Неточные совпадения
Могут ли они
не скрежетать зубами, видя, что жизнь, несмотря на то, что они всячески стараются овладеть ею, все-таки
не представляет вполне обеспеченного завтрашнего дня?
Я
не говорю, чтоб отношения русского культурного человека к мужику, в том виде, в каком они выработались после крестьянской реформы,
представляли нечто идеальное, равно как
не утверждаю и того, чтоб благодеяния, развиваемые русской культурой, были особенно ценны; но я
не могу согласиться с одним: что приурочиваемое каким-то образом к обычаям культурного человека свойство пользоваться трудом мужика,
не пытаясь обсчитать его, должно предполагаться равносильным ниспровержению основ.
Тем
не менее я
не могу не признать, что со стороны Колупаевых и их попустителей описанный сейчас образ действий
не представляет ничего непонятного.
Я боюсь кутузки по двум причинам. Во-первых, там должно быть сыро, неприятно, темно и тесно; во-вторых — кутузка, несомненно, должна воспитывать целую кучу клопов. Право, я положительно
не знаю такого тяжкого литературного преступления, за которое совершивший его
мог бы быть отданным в жертву сырости и клопам.
Представьте себе: дряхлого и больного литератора ведут в кутузку… ужели найдется каменное сердце, которое
не обольется кровью при этом зрелище?
Судьбы министра Бароша интересовали
не в пример больше, нежели судьбы министра Клейнмихеля; судьбы парижского префекта МопЮ — больше, нежели судьбы московского обер-полициймейстера Цынского, имя которого нам было известно только из ходившего по рукам куплета о брандмайоре Тарновском [Вот этот куплет: Этими немногими строками, по-видимому, исчерпывались все «отличные заслуги» и Тарновского и Цынского: один
представил (
может быть, при рапорте), другой — получил.
Я никогда
не мог себе
представить, чтоб можно было ощущать веселое чувство при виде площади; но, очутившись на Place de la Concorde, [площади Согласия] поистине убедился, что ничего невозможного нет на свете.
Разумеется, до моего мнения никому во Франции нет дела; но ежели бы, паче чаяния, меня спросили, то я сказал бы следующее. С одной стороны, простота заключает в себе очень серьезную угрозу, но, с другой стороны, она же
может представлять и известные гарантии. А за всем тем
не представлялось бы для казны ущерба, если б и совсем ее
не было.
Что касается гарантии, которую
может представлять простота, то она состоит в том, что простодушный человек
не только сам
не сознает чувства ответственности, но и все доподлинно знают, что ничему подобному неоткуда и заползти в него.
Но в решительную минуту Шамбор отступил. Он понял, что Мак-Магон
не представляет достаточного прикрытия для заправского расстреляния"доброго города Парижа". И Мак-Магон с своей стороны тоже
не настаивал. Но, сверх того, и того и другого, быть
может, смутило то обстоятельство, что палата, с раскассирования которой предстояло начать"реставрацию",
не давала к тому решительного повода.
Я допускаю, конечно, что"народ"
представляет собой матерьял, гораздо более заслуживающий изучения, нежели угрожающий лопнуть от пресыщения буржуа, но дальше общих и довольно туманных догадок в этом смысле идти
не могу.
Конечно, я ни минуты
не колебался и через полчаса уже распоряжался в предоставленных мне двух комнатах. Зато
можете себе
представить, как взыграло мое сердце, когда, через несколько минут после этого, выйдя на площадку лестницы, я услышал родные звуки...
Как бы то ни было, но для нас, мужей совета и опыта, пустяки составляют тот средний жизненный уровень, которому мы фаталистически подчиняемся. Я
не говорю, что тут есть сознательное"примирение", но в существовании"подчинения"сомневаться
не могу. И благо нам. Пустяки служат для нас оправданием в глазах сердцеведцев; они
представляют собой нечто равносильное патенту на жизнь, и в то же время настолько одурманивают совесть, что избавляют от необходимости ненавидеть или презирать…
Дело в том, что история дает приют в недрах своих
не только прогрессивному нарастанию правды и света, но и необычайной живучести лжи и тьмы. Правда и ложь живут одновременно и рядом, но при этом первая является нарождающеюся и слабо защищенною, тогда как вторая
представляет собой крепкое место, снабженное всеми средствами самозащиты. Легко понять, какого рода результаты
могут произойти из подобного взаимного отношения сторон.
И Левина поразило то спокойное, унылое недоверие, с которым дети слушали эти слова матери. Они только были огорчены тем, что прекращена их занимательная игра, и не верили ни слову из того, что говорила мать. Они и не могли верить, потому что не могли себе представить всего объема того, чем они пользуются, и потому
не могли представить себе, что то, что они разрушают, есть то самое, чем они живут.
— Вы
не можете представить себе, что такое письма солдат в деревню, письма деревни на фронт, — говорил он вполголоса, как бы сообщая секрет. Слушал его профессор-зоолог, угрюмый человек, смотревший на Елену хмурясь и с явным недоумением, точно он затруднялся определить ее место среди животных. Были еще двое знакомых Самгину — лысый, чистенький старичок, с орденом и длинной поповской фамилией, и пышная томная дама, актриса театра Суворина.
Неточные совпадения
Хлестаков. Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О ты, что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..» Ну и другие… теперь
не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого
представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
Жена Коробкина. Ах, как, Анна Андреевна, я рада вашему счастию! вы
не можете себе
представить.
А глуповцы стояли на коленах и ждали. Знали они, что бунтуют, но
не стоять на коленах
не могли. Господи! чего они
не передумали в это время! Думают: станут они теперь есть горчицу, — как бы на будущее время еще какую ни на есть мерзость есть
не заставили;
не станут — как бы шелепов
не пришлось отведать. Казалось, что колени в этом случае
представляют средний путь, который
может умиротворить и ту и другую сторону.
Я была несчастлива и думала, что нельзя быть несчастнее, но того ужасного состояния, которое теперь испытываю, я
не могла себе
представить.
Она раскаивалась утром в том, чтó она сказала мужу, и желала только одного, чтоб эти слова были как бы
не сказаны. И вот письмо это признавало слова несказанными и давало ей то, чего она желала. Но теперь это письмо представлялось ей ужаснее всего, что только она
могла себе
представить.