Неточные совпадения
Но если бы и действительно глотание Kraenchen, в соединении с ослиным молоком, способно было дать бессмертие, то и такая перспектива едва ли бы соблазнила меня. Во-первых, мне кажется, что бессмертие, посвященное непрерывному наблюдению, дабы в организме не переставаючи совершался обмен веществ, было бы отчасти дурацкое; а во-вторых, я настолько совестлив, что не могу воздержаться, чтоб не спросить себя: ежели
все мы, культурные люди, сделаемся бессмертными, то при чем
же останутся попы и гробовщики?
Как только с них сняли в Эйдткунене чины, так они тотчас
же отлучились и, выпустив угнетавшую их государственность,
всем без разбора начали подмигивать.
В действительности
же все горы Германии покрыты отличнейшим лесом, да и в Балтийском поморье недостатка в нем нет.
Так нет
же, тут-то именно и разыгрались во
всей силе свара, ненависть, глумление и всякое бесстыжество, главною мишенью для которых — увы! — послужила именно та самая неоскудевающая рука, которая и дележку-то с тою специальною целью предприняла, чтоб угобзить господ чиновников и, само собой разумеется, в то
же время положить начало корпорации довольных.
— Ха-ха! ведь и меня наделили! Как
же! заполучил-таки тысячки две чернозёмцу! Вот так потеха была! Хотите? — говорят. Ну, как, мол, не хотеть: с моим, говорю, удовольствием! А! какова потеха! Да, батенька, только у нас такие дела могут даром проходить!Да-с, только у нас-с. Общественного мнения нет, печать безмолвствует — валяй по
всем по трем! Ха-ха!
— Не прогневаться! — цыркнул было Дыба, но опять спохватился и продолжал: — Позвольте, однако ж! если бы мы одни на
всем земном шаре жили, конечно, тогда
все равно… Но ведь нам и без того в Европу стыдно нос показать… надо
же принять это в расчет… Неловко.
— Но чем
же вы объясните, — встрепенулся Дыба, — отчего здесь на песке такой отличный хлеб растет, а у нас и на черноземе — то дожжичка нет, то чересчур его много? И молебны, кажется, служат, а
все хлебушка нет?
Мальчик в штанах. Разумеется, от необразованности. Необразованный человек —
все равно что низший организм, так чего
же ждать от низших организмов!
Ту
же щемящую скуку, то
же отсутствие непоказной жизни вы встречаете и на улицах Берлина. Я согласен, что в Берлине никому не придет в голову, что его"занапрасно"сведут в участок или обругают, но, по мнению моему, это придает уличной озабоченности еще более удручающий характер. Кажется, что
весь этот люд высыпал на улицу затем, чтоб купить на грош колбасы; купил, и бежит поскорей домой, как бы знакомые не увидели и не выпросили.
Неужели
же я должен обо
всем забыть, на
все закрыть глаза, затем только, чтоб во
всю глотку орать: ура, герой!
Во-первых, современный берлинец чересчур взбаламучен рассказами о парижских веселостях, чтоб не попытаться завести и у себя что-нибудь a l'instar de Paris. [по примеру Парижа] Во-вторых, ежели он не будет веселиться, то не скажет ли об нем Европа: вот он прошел с мечом и огнем половину цивилизованного мира, а остался
все тем
же скорбным главою берлинцем.
Ведут ли населяющие их жители какую бы то ни было самостоятельную жизнь и имеют ли свойственные
всем земноводным постоянные занятия? пользуются ли благами общественности, то есть держат ли, как в прочих местах, ухо востро, являются ли по начальству в мундирах для принесения поздравлений, фигурируют ли в процессах в качестве попустителей и укрывателей и затем уже, в свободное от явок время, женятся, рождают детей и умирают, или
же представляют собой изнуренный летнею беготнёю сброд, который, сосчитав барыши, погружается в спячку, с тем чтоб проснуться в начале апреля и начать приготовление к новой летней беготне?
Вообразить себе обывателя курорта не суетящегося, не продающего себя со
всеми потрохами столь
же трудно, как и вообразить коренного русского человека, который забыл о существовании ежовых рукавиц.
Статуя должна быть проста и ясна, как сама правда, и, как правда
же, должна предстоять перед
всеми в безразличии своей наготы, никому не обещая воздаяния и
всем говоря: вот я какая!
Думалось, что как только перееду швейцарскую границу, так сейчас
же, со
всех сторон, и вопьются в меня превратные толкования.
Куда ни обернитесь, на
всех лицах вы видите страстное желание проникнуть за пределы загадочной области, и в то
же время на тех
же лицах читаете какое-то фаталистическое осуждение: нет, не проникнуть туда никогда.
Едешь в вагоне и во всяком соседе видишь сосуд злопыхательства; приедешь в гостиницу и
все думаешь: да где
же они, превратные идеи, застряли? как бы их обойти? как бы не встретиться с"киевским дядей", который, пожалуй, не задумается и налгать?
И что
же!
все это пропускаешь мимо глаз и ушей, ко
всему прислушиваешься и присматриваешься вяло, почти безучастно…
А граф ТвэрдоонтС между тем гарцевал и
все твердил одно и то
же слово: смерч, смерч, смерч!
Правда, что
все эти"понеже"и"поелику", которыми так богаты наши бюрократические предания, такими
же чиновниками изобретены и прописаны, как и те, которые ныне ограничиваются фельдъегерским окриком: пошел! — но не нужно забывать, что первые изобретатели"понеже"были люди свежие, не замученные, которым в охотку было изобретать.
— Но какую
же пользу они могли приносить, коль скоро с ними так легко можно было по
всей строгости поступить? — возражал я.
А в запасе еще музеи, галереи, сады, окрестности, которые тоже необходимо осмотреть, потому что, кроме того, что
все это в высшей степени изящно, интересно и весело, но в то
же время и общедоступно, то есть не обусловливается ни протекцией, ни изнурительным доставанием билетов через знакомых чиновников, их родственниц, содержанок и проч.
И вот, как только приехали мы в Версаль, так я сейчас
же ЛабулИ под ручку — и айда в Hotel des Reservoirs 31. [Самой собой разумеется, что
вся последующая сцена есть чистый вымысел. (Примеч. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)]
Я возвратился из Версаля в Париж с тем
же поездом, который уносил и депутатов. И опять
все французы жужжали, что, в сущности, Клемансо прав, но что
же делать, если уши выше лба не растут. И
всем было весело, до такой степени весело, что многие даже осмелились и начали вслух утверждать, что Мак-Магон совсем не так прост, как это может казаться с первого взгляда.
Разумеется, до моего мнения никому во Франции нет дела; но ежели бы, паче чаяния, меня спросили, то я сказал бы следующее. С одной стороны, простота заключает в себе очень серьезную угрозу, но, с другой стороны, она
же может представлять и известные гарантии. А за
всем тем не представлялось бы для казны ущерба, если б и совсем ее не было.
Будь палата несколько более нервная, проникнись она сильнее человеческими идеалами, Шамбор, наверное, поступил бы с нею по
всей строгости законов. Но так как большинство ее составляли индейские петухи, которые не знали удержу только в смысле уступок, то сам выморочный Бурбон вынужден был сказать себе: за что
же я буду расстреливать сих невинных пернатых?
И
все это идет рядом и выливается из одного и того
же до краев переполненного источника.
Знает ли он, что вот этот самый обрывок сосиски, который как-то совсем неожиданно вынырнул из-под груды загадочных мясных фигурок, был вчера ночью обгрызен в Maison d'Or [«Золотом доме» (ночной ресторан)] генерал-майором Отчаянным в сообществе с la fille Kaoulla? знает ли он, что в это самое время Юханцев, по сочувствию, стонал в Красноярске, а члены взаимного поземельного кредита восклицали: «Так вот она та пропасть, которая поглотила наши денежки!» Знает ли он, что вот этой самой рыбьей костью (на ней осталось чуть-чуть мясца) русский концессионер Губошлепов ковырял у себя в зубах, тщетно ожидая в кафе Риш ту
же самую Кауллу и мысленно ропща: сколько тыщ уж эта шельма из меня вымотала, а
все только одни разговоры разговаривает!
Прежде
всего, учитель сейчас
же меня вызвал и поставил мне ноль; вслед за тем я был пойман в курении, потом напился пьян и нагрубил дежурному офицеру.
Мы включаем в эту область всегочеловека, со всемразнообразием его определений и действительности; французы
же главным образом интересуются торсом человека и из
всего разнообразия его определений с наибольшим рачением останавливаются на его физической правоспособности и на любовных подвигах.
Первый наплел бы их чересчур однообразными и не встретил бы в них ни аттической соли, ни элемента возрождения; второй говорит прямо: ведь
все равно развязка будет в cabinet particulier, так из-за чего
же ты
всю эту музыку завела?
Часа четыре сряду я провозился на кровати, не смыкаючи очей,
все думал, как мне поступить с Старосмысловым: предоставить ли его самому себе или
же и с своей стороны посодействовать его возрождению?
Ах, надо
же и Пафнутьева пожалеть… ничего-то ведь он не знает! Географии — не знает, истории — не знает. Как есть оболтус. Если б он знал про Тацита — ужели бы он его к чертовой матери не услал? И Тацита, и Тразею Пета, и Ликурга, и Дракона, и Адама с Евой, и Ноя с птицами и зверьми…
всех! Покуда бы начальство за руку не остановило: стой! а кто
же, по-твоему, будет плодиться и множиться?
Из русских кушаний тут можно получить: tschy russe, koulibak и bitok au smetane, [щи русские, кулебяка, биток в сметане]
все остальное совершенно то
же, что и в любом французском ресторане средней руки.
Да, есть такие бедные, что
всю жизнь не только из штатного положения не выходят, но и
все остальные усовершенствования: и привислянское обрусение, и уфимские разделы —
все это у них на глазах промелькнуло, по усам текло, а в рот не попало. Да их
же еще, по преимуществу, для парада, на крестные ходы посылают!
О первом распространяться не буду, ибо оно достаточно известно
всем здесь присутствующим; что
же касается до второго, то дар сей практически может быть формулирован так: люби кататься, люби и саночки возить.
В среде, где нет ни подлинного дела, ни подлинной уверенности в завтрашнем дне, пустяки играют громадную роль. 1 Это единственный ресурс, к которому прибегает человек, чтоб не задохнуться окончательно, и в то
же время это легчайшая форма жизни, так как
все проявления ее заключаются в непрерывном маятном движении от одного предмета к другому, без плана, без очереди, по мере того как они сами собой выплывают из бездны случайностей!
Вся беда в том, что я сейчас
же принялся мыслить.
Хуже
всего то, что, наслушавшись этих приглашений, а еще больше насмотревшись на их осуществление, и сам мало-помалу привыкаешь к ним. Сначала скажешь себе: а что, в самом деле, ведь нельзя
же в благоустроенном обществе без сердцеведцев! Ведь это в своем роде необходимость… печальная, но все-таки необходимость! А потом, помаленьку да полегоньку, и свое собственное сердце начнешь с таким расчетом располагать, чтоб оно во всякое время представляло открытую книгу: смотри и читай!
Или возьмем другой пример того
же порядка. Многие публицисты пишут: ежели-де на песчаном морском бреге случай просыпал коробку с иголками, то нужно-де эти иголки
все до одной разыскать, хотя бы для этого пришлось взбудоражить
весь берег…
Что
же касается Франции, то вы можете предлагать мне какие угодно вопросы — я на
всё имею самые обстоятельные ответы.
Вопрос первый.Воссияет ли Бурбон на престоле предков или не воссияет? Ежели воссияет, то будет ли поступлено с Греви и Гамбеттой по
всей строгости законов или, напротив, им будет объявлена благодарность за найденный во
всех частях управления образцовый порядок? Буде
же невоссияет, то неужели тем только дело и кончится, что не воссияет?
Я сейчас
же догадался, что это статистики. С юных лет обуреваемые писсуарной идеей, они три года сряду изучают этот вопрос, разъезжая по
всем городам Европы. Но нигде они не нашли такой обильной пищи для наблюдений, как в Париже. Еще год или два подробных исследований — и они воротятся в Петербург, издадут том или два статистических таблиц и, чего доброго, получат премию и будут избраны в де-сиянс академию.
Потому они всегда смотрят в одну точку, говорят одним и тем
же тоном одни и те
же слова, мыслят азбучно, но с сознанием благонадежности своих мыслей и бесконечно надоедают
всем авторитетностью и изобилием пустяков.
— Прежде
всего разуверьтесь, — начал он, — я человек правды — и больше ничего. И я полагаю, что если мы
все, люди правды, столкуемся, то
весь этот дурной сон исчезнет сам собою. Не претендуйте
же на меня, если я повторю, что в такое время, какое мы переживаем, церемонии нужно сдать в архив.
— Прекрасно. Несмотря, однако ж, на это, несмотря на то, что у нас под ногами столь твердая почва, мы не можем не признать, что наше положение все-таки в высшей степени тяжелое. Мы живем, не зная, что ждет нас завтра и какие новые сюрпризы готовит нам жизнь. И
все это, повторяю, несмотря на то, что наш народ здоров и спокоен. Спрашивается: в чем
же тут суть?
Я ничего не ответил на этот вопрос (нельзя
же было ответить: прежде
всего в твоих безумных подстрекательствах!), но, грешный человек, подмигнул-таки глазком, как бы говоря: вот именно это самое и есть!