Неточные совпадения
Поняли, что кому-нибудь да надо верх взять, и послали сказать соседям:
будем друг с дружкой до тех пор головами тяпаться, пока кто кого перетяпает.
Но даже и тогда
было лучше: по крайней мере, тогда хоть что-нибудь
понимали, а теперь чувствовали только страх, зловещий и безотчетный страх.
Напрасно пан Кшепшицюльский и пан Пшекшицюльский, которых она
была тайным орудием, усовещивали, протестовали и угрожали — Клемантинка через пять минут
была до того пьяна, что ничего уж не
понимала.
Но торжество «вольной немки» приходило к концу само собою. Ночью, едва успела она сомкнуть глаза, как услышала на улице подозрительный шум и сразу
поняла, что все для нее кончено. В одной рубашке, босая, бросилась она к окну, чтобы, по крайней мере, избежать позора и не
быть посаженной, подобно Клемантинке, в клетку, но
было уже поздно.
Понятно, что после затейливых действий маркиза де Сан-глота, который летал в городском саду по воздуху, мирное управление престарелого бригадира должно
было показаться и «благоденственным» и «удивления достойным». В первый раз свободно вздохнули глуповцы и
поняли, что жить «без утеснения» не в пример лучше, чем жить «с утеснением».
Бригадир
понял, что дело зашло слишком далеко и что ему ничего другого не остается, как спрятаться в архив. Так он и поступил. Аленка тоже бросилась за ним, но случаю угодно
было, чтоб дверь архива захлопнулась в ту самую минуту, когда бригадир переступил порог ее. Замок щелкнул, и Аленка осталась снаружи с простертыми врозь руками. В таком положении застала ее толпа; застала бледную, трепещущую всем телом, почти безумную.
"Глупые
были пушкари, — поясняет летописец, — того не могли
понять, что, посмеиваясь над стрельцами, сами над собой посмеиваются".
— Вот-то пса несытого нелегкая принесла! — чуть-чуть
было не сказали глуповцы, но бригадир словно
понял их мысль и не своим голосом закричал...
Но ошибка
была столь очевидна, что даже он
понял ее. Послали одного из стариков в Глупов за квасом, думая ожиданием сократить время; но старик оборотил духом и принес на голове целый жбан, не пролив ни капли. Сначала
пили квас, потом чай, потом водку. Наконец, чуть смерклось, зажгли плошку и осветили навозную кучу. Плошка коптела, мигала и распространяла смрад.
В первый раз бригадир
понял, что любовь народная
есть сила, заключающая в себе нечто съедобное.
В этой крайности Бородавкин
понял, что для политических предприятий время еще не наступило и что ему следует ограничить свои задачи только так называемыми насущными потребностями края. В числе этих потребностей первое место занимала, конечно, цивилизация, или, как он сам определял это слово,"наука о том, колико каждому Российской Империи доблестному сыну отечества
быть твердым в бедствиях надлежит".
Действовал он всегда большими массами, то
есть и усмирял и расточал без остатка; но в то же время
понимал, что одного этого средства недостаточно.
В первый раз он
понял, что многоумие в некоторых случаях равносильно недоумию, и результатом этого сознания
было решение: бить отбой, а из оловянных солдатиков образовать благонадежный резерв.
Он
понял, что час триумфа уже наступил и что триумф едва ли не
будет полнее, если в результате не окажется ни расквашенных носов, ни свороченных на сторону скул.
Из всех этих слов народ
понимал только: «известно» и «наконец нашли». И когда грамотеи выкрикивали эти слова, то народ снимал шапки, вздыхал и крестился. Ясно, что в этом не только не
было бунта, а скорее исполнение предначертаний начальства. Народ, доведенный до вздыхания, — какого еще идеала можно требовать!
Только тогда Бородавкин спохватился и
понял, что шел слишком быстрыми шагами и совсем не туда, куда идти следует. Начав собирать дани, он с удивлением и негодованием увидел, что дворы пусты и что если встречались кой-где куры, то и те
были тощие от бескормицы. Но, по обыкновению, он обсудил этот факт не прямо, а с своей собственной оригинальной точки зрения, то
есть увидел в нем бунт, произведенный на сей раз уже не невежеством, а излишеством просвещения.
Один только раз он выражается так:"Много
было от него порчи женам и девам глуповским", и этим как будто дает
понять, что, и по его мнению, все-таки
было бы лучше, если б порчи не
было.
Наконец он не выдержал. В одну темную ночь, когда не только будочники, но и собаки спали, он вышел, крадучись, на улицу и во множестве разбросал листочки, на которых
был написан первый, сочиненный им для Глупова, закон. И хотя он
понимал, что этот путь распубликования законов весьма предосудителен, но долго сдерживаемая страсть к законодательству так громко вопияла об удовлетворении, что перед голосом ее умолкли даже доводы благоразумия.
Глуповцы тем быстрее
поняли смысл этого нового узаконения, что они издревле
были приучены вырезывать часть своего пирога и приносить ее в дар.
Квартальные не
поняли; но во взгляде градоначальника
было нечто до такой степени устраняющее всякую возможность уклониться от объяснения, что они решились отвечать, даже не
понимая вопроса.
На первых порах глуповцы, по старой привычке, вздумали
было обращаться к нему с претензиями и жалобами друг на друга, но он даже не
понял их.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что тут пишет он мне в записке? (Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька, что состояние мое
было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)Я ничего не
понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
Городничий. Не погуби! Теперь: не погуби! а прежде что? Я бы вас… (Махнув рукой.)Ну, да бог простит! полно! Я не памятозлобен; только теперь смотри держи ухо востро! Я выдаю дочку не за какого-нибудь простого дворянина: чтоб поздравление
было…
понимаешь? не то, чтоб отбояриться каким-нибудь балычком или головою сахару… Ну, ступай с богом!
А если и действительно // Свой долг мы ложно
поняли // И наше назначение // Не в том, чтоб имя древнее, // Достоинство дворянское // Поддерживать охотою, // Пирами, всякой роскошью // И жить чужим трудом, // Так надо
было ранее // Сказать… Чему учился я? // Что видел я вокруг?.. // Коптил я небо Божие, // Носил ливрею царскую. // Сорил казну народную // И думал век так жить… // И вдруг… Владыко праведный!..»
Правдин. Удовольствие, которым государи наслаждаются, владея свободными душами, должно
быть столь велико, что я не
понимаю, какие побуждения могли бы отвлекать…
Очевидно, фельетонист
понял всю книгу так, как невозможно
было понять ее. Но он так ловко подобрал выписки, что для тех, которые не читали книги (а очевидно, почти никто не читал ее), совершенно
было ясно, что вся книга
была не что иное, как набор высокопарных слов, да еще некстати употребленных (что показывали вопросительные знаки), и что автор книги
был человек совершенно невежественный. И всё это
было так остроумно, что Сергей Иванович и сам бы не отказался от такого остроумия; но это-то и
было ужасно.