Неточные совпадения
Каждое утро, покуда я потягиваюсь
и пью свой кофе, три стука раздаются в дверь моего нумера. Раньше
всех стучит Прокоп.
Естественно, что при такой простоте нравов остается только одно средство оградить свою жизнь от вторжения неприятных элементов — это, откинув
все сомнения, начать снова бить по зубам. Но как бить! Бить — без ясного права на битье; бить —
и в то же время бояться, что
каждую минуту может последовать приглашение к мировому по делу о самовольном избитии!..
— Н-нда… а все-таки как-то… На
каждых пяти верстах по помещику,
и все такое… Черт знает что!
—
И что вы грызетесь! — говорил я им иногда под добрую руку, —
каждой из вас по двугривенному дать — за глаза довольно, а вы вот думаете миллион после меня найти
и добром поделить не хотите:
все как бы одной захапать!
Но часы бьют одиннадцать,
и сестрицы расходятся по углам. Тем не менее сон долгое время не смежает их глаз; как тени, бродят они,
каждая в своем углу,
и все мечтают,
все мечтают.
Невинны! на чем основано это мнение? На том ли, что
все они славословят
и поют хвалу? На том ли, что
все в одно слово прорицают: тише! не расплывайтесь! не заезжайте! не раздражайте?! Прекрасно. Я первый бы согласился, что нет никакой опасности, если бы они кричали"тише!" —
каждый сам по себе. Но ведь они кричат
все вдруг, кричат единогласно — поймите это, ради Христа! Ведь это уж скоп! Ведь этак можно с часу на час ожидать, что они не задумаются кричать"тише!" — с оружием в руках! Ужели же это не анархия?!
Прерванный на минуту разговор возобновился; но едва успел Менандр сообщить, что ладзарони лежат целый день на солнце
и питаются макаронами, как стали разносить чай,
и гости разделились на группы. Я горел нетерпением улучить минуту, чтобы пристать к одной из них
и предложить на обсуждение волновавшие меня сомнения. Но это положительно не удавалось мне, потому что у
каждой группы был свой вопрос, поглощавший
все ее внимание.
—
Все прежде бывало, вашество! — ораторствовал он, —
и говядина была,
и повара были,
и погреба с винами у
каждого были, кто мало-мальски не свиньей жил! Прежде, бывало, ростбиф-то вот какой подадут (Прокоп расставил руки во
всю ширину), а нынче, ежели повар тебе беф-брезе изготовит —
и то спасибо скажи! Батюшка-покойник без стерляжьей-то ухи за стол не саживался, а мне
и с окуньком подадут — нахвалиться не могу!
— Еще бы! Ну, разумеется, экстренный train [поезд.] на наш счет; в Москве
каждому гостю нумер в гостинице
и извозчик; первый день — к Иверской, оттуда на политехническую выставку, а обедать к Турину; второй день — обедня у Василия Блаженного
и обед у Тестова; третий день — осмотр Грановитой палаты
и обед в Новотроицком. А потом экстренный train к Троице, в Хотьков… Пение-то какое, мой друг! Покойница тетенька недаром говаривала: уж
и не знаю, говорит, на земле ли я или на небесах! Надо им
все это показать!
Мы
все вдруг сосредоточились, как отправляющиеся в дальный путь. Даже Веретьев уныло свистнул, вспомнив, как он когда-то нагрубил Астахову, который занимал в настоящее время довольно видный пост.
Каждый старался перебрать в уме
всю жизнь свою… даже такую вполне чистую
и безупречную жизнь, как жизнь Перерепенки
и Прокопа!
Судьи сидели за столом, накрытым белою скатертью. Их было шесть человек,
и все шестеро молодые люди; перед
каждым лежал лист чистой бумаги. Опять-таки клянусь, что
и молодость судей не осталась не замеченною мной,
и я, конечно, сумел бы вывести из этого замечания надлежащее заключение, если б Прокоп, по своему обыкновению, вновь не спутал меня.
—
И как еще, сестрица, благодарить! Вот я
каждый день Лелечке говорю: благодари, говорю, дура! Если б не скончался братец, жила бы я теперь с вами, оболтусихами, в Ветлуге! А у нас, сестрица, на Ветлуге
и мужчин-то
всего один, да
и тот землемер!
Мне
каждый день до тысячи справок нужно,
и все по делам — да-с!
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника стал в тупик. Ему предстояло одно из двух: или немедленно рапортовать о случившемся по начальству и между тем начать под рукой следствие, или же некоторое время молчать и выжидать, что будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний путь, то есть приступил к дознанию, и в то же время
всем и каждому наказал хранить по этому предмету глубочайшую тайну, дабы не волновать народ и не поселить в нем несбыточных мечтаний.
— Это вы, низкий человек, может быть, пьете, а не я! Я и водки совсем никогда не пью, потому что это не в моих убеждениях! Вообразите, он, он сам, своими собственными руками отдал этот сторублевый билет Софье Семеновне, — я видел, я свидетель, я присягу приму! Он, он! — повторял Лебезятников, обращаясь ко
всем и каждому.
— Ее Бердников знает. Он — циник, враль, презирает людей, как медные деньги, но
всех и каждого насквозь видит. Он — невысокого… впрочем, пожалуй, именно высокого мнения о вашей патронессе. ‹Зовет ее — темная дама.› У него с ней, видимо, какие-то большие счеты, она, должно быть, с него кусок кожи срезала… На мой взгляд она — выдуманная особа…
Неточные совпадения
Пусть
каждый возьмет в руки по улице… черт возьми, по улице — по метле!
и вымели бы
всю улицу, что идет к трактиру,
и вымели бы чисто…
Недаром порывается // В Москву, в новорситет!» // А Влас его поглаживал: // «Дай Бог тебе
и серебра, //
И золотца, дай умную, // Здоровую жену!» // — Не надо мне ни серебра, // Ни золота, а дай Господь, // Чтоб землякам моим //
И каждому крестьянину // Жилось вольготно-весело // На
всей святой Руси!
Батрачка безответная // На
каждого, кто чем-нибудь // Помог ей в черный день, //
Всю жизнь о соли думала, // О соли пела Домнушка — // Стирала ли, косила ли, // Баюкала ли Гришеньку, // Любимого сынка. // Как сжалось сердце мальчика, // Когда крестьянки вспомнили //
И спели песню Домнину // (Прозвал ее «Соленою» // Находчивый вахлак).
У
каждого крестьянина // Душа что туча черная — // Гневна, грозна, —
и надо бы // Громам греметь оттудова, // Кровавым лить дождям, // А
все вином кончается. // Пошла по жилам чарочка — //
И рассмеялась добрая // Крестьянская душа! // Не горевать тут надобно, // Гляди кругом — возрадуйся! // Ай парни, ай молодушки, // Умеют погулять! // Повымахали косточки, // Повымотали душеньку, // А удаль молодецкую // Про случай сберегли!..
Стародум. Благодарение Богу, что человечество найти защиту может! Поверь мне, друг мой, где государь мыслит, где знает он, в чем его истинная слава, там человечеству не могут не возвращаться его права. Там
все скоро ощутят, что
каждый должен искать своего счастья
и выгод в том одном, что законно…
и что угнетать рабством себе подобных беззаконно.