Неточные совпадения
— Пустяки — это верно. Но в том-то и сила, что одолели нас эти пустяки. Плывут со
всех сторон, впиваются, рвут
сердце на части.
В губернии вы прежде
всего встретите человека, у которого
сердце не на месте. Не потому оно не на месте, чтобы было переполнено заботами об общественном деле, а потому, что
все содержание настоящей минуты исчерпывается одним предметом: ограждением прерогатив власти от действительных и мнимых нарушений.
Власть для власти, подозрительность, вмешательства —
все призывается на помощь, лишь бы успокоить встревоженное
сердце.
Сердце бьется,
весь организм болит, как тут не заговорить!
Всего лучше, ежели погода перемежающаяся — тогда его
сердце успокаивается до весны.
И
всю семью он успел на свой лад дисциплинировать; и жена и дети видят в нем главу семьи, которого следует беспрекословно слушаться, но горячее чувство любви заменилось для них простою формальностью — и не согревает их
сердец.
"Умру —
всё растащат!" — думается старику, и болит, ах, болит его хозяйственное
сердце!
Пил и ел на счет молодых людей, рассказывал до цинизма отвратительные анекдоты, пел поганые песни, паясничал; словом сказать, проделывал
все гнусности, которые радуют и заставляют заливаться неистовым хохотом жеребячьи
сердца.
— Сентябрь уж на дворе, а у нее хлеб еще в поле… понимаешь ли ты это? Приходится, однако же, мириться и не с такими безобразиями, но зато… Ах, душа моя! у нас и без того дела до зарезу, — печально продолжает он, — не надо затруднять наш путь преждевременными сетованиями! Хоть вы-то, видящие нас в самом
сердце дела, пожалейте нас! Успокойся же!
всё в свое время придет, и когда наступит момент, мы не пропустим его. Когда-нибудь мы с тобою переговорим об этом серьезно, а теперь… скажи, куда ты отсюда?
Скрепя
сердце, он опять едет к Донону, но уже без прежнего внутреннего ликования, которое заставляло, при входе его, улыбаться во
весь рот дононовских татар.
Однако, по мере приближения к Петербургу, молодой Чудинов начал чувствовать некоторое смущение. Как ни силился он овладеть собою, но страх неизвестного
все больше и больше проникал в его
сердце. Спутники по вагону расспрашивали его, и что-то сомнительное слышалось в их вопросах и ответах.
Это была стереотипная фраза, которая прекращала всякий спор. Ежели она ничего не доказывала, то не давала места и возражениям. Она всецело,
всей своей глупостью и бессодержательностью, залегала в
сердце слушателя-простеца, который, улыбаясь, бессознательно повторял...
Однако с течением времени и это скромное правило перестает уж казаться достаточным. Солидный человек
все больше и больше сближается с ненавистником, благоговейно выслушивает его и поддакивает. По-видимому, он находит это и небезвыгодным для себя. Наконец, он и за собственный счет начинает раздувать в своем
сердце пламя ненавистничества.
— Днем я принадлежу обязанностям, которые налагает на меня отечество, — говорила она, разумея под отечеством Россию, — но вечер принадлежит мне и моим друзьям. А впрочем, что ж! ведь и вечером мы говорим
всё о них,
всё о тех же милых
сердцу детях!
—
Всего больше угнетает то, — сказал он, — что надо действовать как будто исподтишка. Казаться веселым, когда чувствуешь в
сердце горечь, заискивать у таких личностей, с которыми не хотелось бы даже встречаться, доказывать то, что само по себе ясно как день, следить, как бы не оборвалась внезапно тонкая нитка, на которой чуть держится дело преуспеяния, отстаивать каждый отдельный случай, пугаться и затем просить, просить и просить… согласитесь, что это нелегко!
Жизнь становилась
все унылее и унылее. Наступила осень, вечера потемнели, полились дожди, парк с каждым днем
все более и более обнажался; потом пошел снег, настала зима. Прошлый год обещал повториться в мельчайших подробностях, за исключением той единственной светлой минуты, которая напоила ее
сердце радостью…
Она подумала:"Ах, как это
все скоро!" — и затем почувствовала такую истому в
сердце, что открыла окно, чтоб освежить пылающую голову.
К довершению
всего она почувствовала себя матерью, и вдруг какая-то страшная бездна разверзлась перед нею. Глаза затуманились, голова наполнилась гулом; ноги и руки дрожали,
сердце беспорядочно билось; одна мысль отчетливо представлялась уму:"Теперь я пропала".
Лидочка горячо любила отца и скоро подружилась с теткой. Когда пришла роковая весть, у обеих
сердца застыли. Лидочка испугалась, убежала и спряталась в палисаднике. Прасковью Гавриловну придавила мысль, что рушилось
все, что защищало их и указывало на какой-нибудь просвет в будущем. Она с ужасом глядела на Лидочку. Ей представился, рядом с гробом покойного брата, ее собственный гроб, а за этими двумя гробами зияла бездна одиночества и беспомощности, которые должны были поглотить Лидочку.
Но по мере того, как растет толпа объявителей-дворников и объявительниц-кухарок,
сердце его
все шире и шире раскрывается для сибаритства.
Как будто они были солидарны со
всеми этими нераскаянными
сердцами, которые наводнили губернию и обеспокоили местную интеллигенцию.
Когда обида составляет единственное содержание жизни, когда она преследует человека, не давая ни минуты отдыха, тогда она, без всякой с его стороны преднамеренности, проникает во
все закоулки
сердца, наполняет
все помыслы.
Он любил женское общество и имел у женщин успех; но бывал ли когда-нибудь влюблен — сомневаюсь. Мне кажется, настоящая, страстная любовь нарушила бы его душевную ясность, и если б даже запала случайно в его
сердце, то он, ради спокойствия своего, употребил бы
все усилия, чтоб подавить ее.
Напротив того, — Имярек
весь состоял из нервов; болезнь его заключалась в нервном потрясении
всего организма, осложненном и болезнью
сердца, и катаром легких, и проч.
Он чувствует, что
сердце его горит и что он пришел к цели поисков
всей жизни, что только теперь его мысль установилась на стезе правды…
Неточные совпадения
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек
все несет наружу: что на
сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Иной городничий, конечно, радел бы о своих выгодах; но, верите ли, что, даже когда ложишься спать,
все думаешь: «Господи боже ты мой, как бы так устроить, чтобы начальство увидело мою ревность и было довольно?..» Наградит ли оно или нет — конечно, в его воле; по крайней мере, я буду спокоен в
сердце.
— Пришел я из Песочного… // Молюсь за Дему бедного, // За
все страдное русское // Крестьянство я молюсь! // Еще молюсь (не образу // Теперь Савелий кланялся), // Чтоб
сердце гневной матери // Смягчил Господь… Прости! —
Вдруг песня хором грянула // Удалая, согласная: // Десятка три молодчиков, // Хмельненьки, а не валятся, // Идут рядком, поют, // Поют про Волгу-матушку, // Про удаль молодецкую, // Про девичью красу. // Притихла
вся дороженька, // Одна та песня складная // Широко, вольно катится, // Как рожь под ветром стелется, // По
сердцу по крестьянскому // Идет огнем-тоской!..
Запомнил Гриша песенку // И голосом молитвенным // Тихонько в семинарии, // Где было темно, холодно, // Угрюмо, строго, голодно, // Певал — тужил о матушке // И обо
всей вахлачине, // Кормилице своей. // И скоро в
сердце мальчика // С любовью к бедной матери // Любовь ко
всей вахлачине // Слилась, — и лет пятнадцати // Григорий твердо знал уже, // Кому отдаст
всю жизнь свою // И за кого умрет.