Неточные совпадения
— Ну,
каким же образом после того вы концессию получить хотите!
Где же вы с настоящими дельцами встретитесь,
как не у Елисеева или у Эрбера? Ведь там все! Всех там увидите!
А так
как последнему это было так же хорошо известно,
как и дедушке, то он, конечно, остерегся бы сказать,
как это делается в странах,
где особых твердынь по штату не полагается: я вас, милостивый государь, туда турну,
где Макар телят не гонял! — потому что дедушка на такой реприманд, нимало не сумнясь, ответил бы: вы не осмелитесь это сделать, ибо я сам государя моего отставной подпоручик!
—
Как не читать! надо читать! зачем же ты приехал сюда! Ведь если ты хочешь знать, в чем последняя суть состоит, так
где же ты об этом узнаешь,
как не тут! Вот, например, прожект о децентрализации — уж так он мне понравился! так понравился! И слов-то, кажется, не приберешь,
как хорошо!
Но
как забыть — вот вопрос! Куда бежать,
где скрыться от его вездесущия! На улице, в трактире, в клубе, в гостиной — оно везде или предшествует вам, или бежит по пятам. Везде оно гласит: уничтожить, вычеркнуть, запретить!
С тою же целью, повсеместно, по мере возникновения наук, учреждаются отделения центральной де сиянс академии, а так
как ныне едва ли можно встретить даже один уезд,
где бы хотя о причинах частых градобитий не рассуждали, то надо прямо сказать, что отделения сии или, лучше сказать, малые сии де сиянс академии разом во всех уездах без исключения объявятся.
Везде,
где присутствуют науки, должны оказывать свою власть и де сиянс академии. А
как в науках главнейшую важность составляют не столько самые науки, сколько действие, ими на партикулярных людей производимое, то из сего прямо явствует, что ни один обыватель не должен мнить себя от ведомства де сиянс академии свободным. Следственно, чем менее ясны будут границы сего ведомства, тем лучше, ибо нет ничего для начальника обременительнее,
как ежели он видит, что пламенности его положены пределы.
Эти слова были сигналом к, отъезду кортежа в ближайшую кухмистерскую,
где Прокоп заказал погребальный обед. Ели: щи, приготовленные кухаркой Карнеевой, московских поросят с кашей, осетрину по-русски, жареную телятину и ледник (мороженое). И я имел удовольствие видеть,
как во щи капали Прокоповы слезы и нимало не портили их.
— Вот видишь ли,
как ты со мной говоришь! Ну,
как ты со мной говоришь! Кабы ежели ты настоящий человек был — ну, смел ли бы ты со мной так говорить!
Где у тебя рука?
—
Где тебе понять! У тебя ведь порыв чувств! А вот
как у меня два сына растут, так я понимаю!
7. Цель учреждения Союза и его организация [* Этот параграф составляет дословную перепечатку 1-го и существует только в первом издании «Устава»,
где он, очевидно, напечатан по недосмотру корректора. Во втором издании он исключен; но помещаю его
как потому, что у меня в руках было первое издание, так и потому, что напоминание о цели учреждения Союза в конце «Устава»
как нельзя более уместно. (Прим. M. E. Салтыкова-Щедрина.)]
И действительно, едва скрылся в переднюю последний гость,
как Менандр повел меня в столовую,
где была накрыта роскошная закуска, украшенная несколькими бутылками вина.
— К Дороту, что ли? — раздумывал Прокоп, — да там, поди, и татары еще дрыхнут! А надо где-нибудь до пяти часов провести время! Ишь чиновники-то! ишь, ишь, ишь,
как улепетывают! Счастливый народ!
— И что, братец, нынче за время такое!
Где ни послышишь — везде либо запил, либо с ума сошел, либо повесился, либо застрелился. И ведь никогда мы этой водки проклятой столько не жрали,
как теперь!
— Вот, говорят, от губернаторов все отошло: посмотрели бы на нас — у нас-то что осталось! Право, позавидуешь иногда чиновникам. Был я намеднись в департаменте — грешный человек, все еще поглядываю, не сорвется ли где-нибудь дорожка, — только сидит их там,
как мух в стакане. Вот сидит он за столом, папироску покурит, ногами поболтает, потом возьмет перо, обмакнет, и чего-то поваракает; потом опять за папироску возьмется, и опять поваракает — ан времени-то, гляди, сколько ушло!
Мы уселись где-то в шестом или седьмом ряду, и Прокоп никогда не роптал на себя так,
как теперь, за то, что пожалел полтора рубля и не взял места во втором ряду,
где сидели мои друзья.
Только в обществе,
где положительно никто не знает, куда деваться от праздности, может существовать подобное времяпровождение! Только там,
где нет другого дела, кроме изнурительного пенкоснимательства,
где нет другого общественного мнения, кроме беспорядочного уличного говора, можно находить удовольствие в том, чтобы держать людей, в продолжение целого месяца, в смущении и тревоге! И в
какой тревоге! В самой дурацкой из всех! В такой, при одном воспоминании о которой бросается в голову кровь!
Тогда все бросились меня обнимать и целовать, что под конец сделалось для меня даже обременительным, потому что делегаты вздумали качать меня на руках и чуть-чуть не уронили на пол. Тем временем наступил адмиральский час, Прокоп наскоро произнес: господа, милости просим хлеба-соли откушать! — и повел нас в столовую,
где прежде всего нашим взорам представилась севрюжина… но
какая это была севрюжина!
— Молодые! — шепнул он мне, —
где едят, там и судят! Ну, эти, брат, не простят! эти засудят! Это не то, что старики! Те, бывало, оборвут — и отпустят; ну, а эти — шалишь!"Comment allez-vous! [
Как поживаете!] Садитесь, не хотите ли чаю?" — и сейчас тебя в кутузку!
Из этой комнаты я перешел в следующую,
где нашел Прокопа, Кирсанова и прочих, уже прошедших сквозь искус. Все были унылы и
как бы стыдились. Лаврецкий попробовал было начать разговор о том,
как дороги в Петербурге ces petits colifichets, [безделушки.] которые в Париже приобретаются почти задаром, но из этого ничего не вышло.
— Долго ли до греха! Вот тоже сказывают про одного: врал да врал, а начальник-то ему: вы, говорит, забыли, в
каком государстве находитесь! В таком, говорит, государстве,
где врать не дозволено! Так-таки прямо и выпалил!
Как ловко он поднес пачку ассигнаций к самому носу сестрицы Дарьи Ивановны в такую минуту, когда она, ошеломленная кассационным решением, не могла даже понять,
где кончается копейка и
где начинается миллион!
Где были в это время сестрицы? Бодрствовали ли они? Следили ли за тем,
как я, постепенно спиваясь с кругу, погружаюсь на самое дно петербургских наслаждений! Нет, они унывали в Ветлуге! Они роптали на судьбу, которая послала на Ветлугу только одного мужчину, да и то землемера… О, маловеры!
Он вздыхает
как бы под бременем раскаяния и в то же время блуждает глазами по столу, разыскивая, нет ли
где водки.
— О, вей мир! и
какое зе ты великий мосенник, Иерухим! И сто зе он там говорит! И, мозно ли так говорить… и
где зе?.. на бирза! И никаких зе лзесвидетелей совсем нет! О, Иосель! о. друг мой Иосель! Безите теперь ви! Безите нах, бирза и всем говорите! Всем сказите, сто Иерухим говорит… ах, пфуй! сто зе он говорит! И ницего зе этого нет! И никакой лзесвидетель не приходил! И купите тысяцу акций!
Увы! и они, подобно мне, находятся в больнице умалишенных, и я в эту самую минуту вижу из окна,
как добродетельный адвокат прогуливается под руку с Менандром в саду больницы, а"православный жид"притаился где-то под кустом в той самой позе, в которой он, в Ахалцихе, изумил присяжных.
— Преследуют, братец, меня эти мерзавцы! — открылся он мне при первом же свидании, — забрались в мою газету, и ничем их оттуда не вытравишь! Зато, брат,
как я узнал теперь этих тушканчиков! Клянусь, не хуже самого Перерепенки! Да что пользы в этом! Одного ухватишь — смотришь, ан другой уж роется где-то и что-то грызет!
И
где уязвить? на собственной его почве, на той почве крепостного права, которую он, и в геологическом, и в статистическом, и в этнографическом отношениях, знал
как свои пять пальцев!
К земству примкнуть но мы не знаем,
как гать построить, и
где канаву прорыть; не знаем, да и не хотим знать, ибо наше дело не указать, а приказать.
"
Как же ты не мошенник!
где лес-то?
где машины?
где скот?"–"Лес, говорит, на топливо срублен, потому не околевать же мне на морозе; машины со временем испортились, скот тоже со временем весь выпал!..