Неточные совпадения
О финских песнях знаю мало. Мальчики-пастухи что-то поют, но тоскливое и
всё на один и тот
же мотив. Может быть, это такие
же песни, как у их соплеменников, вотяков, которые, увидев забор, поют (вотяки, по крайней мере, русским языком щеголяют): «Ах, забёр!», увидав корову — поют: «Ах корова!» Впрочем, одну финскую песнь мне перевели. Вот она...
Напрасно пренебрегают ими: в основе современной жизни лежит почти исключительно мелочь. Испуг и недоумение нависли над
всею Европой; а что
же такое испуг, как не сцепление обидных и деморализующих мелочей?
Все мы каждодневно читаем эти известия, но едва ли многим приходит на мысль спросить себя: в силу чего
же живет современный человек? и каким образом не входит он в идиотизм от испуга?
Правда, что Наполеон III оставил по себе целое чужеядное племя Баттенбергов, в виде Наполеонидов, Орлеанов и проч.
Все они бодрствуют и ищут глазами, всегда готовые броситься на добычу. Но история сумеет разобраться в этом наносном хламе и отыщет, где находится действительный центр тяжести жизни. Если
же она и упомянет о хламе, то для того только, чтобы сказать: было время такой громадной душевной боли, когда всякий авантюрист овладевал человечеством без труда!
— Все-таки я не вижу, что
же тут общего с завтрашним днем?
О характеристических особенностях учащихся забыто вовсе:
все предполагаются скроенными по одной мерке, для
всех преподается один и тот
же обязательный масштаб.
Для последних, в особенности, школа — время тяжкого и жгучего испытания. С юношеских лет еврей воспитывает в себе сердечную боль, проходит
все степени неправды, унижения и рабства. Что
же может выработаться из него в будущем?
Таким образом, губерния постепенно приводится к тому томительному однообразию, которое не допускает ни обмена мыслей, ни живой деятельности.
Вся она твердит одни и те
же подневольные слова, не сознавая их значения и только руководствуясь одним соображением: что эти слова идут ходко на жизненном рынке.
Точно то
же и тут. Выкормил-выпоил старый Кузьма своих коршунов и полез на печку умирать. Сколько уж лет он мрет, и
всё окончания этому умиранию нет. Кости да кожа, ноги мозжат,
всего знобит, спину до ран пролежал, и когда-то когда влезет к нему на печь молодуха и обрядит его.
Говорят, будто Баттенберг прослезился, когда ему доложили: «Карета готова!» Еще бы!
Все лучше быть каким ни на есть державцем, нежели играть на бильярде в берлинских кофейнях. Притом
же, на первых порах, его беспокоит вопрос: что скажут свои? папенька с маменькой, тетеньки, дяденьки, братцы и сестрицы? как-то встретят его прочие Баттенберги и Орлеаны? Наконец, ему ведь придется отвыкать говорить: «Болгария — любезное отечество наше!» Нет у него теперь отечества, нет и не будет!
Большинство не уходило дальше своего
же леса и скиталось там, несмотря на зимний холод,
все время, покуда длилась процедура отвоза.
Однако
же дело раскрылось раньше, нежели на это рассчитывали. Объявлена была девятая народная перепись, и
все так называемые вольные немедленно обязаны были приобрести себе права состояния и приписаться к мещанскому обществу города Z.
Хиреет русская деревня, с каждым годом
все больше и больше беднеет. О „добрых щах и браге“, когда-то воспетых Державиным, нет и в помине. Толокно да тюря; даже гречневая каша в редкость. Население растет, а границы земельного надела остаются те
же. Отхожие промыслы, благодаря благосклонному участию Чумазого, не представляют почти никакого подспорья.
И таким образом идет изо дня в день с той самой минуты, когда человек освободился от ига фатализма и открыто заявил о своем праве проникать в заветнейшие тайники природы. Всякий день непредвидимый недуг настигает сотни и тысячи людей, и всякий день"благополучный человек"продолжает твердить одну и ту
же пословицу:"Перемелется — мука будет". Он твердит ее даже на крайнем Западе, среди ужасов динамитного отмщения,
все глубже и шире раздвигающего свои пределы.
Сенокос обыкновенно убирается помочью; но между этою помочью и тою, которую устраивает хозяйственный мужичок, существует громадная разница. Мужичок приглашает таких
же хозяйственных мужиков-соседей, как он сам; работа у них кипит, потому что они взаимно друг с другом чередуются. Нынешнее воскресенье у него помочь; в следующий праздничный день он сам идет на помочь к соседу. Священник обращается за помочью ко
всему миру;
все обещают, а назавтра добрая половила не явится.
Делать нечего, надо сбирать обед. Священник и
вся семья суетятся, потчуют. В кашу льется то
же постное масло, во щи нарезывается та
же солонина с запашком; но то, что сходит с рук своему брату, крестьянину, ставится священнику в укор."Работали до седьмого пота, а он гнилятиной кормит!"
Как и хозяйственный мужичок, священник на круглый год запасается с осени. В это время
весь его домашний обиход определяется вполне точно. Что успел наготовить и собрать к Покрову — больше этого не будет. В это
же время и покупной запас можно дешевле купить: и в городе и по деревням —
всего в изобилии. Упустишь минуту, когда, например, крупа или пшеничная мука на пятак за пуд дешевле, — кайся потом
весь год.
Кроме того: хотя
все устроено капитально и прочно, но кто
же может поручиться за будущее? Ведь не вечны
же, в самом деле, накаты; нельзя
же думать, чтобы на крыше краска никогда не выгорела… Вон в молочной на крышу-то понадеялись, старую оставили, а она мохом уж поросла!
И полеводство свое он расположил с расчетом. Когда у крестьян земля под паром, у него, через дорогу, овес посеян. Видит скотина — на пару ей взять нечего, а тут
же, чуть не под самым рылом, целое море зелени. Нет-нет, да и забредет в господские овсы, а ее оттуда кнутьями, да с хозяина — штраф. Потравила скотина на гривенник, а штрафу — рубль."Хоть
все поле стравите — мне
же лучше! — ухмыляется Конон Лукич, — ни градобитиев бояться не нужно, ни бабам за жнитво платить!"
За первым мужичком следует другой, за другим — третий и так далее. У
всех нужда, и
всех Конон Лукич готов наделить. Весной он обеспечивает себе обработку и уборку полей. С наступлением лета он точно так
же обеспечивает уборку сенокоса.
И что
же! несмотря на прозрение, барина сейчас
же начала угнетать тоска:"Куда я теперь денусь?
Все был Иван Фомич — и вдруг его нет!
все у него на руках было;
все он знал, и подать и принять; знал привычки каждого гостя, чем кому угодить, — когда
все это опять наладится?"И долго тосковал барин, долго пересчитывал оставшуюся после Ивана Фомича посуду, белье, вспоминал о каких-то исчезнувших пиджаках, галстухах, жилетах; но наконец махнул рукой и зажил по-старому.
— Прытки вы очень! У нас-то уж давно написано и готово, да первый
же Петр Николаич по полугоду в наши проекты не заглядывает. А там найдутся и другие рассматриватели… целая ведь лестница впереди! А напомнишь Петру Николаичу — он отвечает:"Момент, любезный друг, не такой! надо момент уловить, — тогда у нас разом
все проекты как по маслу пройдут!"
— Pierre! да когда
же вы кончите с этим безобразием? — пристает Сережа, —
все рушится,
все страдает, tout est a refaire, а вы пальца о палец не хотите ударить!
— Это
же самое мне вчера графиня Крымцева говорила, И
всех вас, добрых и преданных, приходится успокоивать! Разумеется, я так и сделал. — Графиня! — сказал я ей, — поверьте, что, когда наступит момент, мы будем готовы! И что
же, ты думаешь, она мне на это ответила:"А у меня между тем хлеб в поле не убран!"Я так и развел руками!
— Сентябрь уж на дворе, а у нее хлеб еще в поле… понимаешь ли ты это? Приходится, однако
же, мириться и не с такими безобразиями, но зато… Ах, душа моя! у нас и без того дела до зарезу, — печально продолжает он, — не надо затруднять наш путь преждевременными сетованиями! Хоть вы-то, видящие нас в самом сердце дела, пожалейте нас! Успокойся
же!
всё в свое время придет, и когда наступит момент, мы не пропустим его. Когда-нибудь мы с тобою переговорим об этом серьезно, а теперь… скажи, куда ты отсюда?
Кстати, его взял под свое руководство Петр Николаич Лопаснин, который не далее как три года тому назад разыгрывал такую
же роль, как и Сережа, а теперь по целым годам проекты под сукном держит и
все момента ждет.
Я не поведу читателя ни к Одинцову, ни на Невский, где он гуляет entre chien et loup, [в сумерки (франц.)] ради обострения аппетита и встречи с бесчисленными шалопаями, ни даже к Борелю, где он обедает в веселой компании. Везде слышатся одни и те
же неосмысленные речи, везде производятся одни и те
же паскудные телодвижения. И
все это, вместе взятое, составляет то, что у порядочных людей известно под выражением: «отдавать дань молодости».
Ждите
же и вы, господа! и будьте уверены, что здесь заботятся не только о вас, но и обо
всех вообще…
— Говорю тебе, что хорошо делаешь, что не горячишься. В жизни и
все так бывает. Иногда идешь на Гороховую, да прозеваешь переулок и очутишься на Вознесенской. Так что
же такое! И воротишься, — не бог знает, чего стоит. Излишняя горячность здоровью вредит, а оно нам нужнее
всего. Ты здоров?
— Засушины вы!
все вы еще в пеленках высохли!.. Государство… туда
же! Вот мы когда-нибудь с Петром Николаичем… разберем!
— Ежели вы, господа, на этой
же почве стоите, — говорил он, — то я с вами сойдусь. Буду ездить на ваши совещания, пить чай с булками, и общими усилиями нам, быть может, удастся подвинуть дело вперед. Помилуй! tout croule, tout roule [
все рушится,
все разваливается (франц.)] — a y нас полезнейшие проекты под сукном по полугоду лежат, и никто ни о чем подумать не хочет! Момент, говорят, не наступил; но уловите
же наконец этот момент… sacrebleu!.. [черт возьми! (франц.)]
— Да, на казенной-то службе еще потерпят, — вторил ей Семен Александрыч, — а вот частные занятия… Признаюсь, и у меня мурашки по коже при этой мысли ползают! Однако что
же ты, наконец!
все слава богу, а тебе с чего-то вздумалось!
На другой
же день начались похождения Чудинова. Прежде
всего он отправился в контору газеты и подал объявление об уроке, причем упомянул об основательном знании древних языков, а равно и о том, что не прочь и от переписки. Потом явился в правление университета, подал прошение и получил ответ, что он обязывается держать проверочный экзамен.
Наступило тепло; он чаще и чаще говорил об отъезде из Петербурга, и в то
же время быстрее и быстрее угасал. Недуг не терзал его, а изнурял. Голова была тяжела и
вся в поту. Квартирные жильцы следили за ним с удвоенным вниманием и даже с любопытством. Загадка смерти стояла так близко, что
все с минуты на минуту ждали ее разрешения.
Он и теперь
все тот
же, каков был всегда, но только фортуна улыбнулась ему, и благодаря этому злоба его вышла из берегов, и он окрысился.
Читатель-простец составляет ядро читательской массы; это — главный ее контингент. Он в бесчисленном количестве кишит на улицах, в театрах, кофейнях и прочих публичных местах, изображая собой ту публику, к услугам которой направлена
вся производительность страны, и в то
же время ради которой существуют на свете городовые и жандармы.
— Днем я принадлежу обязанностям, которые налагает на меня отечество, — говорила она, разумея под отечеством Россию, — но вечер принадлежит мне и моим друзьям. А впрочем, что ж! ведь и вечером мы говорим
всё о них,
всё о тех
же милых сердцу детях!
Верочка начала ходить в пансион и училась прилежно.
Все, что могли дать ей Жасминов, Гиацинтов и проч., она усвоила очень быстро. Сверх того, научилась танцевать качучу, а манерами решительно превзошла
всех своих товарок. Это было нечто до такой степени мягкое, плавное, но в то
же время не изъятое и детской непринужденности, что сама Софья Михайловна удивлялась.
— Ах, chere madame! [дорогая мадам! (франц.)] — объяснила она, — что
же в этой теме дурного — решительно не понимаю! Ну, прыгал ваш ангелочек по лестнице… ну, оступился… попортил ножку… разумеется, не сломал — о, сохрани бог! — а только попортил… После этого должен был несколько дней пролежать в постели, манкировать уроки… согласитесь, разве
все это не может случиться?
Приходилось по-прежнему бесцельно бродить по комнатам, прислушиваться к бою маятника и скучать, скучать без конца. Изредка она каталась в санях, и это немного оживляло ее; но дорога была так изрыта ухабами, что беспрерывное нырянье в значительной степени отравляло прогулку. Впрочем, она настолько уж опустилась, что ее и не тянуло из дому.
Все равно, везде одно и то
же, и везде она одна.
Притом
же почти
все время она просидела одна, потому что, под предлогом незнакомства, ее ангажировали очень редко, тогда как жена судьи была царицей бала и не пропускала ни одного танца.
Но в то
же время и погода изменилась. На небе с утра до вечера ходили грузные облака; начинавшееся тепло, как бы по мановению волшебства, исчезло; почти ежедневно шел мокрый снег, о котором говорили: молодой снег за старым пришел. Но и эта перемена не огорчила Ольгу, а, напротив, заняла ее. Все-таки дело идет к возрождению; тем или другим процессом, а природа берет свое.
Слова не особенно резонные, но их много, и притом они часто повторяются,
все одни и те
же.
— Я именно для того и не пришел, — ответил батюшка, — чтоб вы с первого
же раза узнали настоящую суть дела. Если б сегодня вы не узнали ее,
все равно пришлось бы узнавать завтра.
Все они рассеялись по лицу земли,
все находились в тех
же материальных и нравственных условиях,
все бились из-за куска хлеба.
В тот
же день у него был обед, на который были приглашены
все прикосновенные к школе, а в том числе и Анна Петровна.
Целое после-обеда после этого она была как в чаду, не знала, что с нею делается. И жутко и сладко ей было в одно и то
же время, но ничего ясного. Хаос переполнял
все ее существо; она беспокойно ходила по комнате, перебирала платья, вещи, не знала, что делать. Наконец, когда уже смерклось, от него пришел посланный и сказал, что Андрей Степаныч просит ее на чашку чая.
Летом она надумала отправиться в город к Людмиле Михайловне, с которою, впрочем, была незнакома. Ночью прошла она двадцать верст,
все время о чем-то думая и в то
же время не сознавая, зачем, собственно, она идет."Пропала!" — безостановочно звенело у нее в ушах.
Корсет она, однако ж, переменила. Прежде
всего старый обветшал, а наконец, она сама потучнела, и тело сделалось у нее грубое, словно хрящеватое. Но и тут она отказалась следовать моде и сделала себе корсет такой
же высокий и жесткий, как кираса.
Чем
же отвечает на эту бесшабашность общее течение жизни? Отворачивается ли оно от нее или идет ей навстречу? На этот вопрос я не могу дать вполне определенного ответа. Думаю, однако ж, что современная жизнь настолько заражена тлением всякого рода крох, что одно лишнее зловоние не составляет счета. Мелочи до такой степени переполнили ее и перепутались между собою, что критическое отношение к ним сделалось трудным. Приходится принимать их — только и
всего.