Неточные совпадения
Но еще мучительнее
думать, что этому мыслительному плену
не предвидится конца, потому что
и подрастающее поколение, прислушиваясь к непрерывному голошению старших, незаметно заражается им.
Все это я
не во сне видел, а воочию. Я слышал, как провинция наполнялась криком, перекатывавшимся из края в край; я видел
и улыбки,
и нахмуренные брови; я ощущал их действие на самом себе. Я помню так называемые «столкновения», в которых один толкался, а другой
думал единственно о том, как бы его
не затолкали вконец. Я
не только ничего
не преувеличиваю, но, скорее,
не нахожу настоящих красок.
В заключение он
думал, что комбинированная им форма общежития может существовать во всякой среде,
не только
не рискуя быть подавленною, но
и подготовляя своим примером к воспринятию новой жизни самых закоренелых профанов, —
и тоже ошибся в расчетах.
Сидит батюшка поздно вечером за приходскими книгами
и думает крепкую думу:"Никак
не извернусь!"
Однако хозяйственный мужичок позволяет себе
думать о"полной чаше",
и нередко даже достигает ее, а священнику никогда
и на мысль представление о"полной чаше"
не приходит. Единственное, чего он добивается, это свести у года концы с концами.
И вполне доволен, ежели это ему удастся.
Кроме того: хотя все устроено капитально
и прочно, но кто же может поручиться за будущее? Ведь
не вечны же, в самом деле, накаты; нельзя же
думать, чтобы на крыше краска никогда
не выгорела… Вон в молочной на крышу-то понадеялись, старую оставили, а она мохом уж поросла!
"Действительно, —
думал он, — пахать — это… Но все-таки Анпетов соврал. Пахать я, конечно,
не могу, но, в сущности, это
и не мое дело. Мое дело — руководить, вдохнуть душу, а всё остальное…"
— Чего
думать! Целый день с утра до вечера точно в огне горим.
И в слякоть
и в жару — никогда покоя
не знаем. Посмотри, на что я похожа стала! на что ты сам похож! А доходов все нет. Рожь сам-двенадцать, в молоке хоть купайся, все в полном ходу — хоть на выставку, а в результате… триста рублей!
— Лучше бы ты о себе
думал, а другим предоставил бы жить, как сами хотят. Никто на тебя
не смотрит, никто примера с тебя
не берет. Сам видишь! Стало быть, никому
и не нужно!
Словом сказать, совершенно доволен, что его со всех сторон обступили мелочи, — ни дыхнуть, ни
подумать ни о чем
не дают. Ценою этого он сыт
и здоров, — а больше ему ничего
и не требуется.
— Э! проживем как-нибудь. Может быть,
и совсем момента
не изловим,
и все-таки проживем. Ведь еще бабушка надвое сказала, что лучше. По крайней мере, то, что есть, уж известно… А тут пойдут ломки да переделки, одних вопросов
не оберешься… Вы
думаете, нам сладки вопросы-то?
— Это же самое мне вчера графиня Крымцева говорила,
И всех вас, добрых
и преданных, приходится успокоивать! Разумеется, я так
и сделал. — Графиня! — сказал я ей, — поверьте, что, когда наступит момент, мы будем готовы!
И что же, ты
думаешь, она мне на это ответила:"А у меня между тем хлеб в поле
не убран!"Я так
и развел руками!
—
И я тоже
не желаю, а потому
и стою, покамест, во всеоружии. Следовательно, возвращайтесь каждый к своим обязанностям, исполняйте ваш долг
и будьте терпеливы. Tout est a refaire — вот девиз нашего времени
и всех людей порядка; но задача так обширна
и обставлена такими трудностями, что нельзя
думать о выполнении ее, покуда
не наступит момент. Момент — это сила, это conditio sine qua non. [необходимое условие (лат.)] Правду ли я говорю?
—
Подумаем, ma tante,
подумаем! — отвечает он, улыбаясь
и покручивая усики, которые у него всегда в порядке:
не очень длинны
и не очень коротки.
— Ежели вы, господа, на этой же почве стоите, — говорил он, — то я с вами сойдусь. Буду ездить на ваши совещания, пить чай с булками,
и общими усилиями нам, быть может, удастся подвинуть дело вперед. Помилуй! tout croule, tout roule [все рушится, все разваливается (франц.)] — a y нас полезнейшие проекты под сукном по полугоду лежат,
и никто ни о чем
подумать не хочет! Момент, говорят,
не наступил; но уловите же наконец этот момент… sacrebleu!.. [черт возьми! (франц.)]
Старик выслушивает эти речи с некоторым удивлением, но
не противоречит. Он просто
думает, что, за старостью лет, отстал от времени
и что, стало быть, все это нужно, ежели Генечка
не может иначе поступать.
— Скучать некогда. Даже о будущем
подумать нет времени. Иногда
и мелькнет в голове: надо что-нибудь…
не всегда же… да только рукою махнешь. Авось как-нибудь, день за день,
и пройдет… жизнь.
—
И я говорю, что мерзавец, да ведь когда зависишь… Что, если он банкиру на меня наговорит? — ведь, пожалуй,
и там… Тут двадцать пять рублей улыбнутся, а там
и целых пятьдесят. Останусь я у тебя на шее, да, кроме того,
и делать нечего будет… С утра до вечера все буду
думать…
Думать да
думать, одна да одна… ах,
не дай бог!
Через месяц Семена Александрыча делают хоть
и не столоначальником, — начальство
думает, что для этой должности он недостаточно боек, — а чем-то вроде регистратора, с столоначальническим окладом.
Да
и никогда, признаться,
не думал, потому что никогда дверь будущего
не была перед ним настежь раскрыта.
О стипендии он
и не мечтал: что-то еще скажет экзамен при переходе на второй курс, а до тех пор
и думать нечего…
Думали, что он несколько преувеличивает значение благонамеренности, но вот теперь на поверку оказывается, что он
не только
не преувеличивал, а даже был мягок
и снисходителен.
Ошибочно, впрочем, было бы
думать, что современный простец принадлежит исключительно к числу посетителей мелочных лавочек
и полпивных; нет, в численном смысле он занимает довольно заметное место
и в культурной среде. Это
не выходец из недр черни, а только человек,
не видящий перед собой особенных перспектив.
И ненавистники
и солидные ожидают впереди почестей, мест, орденов, а простец ожидает одного: как бы за день его
не искалечили.
Он живет изо дня в день; ничего
не провидит,
и только практика может вызвать его из оцепенения. Когда наступит время для практических применений, когда к нему принесут окладной лист, или сын его, с заплаканными глазами, прибежит из школы — только тогда он вспомнит, что нечто читал, да
не догадался
подумать. Но
и тут его успокоит соображение: зачем
думать? все равно плетью обуха
не перешибешь! — "Ступай, Петя, в школу — терпи!""Готовь, жена, деньги! Новый налог бог послал!"
В такую минуту легко даже впасть в ошибку
и подумать, что он ненавидит эту жертву, а
не грызет ее, выполняя только обряд…
— А что бы ты
думал! жандарм! ведь они охранители нашего спокойствия.
И этим можно воспользоваться. Ангелочек почивает, а добрый жандарм бодрствует
и охраняет ее спокойствие… Ах, спокойствие!.. Это главное в нашей жизни! Если душа у нас спокойна, то
и мы сами спокойны. Ежели мы ничего дурного
не сделали, то
и жандармы за нас спокойны. Вот теперь завелись эти… как их… ну, все равно… Оттого мы
и неспокойны… спим, а во сне все-таки тревожимся!
Она скорее склонна была
думать, что старая девственница сама
не подозревает значения подобных выражений,
и вдруг — прошу покорно!
В ожидании минуты, когда настанет деятельность, она читала, бродила по комнатам
и думала. Поэтическая сторона деревенской обстановки скоро исчерпалась; гудение внезапно разыгравшейся метели уже
не производило впечатление; бесконечная белая равнина, с крутящимися по местам, словно дым, столбами снега, прискучила; тишина
не успокоивала, а наполняла сердце тоской. Сердце беспокойно билось, голова наполнялась мечтаниями.
Она старалась гнать их от себя, заменять более реальною пищею — воспоминаниями прошлого; но последние были так малосодержательны
и притом носили такой ребяческий характер, что останавливаться на них подолгу
не представлялось никакого резона. У нее существовал, впрочем, в запасе один ресурс — долг самоотвержения относительно отца,
и она охотно отдалась бы ему; но старик
думал, что стесняет ее собою,
и предпочитал услугу старого камердинера.
Оба замолчали, чувствуя, что дальнейшее развитие подобного разговора между людьми, которые едва знали друг друга, может представить некоторые неудобства. Но когда он после обеда собрался в город, она опять
подумала:"Вот если б он
не был связан!" —
и опять покраснела.
На другой день Ольга Васильевна повторила свою просьбу, но она уже видела, что ей придется напоминать об одном
и том же каждый день
и что добровольно никто о Мироне
не подумает.
Благодаря беготне дело сошло с рук благополучно; но затем предстояли еще
и еще дела. Первое издание азбуки разошлось быстро, надо было готовиться к другому — уже без промахов. «Дивчину» заменили старухой
и подписали: Домна; «Пана» заменили мужичком с топором за поясом
и подписали: Потап-плотник. Но как попасть в мысль
и намерения «критики»? Пожалуй, будут сравнивать второе издание с первым
и скажут: а! догадались!
думаете, что надели маску, так вас под ней
и не узнают!
Она никогда
не думала о том, красива она или нет. В действительности, она
не могла назваться красивою, но молодость
и свежесть восполняли то, чего
не давали черты лица. Сам волостной писарь заглядывался на нее; но так как он был женат, то открыто объявлять о своем пламени
не решался
и от времени до времени присылал стихи, в которых довольно недвусмысленно излагал свои вожделения. Дрозд тоже однажды мимоходом намекнул...
Летом она надумала отправиться в город к Людмиле Михайловне, с которою, впрочем, была незнакома. Ночью прошла она двадцать верст, все время о чем-то
думая и в то же время
не сознавая, зачем, собственно, она идет."Пропала!" — безостановочно звенело у нее в ушах.
Чем же отвечает на эту бесшабашность общее течение жизни? Отворачивается ли оно от нее или идет ей навстречу? На этот вопрос я
не могу дать вполне определенного ответа.
Думаю, однако ж, что современная жизнь настолько заражена тлением всякого рода крох, что одно лишнее зловоние
не составляет счета. Мелочи до такой степени переполнили ее
и перепутались между собою, что критическое отношение к ним сделалось трудным. Приходится принимать их — только
и всего.
— Кажется, в этом виде можно? — рассуждает сам с собой Ахбедный
и, чтобы
не дать сомнениям овладеть им, звонит
и передает статью для отсылки в типографию. На другой день статья появляется, урезанная, умягченная, обезличенная, но все еще с душком. Ахбедный, прогуливаясь по улице,
думает:"Что-то скажет про мои урезки корреспондент?"Но встречающиеся на пути знакомцы отвлекают его мысли от корреспондента.
— С удовольствием. Мы, признаться сказать,
и то
думали: незачем, мол, ходить, да так, между делом… Делов ноне мало, публика больше в долг норовит взять… Вот
и думаем:
не наш ли, мол, это Ковригин?
— Красновы вчера губернатора ждали.
Думали: два воскресенья сряду
не был, — наверное в третье приедет; а он
и вчера у Живоглотова обедал,
и т. д.
— Приказывать —
не мое дело. Я могу принять меры —
и больше ничего. Всему злу корень — учитель Воскресенский, насчет которого я уже распорядился… Ах, Николай Николаич! Неужели вы
думаете, что мне самому
не жаль этой заблуждающейся молодой девицы? Поверьте мне, иногда сидишь вот в этом самом кресле
и думаешь: за что только гибнут наши молодые силы?
Таким образом все объясняется. Никому
не приходит в голову назвать Бодрецова лжецом; напротив, большинство
думает:"А ведь
и в самом деле, у нас всегда так; сию минуту верно, через пять минут неверно, а через четверть часа — опять верно".
Не может же, в самом деле, Афанасий Аркадьич каждые пять минут знать истинное положение вещей. Будет с него
и того, что он хоть на десять минут сумел заинтересовать общественное мнение
и наполнить досуг праздных людей.
— Покаялся. Виноват, говорю, ваше-ство, впредь буду осмотрительнее…
И что же вы
думаете! Сам же он мне потом открылся:"Положим, говорит, что вы правы; но есть вещи, которые до времени открывать
не следует". Так вот вы теперь
и рассудите. Упрекают меня, что я иногда говорю, да
не договариваю; а могу ли я?
Таким образом проходит день за днем жизнь Бодрецова, представляя собой самое широкое олицетворение публичности. Сознает ли он это? — наверное сказать
не могу, но
думаю, что сознает… бессознательно. По крайней мере, когда я слышу, как он взваливает все беды настоящего времени на публичность, то мне кажется, что он так
и говорит: для чего нам публичность, коль скоро существует на свете Афанасий Аркадьич Бодрецов?
Шибко рассердился тогда Иван Савич на нас; кои потом
и прощенья просили, так
не простил:"Сгиньте, говорит, с глаз моих долой!"
И что ж бы вы
думали? какие были «заведения» —
и ранжереи,
и теплицы,
и грунтовые сараи — все собственной рукой сжег!"
— Известно, как же возможно сравнить! Раб или вольный! Только, доложу вам, что
и воля воле рознь. Теперича я что хочу, то
и делаю; хочу — лежу, хочу — хожу, хочу —
и так посижу. Даже задавиться, коли захочу, —
и то могу. Встанешь этта утром, смотришь в окошко
и думаешь! теперь шалишь, Ефим Семенов, рукой меня
не достанешь! теперь я сам себе господин. А ну-тко ступай,"сам себе господин", побегай по городу,
не найдется ли где дыра, чтобы заплату поставить, да хоть двугривенничек на еду заполучить!
—
Не думаю. Битье вообще
не удовольствие; это движение гнева, выраженное в грубой
и отвратительной форме, —
и только. Но почему же вы именно о «господах» спрашиваете? ведь
не одни господа дерутся; полагаю, что
и вы
не без греха в этом отношении…
— Помилуйте! где я эстолько денег возьму? Постоял-постоял этот самый чиновник:"Так
не берете?" — говорит. — Денег у меня
и в заводе столько нет. — "Ну, так я приступлю…"Взял, что на глаза попалось: кирпич истыканный, ниток клубок, иголок пачку, положил все в ящик под верстаком, продел через стол веревку, допечатал
и уехал."Вы, говорит, до завтра
подумайте, а ежели
и завтра свидетельство
не возьмете, то я протокол составлю,
и тогда уж вдвойне заплатите!"Вот, сударь, коммерция у меня какова!
—
И то пора. Только, вот, как ни живешь, а все завтрашнего предмета
не угадаешь. Сегодня десять предметов —
думаешь: будет! — ан завтра — одиннадцатый!
И всё по затылку да по затылку — хлобысь! А мы бы, вашескородие,
и без предметов хорошохонько прожили бы.
Он сам как будто опустел. Садился на мокрую скамейку,
и думал,
и думал. Как ни резонно решили они с теткой Афимьей, что в их звании завсегда так бывает, но срам до того был осязателен, что давил ему горло. Временами он доходил почти до бешенства, но
не на самый срам, а на то, что мысль о нем неотступно преследует его.
Только обязательная служба до известной степени выводила его из счастливого безмятежия. К ней он продолжал относиться с величайшим нетерпением
и, отбывая повинность, выражался, что
и он каждый день приносит свою долю вреда.
Думаю, впрочем, что
и это он говорил,
не анализируя своих слов. Фраза эта, очевидно, была, так сказать, семейным преданием
и запала в его душу с детства в родном доме, где все, начиная с отца
и кончая деревенскими кузенами, кичились какою-то воображаемою независимостью.
Я говорил себе, что разлука будет полная, что о переписке нечего
и думать, потому что вся сущность наших отношений замыкалась в личных свиданиях,
и переписываться было
не о чем; что ежели
и мелькнет Крутицын на короткое время опять в Петербурге, то
не иначе, как по делам «знамени»,
и вряд ли вспомнит обо мне,
и что вообще вряд ли мы
не в последний раз видим друг друга.