Неточные совпадения
Стало быть, все мои ссылки на вас и на кого бы
то ни было напрасны и служат только к бескорыстному разъяснению дела,
а не к личному моему обелению.
Но скорее всего, даже"рассмотрения"никакого мы с вами
не дождемся. Забыли об нас, мой друг, просто забыли — и все тут.
А ежели
не забыли,
то,
не истребовав объяснения, простили. Или же (тоже
не истребовав объяснения) записали в книгу живота и при сем имеют в виду… Вот в скольких смыслах может быть обеспечено наше будущее существование.
Не скрою от вас, что из них самый невыгодный смысл — третий. Но ведь как хотите,
а мы его заслужили.
Тем не менее я убежден, что ежели мы будем сидеть смирно,
то никакие смыслы нас
не коснутся. Сядем по уголкам, закроем лица платками — авось
не узнают. У
тех, скажут, человеческие лица были,
а это какие-то истуканы сидят… Вот было бы хорошо, кабы
не узнали! Обманули… ха-ха!
Поэтому-то вот я и говорил всегда: человеческое благополучие в тишине созидаться должно. Если уж
не миновать нам благополучия, так оно и само нас найдет. Вот как теперь: нигде
не шелохнется; тихо, скромно, благородно.
А оно между
тем созидается себе да созидается.
Пришел я на днях в Летний сад обедать. Потребовал карточку, вижу: судак"авабля" [Испорченное от «au vin blanc». Приведено текстуально. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.) Au vin blanc — в белом вине]; спрашиваю: да можно ли? — Нынче все, сударь, можно! — Ну, давай судака «авабля»! — оказалась мерзость. Но ведь
не это, тетенька, дорого,
а то, что вот и мерзость,
а всякому есть ее вольно!
Итак, повторяю: тихо везде, скромно, но притом — свободно. Вот нынче какое правило! Встанешь утром, просмотришь газеты — благородно."Из Белебея пишут","из Конотопа пишут"…
Не горит Конотоп, да и шабаш!
А прежде — помните, когда мы с вами, тетенька,"бредили", — сколько раз он от этих наших бредней из конца в конец выгорал! Даже"Правительственный вестник" — и
тот в этом отличнейшем газетном хоре каким-то горьким диссонансом звучит. Все что-то о хлебах публикует:
не поймешь, произрастают или
не произрастают.
"Бредни"теперь все походя ругают, да ведь, по правде-то сказать, и похвалить их нельзя. Даже и вы, я полагаю, как с урядником разговариваете… ах, тетенька! Кабы
не было у вас в
ту пору этих прошивочек, давно бы я вас на путь истинный обратил.
А я вот заглядывался, глазами косил, да и довел дело до
того, что пришлось вам в деревне спасаться! Бросьте, голубушка! Подумайте: раз бог спасет, в другой — спасет,
а в третий, пожалуй, и
не помилует.
Только они думают, что без них это благополучие совершиться
не может. Когда мы с вами во время оно бреднями развлекались, нам как-то никогда на ум
не приходило, с нами они осуществятся или без нас. Нам казалось, что, коснувшись всех, они коснутся, конечно, и нас, но
того, чтобы при сем утащить кусок пирога… сохрани бог! Но ведь
то были бредни, мой друг, которые как пришли, так и ушли.
А нынче — дело. Для дела люди нужны,
а люди — вот они!
И добро бы мы этих наук
не знали,
а то ведь наизусть от первой страницы до последней во всех подробностях проштудировали — и все оказывается мало!
Встанете утром, помолитесь и думаете:
а ведь и я когда-то"бреднями"занималась! Потом позавтракаете, и опять: ведь и я когда-то… Потом погуляете по парку, распорядитесь по хозяйству и всем домочадцам пожалуетесь: ведь и я… Потом обед,
а с ним и опять
та же неотвязная дума. После обеда бежите к батюшке, и вся в слезах: батюшка! отец Андрон! ведь когда-то… Наконец, на сон грядущий, призываете урядника и уже прямо высказываетесь: главное, голубчик, чтоб бредней у нас
не было!
То есть, собственно говоря, ничего
не разведут,
а будут одно и
то же долбить; да ведь это, наконец, ясно!
Этого, тетенька, и начальство
не требует,
а что касается до партикулярных людей,
то, право, они совершенно равнодушно отнесутся к
тому, какие высокие цели руководят вами в этом случае,
а будут только примечать, что урядник новое кепе купил да усы фабрить начал.
Так что ежели который человек всю жизнь"бредил",
а потом, по обстоятельствам, нашел более выгодным"антибредить",
то пускай он
не прекращает своего бреда сразу,
а сначала пускай потише бредит, потом еще потише, и еще, и еще, и, наконец — молчок!
Тогда он уж бесстрашно может, на всей своей воле, антибредом заняться, и все будут говорить:"Из какого укромного места этот безвестный рыбарь явился? что-то мы его как будто прежде
не замечали!"
А между
тем — он самый и есть!
На третий день — в участок…
то бишь утро посвятим чтению"Московских ведомостей". Нехорошо проведем время,
а делать нечего. Нужно, голубушка, от времени до времени себя проверять. Потом — на Невский — послушать, как надорванные людишки надорванным голосом вопиют: прочь бредни, прочь!
А мы пройдем мимо, как будто
не понимаем, чье мясо кошка съела.
А вечером на свадьбу к городовому — дочь за подчаска выдает — вы будете посаженой матерью, я шафером. Выпьем по бокалу — и домой баиньки.
А так как мы с вами именно только такие действия и совершали,
то никто нас в бараний рог и
не согнул: пускай гуляют.
А если б они
не заблуждались, но ездили в «Самарканд»,
то римская-то империя и поднесь, пожалуй, процветала бы; вандалы же, сарматы и скифы и сейчас гоняли бы Макаровых телят и в лесах Германии, и на низовьях Дуная и Днепра.
Как ни ненадежна пословица, упразднившая римскую империю, но сдается, что если б она
не пользовалась такою популярностью,
то многое из
того, что ныне заставляет биться наши сердца гордостью и восторгом, развилось бы совсем в другом направлении,
а может быть, и окончательно захирело бы в зачаточном состоянии.
А если бы
не состоялось призвание варягов,
то не было бы удельного периода,
не было бы боярина Кучки и основания Москвы,
не было бы основания города Санкт-Петербурга и учреждения института урядников.
"Порфирородные"-то ушли,
а восточные римляне и при"Мохамедовых сынах"остались при прежних занятиях, с
тем лишь изменением, что уж
не"багрянородные",
а Мохамедовы сыны мужей обратили в рабство,
а жен и дев (которые получше) разобрали по рукам.
Тем не менее, как ни жаль расставаться с
тем или другим излюбленным девизом, но если раз признано, что он «надоел» или чересчур много хлопот стоит — делать нечего, приходится зайцев зубами ловить. Главное дело, общая польза
того требует,
а перед идеей общей пользы должны умолкнуть все случайные соображения. Потому что общая польза — это, с одной стороны…
а впрочем, что бишь такое общая польза, милая тетенька?
Но ныне это учение признается уже неудовлетворительным, и сами участковые надзиратели откровенно заявляют, что
не ради их общая польза существует,
а, напротив
того, они ради общей пользы получают присвоенное содержание.
Такова программа всякого современного деятеля, который об общей пользе радеет.
Не бредить,
не заблуждаться,
а ходить по лавкам и… внушать доверие. Ибо ежели мы
не будем ходить по лавкам,
то у нас, пожалуй, на вечные времена цена пары рябчиков установится в рубль двадцать копеек. Подумайте об этом, тетенька!
Задача довольно трудная, но она будет в значительной мере облегчена, ежели мы дисциплинируем язык таким образом, чтобы он лгал самостоятельно,
то есть как бы
не во рту находясь,
а где-нибудь за пазухой.
Словом сказать, еще немного — и эти люди рисковали сделаться беллетристами. Но в
то же время у них было одно очень ценное достоинство: всякому с первого же их слова было понятно, что они лгут. Слушая дореформенного лжеца, можно было рисковать, что у него отсохнет язык,
а у слушателей уши, но никому
не приходило в голову основывать на его повествованиях какие-нибудь расчеты или что-нибудь серьезное предпринять.
А сверх
того, право, дело совсем
не в защите основ и даже
не в
том, незыблемо ли они стоят или шатаются.
Теперь от нас требуют, чтоб мы исключительно об общей пользе радели,
а между
тем далеко ли время, когда в"бреднях"(упразднение крепостного права — разве это
не величайшая из"бредней"?)
не только ничего потрясательного
не виделось, но и прямо таковые признавались благопотребными и споспешествующими?
И все-таки рано или поздно,
а придется"бросить". Ибо жизненная машина так премудро устроена, что если
не"бросишь"motu proprio [по собственному побуждению (лат.)],
то все равно обстоятельства тебя к одному знаменателю приведут.
А в практическом отношении разве
не одинаково, отчего ты кувыркаешься: оттого ли, что душа в тебе играет, или оттого, что кошки на сердце скребут? Говорят, будто в сих случаях самое лучшее — помереть. Но разве это разрешение?
Хорошо, что я нашелся, предсказав, что
не успеет курица яйцо снести, как
та же самая пара рябчиков будет сорок копеек стоить (это произвело так называемое"благоприятное"впечатление); но, во-первых, находчивость
не для всех обязательна,
а во-вторых, коли по правде-то сказать, ведь я и сам никакой пользы от моего предсказанья
не получил.
Ежели ваш урядник обратится к вам с просьбой:"вместо
того, чтобы молочными-то скопами заниматься, вы бы, сударыня, хоть одного потрясателя мне изловить пособили!",
то смело отвечайте ему:"мы с вами в совершенно различных сферах работаем; вы — обязываетесь хватать и ловить, я обязываюсь о преуспеянии молочного хозяйства заботиться;
не будем друг другу мешать,
а останемся каждый при своем!"
Но так как этот ответ
не удовлетворил меня и я настаивал на дальнейших разъяснениях,
то приятель мой присовокупил:"Никаких тут разъяснений
не требуется — дело ясно само по себе;
а ежели и существуют особенные соображения, в силу которых адресуемое является равносильным неадресованному,
то тайность сию, мой друг, вы, лет через тридцать, узнаете из"Русской старины".
С
тем я и ушел, что предстоит дожидаться тридцать лет. Многонько это, ну, да ведь ежели раньше нельзя, так и на
том спасибо. Во всяком случае, теперь для вас ясно, что ваши упреки мной
не заслужены,
а для меня
не менее ясно, что ежели я желаю переписываться с родственниками,
то должен писать так, чтобы мои письма заслуживали вручения.
Ясно и многое другое, да ведь ежели примешься до всего доходить, так, пожалуй, и это письмо где-нибудь застрянет.
А вы между
тем уж и теперь беспокоитесь, спрашиваете: жив ли ты? Ах, добрая вы моя! разумеется, жив! Слава богу,
не в лесу живу,
а тоже, как и прочие все, в участке прописан!
Вообще я нынче о многом сызнова передумываю,
а между прочим и о
том: отчего наши письма, от времени до времени,
не доходят по адресу? — и знаете ли, к какому я заключению пришел? — сами мы во всем виноваты!
Как бы
то ни было, но в пропавшем письме
не было и речи ни о каких потрясениях. И, положа руку на сердце, я даже
не понимаю… Но мало ли чего я
не понимаю, милая тетенька?..
Не понимаю,
а рассуждаю… все мы таковы! Коли бы мы понимали, что,
не понимая… Фу, черт побери, как, однако же, трудно солидным слогом к родственникам писать!
Нынче вся жизнь в этом заключается: коли
не понимаешь —
не рассуждай!
А коли понимаешь — умей помолчать! Почему так? —
а потому что так нужно. Нынче всё можно: и понимать и
не понимать, но только и в
том и в другом случае нельзя о сем заявлять. Нынешнее время — необыкновенное; это никогда
не следует терять из виду.
А завтра, может быть, и еще необыкновеннее будет, — и это
не нужно из вида терять.
А посему: какое пространство остается между этими двумя дилеммами — по нем и ходи.
Не то чтобы что-нибудь непосредственно грызло, как, помните, в
то время, когда всякий сам перед собой исповедовался,
а просто самая жизнь как будто оборвалась.
"Расплюев! — говорю я ему, — да вы вспомните, что у вас на лице нет ни одного места, на котором бы следов человеческой пятерни
не осталось!"
А он в ответ:"Это, говорит, прежде было,
а с
тех пор я исправился!"И что же! представьте себе, я же должен был от него во все лопатки удирать, потому что ведь он малый серьезный:
того гляди, и в участок пригласит!
То есть
не то чтобы сделаться оным,
а так, сидя за кофеем, вдруг воскликнуть:
а! так вот оно что!
— И всего-то покойный грибков десяток съел, — говорит он, —
а уж к концу обеда стал жаловаться. Марья Петровна спрашивает: что с тобой, Nicolas?
а он в ответ: ничего, мой друг, грибков поел, так под ложечкой… Под ложечкой да под ложечкой,
а между
тем в оперу ехать надо — их абонементный день. Ну,
не поехал, меня вместо себя послал. Только приезжаем мы из театра,
а он уж и отлетел!
Проехала печальная процессия, и улица вновь приняла свой обычный вид. Тротуары ослизли, на улице — лужи светятся. Однако ж люди ходят взад и вперед — стало быть, нужно. Некоторые даже перед окном фруктового магазина останавливаются, постоят-постоят и пойдут дальше.
А у иных книжки под мышкой —
те как будто робеют.
А вот я сижу дома и
не робею. Сижу и только об одном думаю: сегодня за обедом кислые щи подадут…
И я твердо убежден, что так это и будет, только
не надобно торопиться,
а тем менее понуждать.
А если и встречается препятствие,
то оно
не от чьей-нибудь воли исходит,
а есть следствие естественной и ни от кого
не зависящей игры экономических законов.
Пути никому
не заказаны,
а успевает, разумеется,
тот, кто острым разумом одарен.
В сущности, когда, по прибытии из-за границы, я, обращаясь к домочадцам, сказал: кушайте и гуляйте — я именно настоящую ноту угадал. Но когда я к
тому прибавил:
а дальше видно будет —
то заблуждался. Ничего
не будет видно.
Не дальше как вчера я эту самую мысль подробно развивал перед общим нашим другом, Глумовым, и представьте себе, что он мне ответил!"К
тому, говорит, времени, как все-то устроится, ты такой скотиной сделаешься, что
не только Пушкина с Лермонтовым,
а и Фета с Майковым понимать перестанешь!"
Так что, ежели вы видите массы компарсов, перебегающих с одной стороны улицы на другую, под влиянием общественного переполоха,
то это совсем
не значит, что общество изменило своим симпатиям и антипатиям,
а значит только, что оно
не сознает себя достаточно сильным, чтобы относиться самостоятельно к дворницкому игу.
Не оно тут на первом плане,
а тот воздух,
те миазмы, которыми оно дышит.
Наше общество немногочисленно и
не сильно. Притом, оно искони идет вразброд. Но я убежден, что никакая случайная вакханалия
не в силах потушить
те искорки, которые уже засветились в нем. Вот почему я и повторяю, что хлевное ликование может только наружно окатить общество, но
не снесет его, вместе с грязью, в водосточную яму. Я, впрочем,
не отрицаю, что периодическое повторение хлевных торжеств может повергнуть общество в уныние, но ведь уныние
не есть отрицание жизни,
а только скорбь по ней.
И ежели ваш урядник будет вас убеждать: сударыня! послушайте, какой приятный лай с Москвы несется —
не присоедините ли и вы к нему своего собственного? —
то отвечайте кратко, но твердо: во-первых, я
не умею лаять,
а во-вторых, если б и умела,
то предпочла бы лаять самостоятельно.