Неточные совпадения
Мне кажется, что если бы лет сто тому назад (тогда и «разговаривать» было легче) пустили сюда русских старообрядцев и дали им полную свободу относительно богослужения, русское
дело, вообще на всех окраинах,
шло бы толковее.
Недаром же так давно
идут толки о децентрализации, смешиваемой с сатрапством, и о расширении власти, смешиваемом с разнузданностью. Плоды этих толков, до сих пор, впрочем, остававшихся под спудом, уже достаточно выяснились. «Эти толки недаром! в них-то и скрывается настоящая интимная мысль!» — рассуждает провинция и, не откладывая
дела в долгий ящик, начинает приводить в исполнение не закон и даже не циркуляр, а простые газетные толки, не предвидя впереди никакой ответственности…
— Шутка сказать! — восклицали они, — накануне самой „катастрофы“ и какое
дело затеяли! Не смеет, изволите видеть, помещик оградить себя от будущих возмутителей! не смеет распорядиться своею собственностью!
Слава богу, права-то еще не отняли! что хочу, то с своим Ванькой и делаю! Вот завтра, как нарушите права, — будет другой разговор, а покуда аттанде-с!
И таким образом
идет изо
дня в
день с той самой минуты, когда человек освободился от ига фатализма и открыто заявил о своем праве проникать в заветнейшие тайники природы. Всякий
день непредвидимый недуг настигает сотни и тысячи людей, и всякий
день"благополучный человек"продолжает твердить одну и ту же пословицу:"Перемелется — мука будет". Он твердит ее даже на крайнем Западе, среди ужасов динамитного отмщения, все глубже и шире раздвигающего свои пределы.
Сенокос обыкновенно убирается помочью; но между этою помочью и тою, которую устраивает хозяйственный мужичок, существует громадная разница. Мужичок приглашает таких же хозяйственных мужиков-соседей, как он сам; работа у них кипит, потому что они взаимно друг с другом чередуются. Нынешнее воскресенье у него помочь; в следующий праздничный
день он сам
идет на помочь к соседу. Священник обращается за помочью ко всему миру; все обещают, а назавтра добрая половила не явится.
Потом обошел лес и, заметив местами порубки, пригрозил сторожу ("Без этого, вашескородие, невозможно!"). Узнал, что с пустошами
дело идет плохо: крестьяне совсем их не разбирают.
Заглянемте утром в его квартиру. Это очень уютное гнездышко, которое француз-лакей Шарль содержит в величайшей опрятности. Это для него тем легче, что хозяина почти целый
день нет дома, и, стало быть, обязанности его не
идут дальше утра и возобновляются только к ночи. Остальное время он свободен и шалопайничает не плоше самого Ростокина.
Он,
слава богу, проснулся, и впереди его ждет совсем белый
день, без точек, без пестрины, одним словом,
день, в который, как и вчера, ничего не может случиться.
А назавтра опять белый
день, с новым повторением тех же подробностей и того же празднословия! И это не надоедает… напротив! Встречаешься с этим
днем, точно с старым другом, с которым всегда есть о чем поговорить, или как с насиженным местом, где знаешь наверное, куда
идти, и где всякая мелочь говорит о каком-нибудь приятном воспоминании.
Разумеется, Сережа ничего этого не знает, да и знать ему, признаться, не нужно. Да и вообще ничего ему не нужно, ровно ничего. Никакой интерес его не тревожит, потому что он даже не понимает значения слова «интерес»; никакой истины он не ищет, потому что с самого
дня выхода из школы не слыхал даже, чтоб кто-нибудь произнес при нем это слово. Разве у Бореля и у Донона говорят об истине? Разве в"Кипрской красавице"или в"Дочери фараона"
идет речь об убеждениях, о честности, о любви к родной стране?
— Да, мой друг, в
делах службы рассуждения только мешают. Нужно быть кратким, держаться фактов, а факты уже сами собой покажут, куда следует
идти.
— Я в нем уверен, — говорил старик Люберцев, — в нем наша, люберцевская кровь. Батюшка у меня умер на службе, я — на службе умру, и он
пойдет по нашим следам. Старайся, мой друг, воздерживаться от теорий, а паче всего от поэзии… ну ее! Держись фактов — это в нашем
деле главное. А пуще всего пекись об здоровье. Береги себя, друг мой, не искушайся! Ведь ты здоров?
— А у тебя как свое-то
дело идет?
— Точно вы на каторге оба живете! — ворчала она, — по-моему,
день прошел — и
слава богу! сегодня прошел — завтра прошел, — что тут загадывать!
Авдотья рассуждает в этом случае правильнее:
день прошел, и
слава богу! в их положении иначе не может и быть.
Он живет изо
дня в
день; ничего не провидит, и только практика может вызвать его из оцепенения. Когда наступит время для практических применений, когда к нему принесут окладной лист, или сын его, с заплаканными глазами, прибежит из школы — только тогда он вспомнит, что нечто читал, да не догадался подумать. Но и тут его успокоит соображение: зачем думать? все равно плетью обуха не перешибешь! — "Ступай, Петя, в школу — терпи!""Готовь, жена, деньги! Новый налог бог
послал!"
Началось каждодневное ученье, и так как Ольга действительно сгорала желанием принести пользу, то
дело пошло довольно бойко.
Но в то же время и погода изменилась. На небе с утра до вечера ходили грузные облака; начинавшееся тепло, как бы по мановению волшебства, исчезло; почти ежедневно
шел мокрый снег, о котором говорили: молодой снег за старым пришел. Но и эта перемена не огорчила Ольгу, а, напротив, заняла ее. Все-таки
дело идет к возрождению; тем или другим процессом, а природа берет свое.
Вечером ей стало невыносимо скучно в ожидании завтрашнего
дня. Она одиноко сидела в той самой аллее, где произошло признание, и вдруг ей пришло на мысль
пойти к Семигорову. Она дошла до самой его усадьбы, но войти не решилась, а только заглянула в окно. Он некоторое время ходил в волнении по комнате, но потом сел к письменному столу и начал писать. Ей сделалось совестно своей нескромности, и она убежала.
Жизнь становилась все унылее и унылее. Наступила осень, вечера потемнели, полились дожди, парк с каждым
днем все более и более обнажался; потом
пошел снег, настала зима. Прошлый год обещал повториться в мельчайших подробностях, за исключением той единственной светлой минуты, которая напоила ее сердце радостью…
Очевидно, внутри его существовало два течения: одно — старое, с либеральной закваской, другое — новейшее, которое
шло навстречу карьере. Первое побуждало его не забывать старых друзей; второе подсказывало, что хотя не забывать и похвально, но сношения следует поддерживать с осторожностью. Он, разумеется, прибавлял при этом, что осторожность необходима не столько ради карьеры, сколько для того, чтобы…"не погубить
дела".
Она
пошла по следам тетки и всецело отдала себя, свой труд и материальные средства тому скромному
делу, которое она вполне искренно называла оздоровляющим.
Дни шли за
днями, а от Людмилы Михайловны никаких вестей не приходило. Или забыла, или ничего не могла. Из училищного совета тоже никаких слухов не было.
Дни шли за
днями, а подруги не забывали ее.
Подписчик драгоценен еще и в том смысле, что он приводит за собою объявителя. Никакая кухарка, ни один дворник не
пойдут объявлять о себе в газету, которая считает подписчиков единичными тысячами. И вот из скромных дворнических лепт образуется ассигнационная груда. Найдут ли алчущие кухарки искомое место — это еще вопрос; но газетчик свое
дело сделал; он спустил кухаркину лепту в общую пропасть, и затем ему и в голову не придет, что эта лепта составляет один из элементов его благосостояния.
А газета между тем
идет все ходчее и ходчее. Подписчик так и валит; от кухарок, дворников, кучеров отбою нет. У Непомнящего голова с каждым
днем делается менее и менее способною выдумать что-нибудь путное для помещения денег.
— Покуда определенных фактов в виду еще нет, но есть разговор — это уже само по себе представляет очень существенный признак. О вашем губернаторе никто не говорит, что он мечтает о новой эре… почему? А потому просто, что этого нет на
деле и быть не может. А об земстве по всей России такой слух
идет, хотя, разумеется, большую часть этих слухов следует отнести на долю болтливости.
Ежели школьное
дело пойдет худо — у меня оправдание налицо.
Но только хорошо будет земство! да и вообще
дела пойдут хорошо!
Потом
пошли кандидаты на болгарский престол. Каждый
день — новый кандидат, и всё какие-то необыкновенные. Ходит Афанасий Аркадьич по Невскому и возвещает:"принц Вильманстрандский! принц Меделанский! князь Сампантрё!" — Никто верить ушам не хочет, а между тем стороной узнают, что действительно речь об меделанском принце была — и даже очень серьезно.
— Чего еще вернее! От Котильона я отправился к одному приятелю — в контроле старшим ревизором служит."У нас, говорит, сегодня экстренное заседание: хотят в Болгарии единство касс вводить". Оттуда — к начальнику отделения, в министерстве внутренних
дел служит. Он тоже:"Не знаете ли вы, говорит, человечка такого, которого можно было бы в Журжево исправником
послать?"
Однако и с ним бывают прорухи. На
днях встречаю я его на Морской;
идет, понуривши голову, и, к величайшему удивлению… молчит! А это большая в нем редкость, потому что он так полон разговора, что ежели нет встречного знакомого, то он сам себе сообщает новости.
— Это так точно-с. Кончите и уедете. И к городничему в гости, между прочим, ездите — это тоже… На
днях он именинник будет — целый
день по этому случаю пированье у него
пойдет. А мне вот что на ум приходит: где же правду искать? неужто только на гербовом листе она написана?
Но на другой же
день он уже ходил угрюмый. Когда он вышел утром за ворота, то увидел, что последние вымазаны дегтем. Значит, по городу уже ходила «
слава», так что если бы он и хотел скрыть свое «бесчестье», то это был бы только напрасный труд. Поэтому он приколотил жену, потом тестя и, пошатываясь как пьяный, полез на верстак. Но от кабака все-таки воздержался.
Так он и не притронулся к чаю. Просидел с час на верстаке и
пошел на улицу. Сначала смотрел встречным в глаза довольно нахально, но потом вдруг застыдился, точно он гнусное
дело сделал, за которое на нем должно лечь несмываемое пятно, — точно не его кровно обидели, а он всем, и знакомым и незнакомым, нанес тяжкое оскорбление.
В провинции, конечно,
дело идет несколько иначе, но едва ли лучше.
Существование мое было однообразное, подневольное и
шло изо
дня в
день в совершенно чуждой среде.
Выражения сочувствия могут радовать (а впрочем, иногда и растравлять открытые раны напоминанием о бессилии), но они ни в каком случае не помогут тому интимному успокоению, благодаря которому, покончивши и с деятельностью, и с задачами
дня, можешь сказать:"Ну,
слава богу! я покончил свой
день в мире!"Такую помощь может оказать только «дружба», с ее предупредительным вниманием, с обильным запасом общих воспоминаний из далекого и близкого прошлого; одним словом, с тем несложным арсеналом теплого участия, который не дает обильной духовной пищи, но несомненно действует ублажающим образом.