Неточные совпадения
Но вот
и сам его сиятельство, князь Чебылкин, изволит возвращаться от всенощной, четверней в коляске. Его сиятельство милостиво раскланивается на все стороны; четверня раскормленных лошадок влачит коляску мерным
и томным шагом: сами бессловесные чувствуют всю важность возложенного на них подвига
и ведут себя, как следует лошадям хорошего тона.
Вам внезапно делается грустно,
и вы поспешно
велите закладывать лошадей.
Жил у нас в уезде купчина, миллионщик, фабрику имел кумачную, большие дела
вел. Ну, хоть что хочешь, нет нам от него прибыли, да
и только! так держит ухо востро, что на-поди. Разве только иногда чайком попотчует да бутылочку холодненького разопьет с нами — вот
и вся корысть. Думали мы, думали, как бы нам этого подлеца купчишку на дело натравить — не идет, да
и все тут, даже зло взяло. А купец видит это, смеяться не смеется, а так, равнодушествует, будто не замечает.
Да только засвистал свою любимую „При дороженьке стояла“, а как был чувствителен
и не мог эту песню без слез слышать, то
и прослезился немного. После я узнал, что он
и впрямь
велел сотским тело-то на время в овраг куда-то спрятать.
Как все заприметит, что ему нужно, ну
и велит в ворота стучаться, а сам покуда все в скважинку высматривает.
„Поздравьте, говорит, меня с крестником“. Что бы вы думали? две тысячи взял, да из городу через два часа
велел выехать: „Чтоб
и духу, мол, твоего здесь не пахло“.
— Стою я это,
и вижу вдруг, что будто передо мною каторга,
и ведут будто меня, сударь, сечь,
и кнут будто тот самый, которым я стегал этих лошадей — чтоб им пусто было!
По приезде в губернский город Порфирий Петрович
вел себя очень прилично, оделся чистенько, приискал себе квартирку
и с помощью рекомендательных писем недолго оставался без места. Сам губернатор изволил припомнить необычайную, выходящую из порядка вещей опрятность, замеченную в земском суде при ревизии,
и тотчас же предложил Порфирию Петровичу место секретаря в другом земском суде; но герой наш, к общему удивлению, отказался.
Весть эта с быстротою молнии разлилась по городу
и произвела на чиновный люд какое-то тупое впечатление. Обвиняли все больше Подгоняйчикова.
— Ты меня послушай! — говорил он таинственным голосом, — это, брат, все зависит от того, как
поведешь дело! Может быть славная штука, может быть
и скверная штука; можно быть становым
и можно быть ничем… понимаешь?
Он уже говорит о княжне без подобострастия, не называет ее „сиятельством“
и вообще
ведет себя как джентльмен, который, по крутогорской пословице, „сальных свеч не ест, стеклом не закусывает“.
— Vous voilà comme toujours, belle et parée! [Вот
и вы, как всегда, красивая
и нарядная! (франц.)] — говорит он, обращаясь к имениннице.
И, приятно округлив правую руку, предлагает ее Агриппине Алексеевне, отрывая ее таким образом от сердца нежно любящей матери, которая не иначе как со слезами на глазах решается доверить свое дитя когтям этого оплешивевшего от старости коршуна. Лев Михайлыч, без дальнейших церемоний,
ведет свою даму прямо к роялю.
— Очень жаль, потому что за ним можно было бы послать… он сейчас придет: он такой жалкий! Ему все, что хотите,
велеть можно! —
И, уязвив княжну, неблагонамеренная дама отправляется далее язвить других.
И весь этот люд суетится, хлопочет
и беспрерывно обновляется новыми толпами богомолок, приходящими бог
весть из каких стран.
— А посиди с нами, касатка; барин добрый, кваску
велит дать… Вот, сударь,
и Пахомовна, как не я же, остатнюю жизнь в странничестве препровождает, — обратился Пименов ко мне, — Да
и других много таких же найдется…
Вопиют грешники
и грешницы ко господу:"Господи, избавь нас от реки огненной, от реки огненной, муки вековечныя, от скрежета ужасного зубовного
и от тьмы несветимыя! господи! не
вели палить наших лиц огню-жупелу, остуди наши гортани росою небесною!
Ну, я на него смотрю, что он ровно как обеспамятел:"Ты что ж, мол, говорю, дерешься, хозяин? драться, говорю, не велено!"Ну, он
и поприутих, лег опять в карандас да
и говорит: вот, говорит, ужо вам будет, разбойники этакие, как чугунку здесь
поведут!
— Нет-с; выиграть я не могла, потому что не имела средств
вести его, однако Анфисе Ивановне большую через это неприятность сделала, так что, после того, не только Дмитрий Михайлыч, но
и никто другой к Вере Павловне касательства иметь не захотел,
и пребывают оне
и до настоящей минуты в девичестве…
Забиякин. Только он сидит
и прихлебывает себе чай… ну, взорвало, знаете, меня, не могу я этого выдержать! Пей он чай, как люди пьют, я бы ни слова — бог с ним! а то, знаете, помаленьку, точно бог
весть каким блаженством наслаждается… Ну, я, конечно, в то время его раскровенил.
Шифель. Нет, я к княжне: она у нас что-то прихварывает. Я
и то уж сколько раз ей за это выговаривал: «Дурно, ваше сиятельство, себя
ведете!», право, так
и выразился, ну
и она ничего, даже посмеялась со мною. Впрочем, тут наша наука недостаточна (тихо Налетову): знаете, там хоть княжна, хоть не княжна, а все без мужа скучно; (громко) таков уж закон природы.
Налетов. Нет, позвольте, Самуил Исакович, уж если так говорить, так свидетельств было два: по одному точно что «оказалось», а по другому ровно ничего не оказалось. Так, по-моему, верить следует последнему свидетельству, во-первых, потому, что его производил человек благонамеренный, а во-вторых, потому, что
и закон
велит следователю действовать не в ущерб, а в пользу обвиненного… Обвинить всякого можно!
Дернов. То-то кровать! Подарил кровать, да
и кричит, что ему вот месяц с неба сыми да на блюде подай. Все вы, здешние колотырники [42], только кляузы бы да ябеды вам сочинять… голь непокрытая! А ты затеял дело, так
и веди его делом, широкой, то есть, рукой.
«Ну, говорит, мы теперича пьяни; давай, говорит, теперича реку шинпанским поить!» Я было ему в ноги: «За что ж: мол, над моим добром наругаться хочешь, ваше благородие? помилосердуй!»
И слушать не хочет… «Давай, кричит, шинпанского! дюжину! мало дюжины, цельный ящик давай! а не то, говорит, сейчас все твои плоты законфескую,
и пойдешь ты в Сибирь гусей пасти!» Делать-то нечего:
велел я принести ящик, так он позвал, антихрист, рабочих, да
и велел им вило-то в реку бросить.
Вот он бороду себе выбрил, так разве поэтому только супротив нас лучше будет, а грамота-то
и у него не бог
весть какая! аз-ангел-ангельский-архангел-архангельский-буки-бабаки…
Где-то вы, друзья
и товарищи моей молодости?
Ведете ли, как
и я, безрадостную скитальческую жизнь или же утонули в отличиях, погрязли в почестях
и с улыбкой самодовольствия посматриваете на бедных тружеников, робко проходящих мимо вас с понуренными головами? Многие ли из вас бодро выдержали пытку жизни, не смирились перед гнетущею силою обстоятельств, не прониклись духом праздности, уныния
и любоначалия?
Я еще вчера явственно слышал, как жаворонок, только что прилетевший с юга, бойко
и сладко пропел мне эту славную
весть, от которой сердце мое всегда билось какою-то чуткою надеждой. Я еще вчера видел, как добрая купчиха Палагея Ивановна хлопотала
и возилась, изготовляя несчетное множество куличей
и пасх, окрашивая сотни яиц
и запекая в тесте десятки окороков.
Добрый начальник Сергей Александрыч
велел выдать всем чиновникам пособие из «остаточков» на праздник —
и вот является у тебя на столе румяный кулич
и рядом с ним красуется добрая четверть телятины.
Теперича я, примерно, так рассуждаю: коли у скотского, то есть, стада пастух, так пастух он
и будь,
и не спрашивай он у барана, когда ему на водопой рассудится, а
веди, когда самому пригоже.
Коли мы те же бараны, так, стало,
и нам в эвто дело соваться не следует:
веди, мол, нас, куда вздумается!
Вы мне скажете, что грамотность никто
и не думает принимать за окончательную цель просвещения, что она только средство; но я осмеливаюсь думать, что это средство никуда не годное, потому что
ведет только к тому, чтобы породить целые легионы ябедников
и мироедов.
Бил я
и на то, что какая-нибудь скрытая связишка у бабы была; однако
и семьяне,
и весь мир удостоверили, что баба во всех отношениях
вела себя примерно; бил
и на то, что, быть может, ревность бабу мучила, —
и это оказалось неосновательным.
Чумазые веселились довольно шумно, нередко даже дрались между собою; они долгое время сначала сидели около маменькиных юпок, не решаясь вступить на арену веселия, но, однажды решившись, откровенно приняли княжеский зал за скотный двор
и предались всей необузданности своих побуждений; напротив того, «душки»
вели себя смирно, грациозно расшаркивались сперва одною ножкой, потом другою,
и даже весьма удовлетворительно лепетали французские фразы.
В одном углу торчала этажерка с множеством трубок, а в другом шкап, но
и в нем хранились не книги, а разбитые бутылки, подсвечники, сапожная щетка, бог
весть откуда зашедшая, синяя помадная банка
и вообще всякий хлам.
Живал я
и в Петербурге, езжал
и в каретах,
и сотнями тысяч ворочал,
и игру
вел,
и француженок содержал — ну, было, было все это!
Воспитывались со мной вместе
и графы
и бароны; следовательно, мы в самом заведении
вели жизнь веселую; езжали, знаете, по воскресеньям к француженкам
и там приобрели мало-помалу истинный взгляд на жизнь
и ее блага.
Он вообще
вел себя скромно
и никогда не роптал, но частые вздохи
и постоянно тоскливое выражение глаз показывали, что выпавшее ему на долю положение тяжелым камнем легло ему на сердце.
Впереди всех стоял молодой парень лет двадцати, не более, по прозванию Колесов; он держал себя очень развязно,
и тогда как прочие арестанты оказывали при расспросах более или менее смущения
и вообще отвечали не совсем охотно, он сам вступал в разговор
и вел себя как джентельмен бывалый, которому на все наплевать.
У этих господ всегда имеются готовые афоризмы, которыми они любят кстати щегольнуть, вроде того, что"брат, надо это дело
вести с осторожностью", или"ты когда чего захотел, так того уж
и хоти".
— Но здесь, здесь именно
и открылась миру гнусность злодея, надменностию своею нас гнетущего
и нахальством обуревающего… Получив мое извещение
и имея на меня, как исконный враг рода человеческого, злобу, он, не помедлив даже мало,
повелел псом своим повлещи меня в тюрьму, доколе не представлю ясных доказательств вымышленного якобы мною злоумышления… где
и до днесь пребывание имею…
Пришел дедушко,
и повел я его прямо на печь: мотри, мол, како детище бог для праздника дал.
Опять-таки
и Зиновий мних на вопрос:"Которыми вещьми хощет увязати человеком ум сопротивник божий?" — прямо отвечает:"
Повелит творити некая письмена на карточках, с тайным именем, да не могу без тех в путь шествовать".
И станешь ли ты вестника, глашающего тебе
весть добрую, вопрошать о том, откуду он,
и не посадишь ли его, вместо того, за стол
и не насытишь ли глад его?
Я не намерен возобновлять здесь знакомство читателя с Филоверитовым, тем не менее обязываюсь, однако ж, сказать, что он одною своею стороной принадлежал к породе тех крошечных Макиавелей, которыми, благодаря повсюду разливающемуся просвещению, наводнились в последнее время наши губернские города
и которые охотно оправдывают все средства, лишь бы они
вели к достижению предположенных целей.
Каждое слово, каждый лесной шорох как-то чутко отдаются в воздухе
и долго еще слышатся потом, повторяемые лесным эхом, покуда не замрут наконец бог
весть в какой дали.
Дом Мавры Кузьмовны, недавно выстроенный, глядел чистенько
и уютно. Дверь из сеней
вела в коридор, разделявший весь дом на две половины. Впоследствии я узнал, что этот коридор был устроен не случайно, а вследствие особых
и довольно остроумных соображений.
Пал он мне, сударь, в ноги
и поклялся родителями обо всем мне
весть подавать.
И точно-с, с этих пор кажную ночь я уж знаю, об чем у них днем сюжет был… должен быть он здесь, то есть Андрюшка-с, по моему расчету, не завтра, так послезавтрева к ночи беспременно-с.
(Ну,
и соберут этта девок, а он их
и велит запрягчи, кого в корню, кого на вынос, да такту
и проклажается по скитам.
Были, примерно,
и между нами такие сестры, которые обо всем ей
весть подавали.
Стала я оттуда писать в скиты, что пачпорту срок вышел, а тут, заместо пачпорта-то,
весть пришла, что
и скиты все разогнали…
Для нас бы все одно
и в лаптишках сбегать, а тут опять начальство не
велит, требует, чтоб ты завсегда в своем виде был.