Неточные совпадения
Там, в долине Иловли, эта боль напоминала вам о живучести в вас человеческого естества; здесь, в долине Лана, она ровно
ни о чем не напоминает, ибо ее давно уже пережили (может
быть, за несколько поколений назад), да и
на бобах развели.
Прежде всего они удостоверились, что у нас нет
ни чумы,
ни иных телесных озлоблений (за это удостоверение нас заставляют уплачивать в петербургском германском консульстве по 75 копеек с паспорта, чем крайне оскорбляются выезжающие из России иностранцы, а нам оскорбляться не предоставлено), а потом сказали милостивое слово: der Kurs 213 пф., то
есть русский рубль с лишком
на марку стоит дешевле против нормальной цены.
И точно, как
ни безнадежно заключение Ивана Павлыча, но нельзя не согласиться, что ездить
на теплые воды все-таки удобнее, нежели пропадать пропадом в Петергофском уезде 15.
Есть люди, у которых так и в гербах значится: пропадайте вы пропадом — пускай они и пропадают. А нам с Иваном Павлычем это не с руки. Мы лучше в Эмс поедем да легкие пообчистим, а
на зиму опять вернемся в отечество: неужто, мол, петергофские-то еще не пропали?
Вечный праздник, вечное скитание
на чужой счет — очевидно, что никакое начальство, как бы оно
ни было всемогуще, не может бессрочно обеспечить подобное существование.
А может
быть, и не
на меня упадет, а
на другого, или и совсем
ни на кого не упадет, а просто останется стоять
на страх врагам.
В эту мрачную эпоху головы немцев
были до того заколочены, что они сделались не способными
ни на какое дело.
Там, где эти свойства отсутствуют, где чувство собственного достоинства заменяется оскорбительным и в сущности довольно глупым самомнением, где шовинизм является обнаженным, без всякой примеси энтузиазма, где не горят сердца
ни любовью,
ни ненавистью, а воспламеняются только подозрительностью к соседу, где нет
ни истинной приветливости,
ни искренней веселости, а
есть только желание похвастаться и расчет
на тринкгельд, [чаевые] — там, говорю я, не может
быть и большого хода свободе.
Во-первых, как бы
ни было добросовестно и подробно исследование со стороны, никогда оно не заменит того интимного исследования, процесс которого оставляет неизгладимые следы
на собственных боках исследователя.
Во-вторых, существуют распорядки, при которых, несмотря
на самые похвальные усилия остаться
на почве объективности, эти усилия оказываются тщетными, и всякий наблюдатель, каковы бы
ни были его намерения, силою вещей превращается в наблюдателя, собирающего нужные факты при помощи собственных боков.
На что вы
ни взглянете, к чему
ни прикоснетесь, —
на всем легла целая повесть злоключений и отрад (ведь и у обделенных могут
быть отрады!), и вы не оторветесь от этой повести, не дочитав ее до конца, потому что каждое ее слово, каждый штрих или терзает ваше сердце, или растворяет его блаженством…
И сколько, спрошу я вас,
было нужно скорбей, сколько презрения к жизненным благам в сердце накопить, чтобы, несмотря
ни на какие перспективы, в столь опасном ремесле упражнение иметь?
Был еще третий лагерь, в котором копошились Булгарины, Бранты, Кукольники и т. п., но этот лагерь уже не имел
ни малейшего влияния
на подрастающее поколение, и мы знали его лишь настолько, насколько он являл себя прикосновенным к ведомству управы благочиния.
— Очень просто.
Ни один француз, ложась
на ночь спать, не может сказать себе с уверенностью, что завтра утром он не
будет в числе прочих расстрелян!
Разумеется, человек со средствами и тут может вывернуться, то
есть напять собеседника, который
ни на минуту не даст ему опомниться.
И начнется у них тут целодневное метание из улицы в улицу, с бульвара
на бульвар, и потянется тот неясный замоскворецкий разговор, в котором
ни одно слово не произносится в прямом смысле и
ни одна мысль не может
быть усвоена без помощи образа…
На другой день мы отправились в Фонтенбло, но эта резиденция уже не вызвала
ни той сосредоточенности,
ни того благоговейного чувства, каких мы
были свидетелями в Версали.
Как бы то
ни было, но для нас, мужей совета и опыта, пустяки составляют тот средний жизненный уровень, которому мы фаталистически подчиняемся. Я не говорю, что тут
есть сознательное"примирение", но в существовании"подчинения"сомневаться не могу. И благо нам. Пустяки служат для нас оправданием в глазах сердцеведцев; они представляют собой нечто равносильное патенту
на жизнь, и в то же время настолько одурманивают совесть, что избавляют от необходимости ненавидеть или презирать…
Словом сказать,
на целую уйму вопросов пытался я дать ответы, но увы!
ни конкретности,
ни отвлеченности — ничто не будило обессилевшей мысли. Мучился я, мучился, и чуть
было не крикнул: водки! но, к счастию, в Париже этот напиток не столь общедоступный, чтоб можно
было, по произволению, утешаться им…
Как бы то
ни было, но, взглянув еще раз
на вывернутые Капоттовы ноги, я сразу порешил, что
буду называть его просто: mon cher Capotte. [мой дорогой Капот]
— Однажды военный советник (
был в древности такой чин) Сдаточный нас всех перепугал, — рассказывал Капотт. — Совсем неожиданно написал проект"о необходимости устроения фаланстеров из солдат, с припущением в оных, для приплода, женского пола по пристойности", и, никому не сказав
ни слова, подал его по команде. К счастию, дело разрешилось тем, что проект
на другой день
был возвращен с надписью:"дурак!"
Ответ Капотта.Виды
на воссияние слабы. Главная причина: ничего не приготовлено.
Ни золотых карет,
ни белого коня,
ни хоругвей,
ни приличной квартиры. К тому же бесплоден. Относительно того, как
было бы поступлено, в случае воссияния, с Греви и Гамбеттой, то в легитимистских кругах существует такое предположение: обоих выслать
на жительство в дальние вотчины, а Гамбетту, кроме того, с воспрещением баллотироваться
на службу по дворянским выборам.
Были великие поэты, великие мыслители, и
ни один из них не упоминал о"шкуре",
ни один не указывал
на принцип самосохранения, как
на окончательную цель человеческих стремлений.
И хотя ему можно возразить
на это: так-то так, да ведь в ненормальной обстановке только ненормальные явления и могут
быть нормальными, но ведь это уж
будет порочный круг, вращаться в котором можно до бесконечности, не придя
ни к какому выводу.
Я опять хотел
было подмигнуть глазком: но
на этот раз он смотрел
на меня в упор и ждал. Поэтому я решился ответить
ни да,
ни нет.
Признаюсь откровенно: как я
ни был перепуган, но при этом вопросе испугался вдвое ("шкура"заговорила). И так как трусость, помноженная
на трусость, дает в результате храбрость, то я даже довольно явственно пробормотал...
Но я, признаюсь,
был обрадован, потому что с этими земцами, как
ни будь осторожен и консервативен, наверное, в конце концов в чем-нибудь да проштрафишься. Сверх того, мы подъезжали к Кёльну, и в голове моей созрел предательский проект: при перемене вагонов засесть
на несколько станций в третий класс, чтоб избежать дальнейших собеседований по делам внутренней политики.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То
есть, не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не
будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают
на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь,
ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и
на Онуфрия его именины. Что делать? и
на Онуфрия несешь.
Слесарша. Милости прошу:
на городничего челом бью! Пошли ему бог всякое зло! Чтоб
ни детям его,
ни ему, мошеннику,
ни дядьям,
ни теткам его
ни в чем никакого прибытку не
было!
Вот просто
ни на полмизинца не
было похожего — и вдруг все: ревизор! ревизор!
Поспел горох! Накинулись, // Как саранча
на полосу: // Горох, что девку красную, // Кто
ни пройдет — щипнет! // Теперь горох у всякого — // У старого, у малого, // Рассыпался горох //
На семьдесят дорог!
— Филипп
на Благовещенье // Ушел, а
на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный
был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что
ни велят — работаю, // Как
ни бранят — молчу.