте, сударь,
в тюрьму! (искаж. франц.)] — отвечал Маслобойников, притопывая ногой и как-то подло и масляно подмигивая мне одним глазом, — а что, Мавра Кузьмовна, напрасно, видно, беспокоиться изволили, что Андрюшка у вас
жить будет; этаким
большим людям,
в нашей глухой стороне, по нашим проселкам, не жительство: перед ними
большая дорога, сибирская. Эй, Андрюшка! поди, поди сюда, любезный!
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Мы теперь
в Петербурге намерены
жить. А здесь, признаюсь, такой воздух… деревенский уж слишком!., признаюсь,
большая неприятность… Вот и муж мой… он там получит генеральский чин.
Разломило спину, // А квашня не ждет! // Баба Катерину // Вспомнила — ревет: //
В дворне
больше году // Дочка… нет родной! // Славно
жить народу // На Руси святой!
Между тем дела
в Глупове запутывались все
больше и
больше. Явилась третья претендентша, ревельская уроженка Амалия Карловна Штокфиш, которая основывала свои претензии единственно на том, что она два месяца
жила у какого-то градоначальника
в помпадуршах. Опять шарахнулись глуповцы к колокольне, сбросили с раската Семку и только что хотели спустить туда же пятого Ивашку, как были остановлены именитым гражданином Силой Терентьевым Пузановым.
— Не думаю, опять улыбаясь, сказал Серпуховской. — Не скажу, чтобы не стоило
жить без этого, но было бы скучно. Разумеется, я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что я имею некоторые способности к той сфере деятельности, которую я избрал, и что
в моих руках власть, какая бы она ни была, если будет, то будет лучше, чем
в руках многих мне известных, — с сияющим сознанием успеха сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе к этому, тем я
больше доволен.
Дом был
большой, старинный, и Левин, хотя
жил один, но топил и занимал весь дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но дом этот был целый мир для Левина. Это был мир,
в котором
жили и умерли его отец и мать. Они
жили тою жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.