Неточные совпадения
Итак, повторяю: тихо везде, скромно, но притом — свободно. Вот нынче
какое правило! Встанешь утром, просмотришь газеты — благородно."Из Белебея пишут","из Конотопа пишут"… Не горит Конотоп, да и шабаш! А прежде — помните, когда мы с вами, тетенька,"бредили", — сколько раз он от этих наших бредней из конца в конец выгорал! Даже"Правительственный вестник" — и тот в этом отличнейшем газетном хоре каким-то горьким диссонансом звучит. Все что-то
о хлебах публикует: не поймешь, произрастают или не произрастают.
2)
О"бреднях"лучше всего позабыть,
как будто их совсем не было. Даже в"антибредни"не очень азартно пускаться, потому что и они приедаться стали. Знаете ли, милая тетенька, мне кажется, что скоро всех этих искателей и лаятелей будут в участок брать, а там им, вытрезвления ради, поясницы будут дегтем мазать?
Я помню,
как при мне однажды тамбовский лгунище рассказывал,
как его (он говорил:"одного моего друга", но, по искажениям лица и дрожаниям голоса, было ясно, что речь идет
о нем самом) в клубе за фальшивую игру в карты били.
Когда речь шла
о котлете — его лицо сжималось и голова пригибалась,
как бы уклоняясь от прикосновения постороннего тела; когда дело доходило до приклейки бубнового туза, спина его вздрагивала; когда же он приступил к рассказу
о встряске, то простирал руки и встряхивал ими воображаемый предмет.
Одно только смущает меня, милая тетенька. Многие думают, что вопрос
о пользе «отвода глаз» есть вопрос более чем сомнительный и что каркать
о потрясении основ, когда мы отлично знаем, что последние
как нельзя лучше ограждены, — просто бессовестно. А другие идут еще дальше и прямо говорят, что еще во сто крат бессовестнее, ради торжества заведомой лжи, производить переполох, за которым нельзя распознать ни подлинных очертаний жизни, ни ее действительных запросов и стремлений.
Вообще я нынче
о многом сызнова передумываю, а между прочим и
о том: отчего наши письма, от времени до времени, не доходят по адресу? — и знаете ли, к
какому я заключению пришел? — сами мы во всем виноваты!
Нынче вся жизнь в этом заключается: коли не понимаешь — не рассуждай! А коли понимаешь — умей помолчать! Почему так? — а потому что так нужно. Нынче всё можно: и понимать и не понимать, но только и в том и в другом случае нельзя
о сем заявлять. Нынешнее время — необыкновенное; это никогда не следует терять из виду. А завтра, может быть, и еще необыкновеннее будет, — и это не нужно из вида терять. А посему:
какое пространство остается между этими двумя дилеммами — по нем и ходи.
Но знаете ли,
какая еще неотвязная мысль смущает Домнушку? — Это мысль — во что бы то ни стало приобрести у вас Ворошилово. Разумеется, тогда, когда уж она будет статской советницей и болярыней. Хоть она была вывезена из Ворошилова пятилетком, так что едва ли даже помнит его, но Федосьюшка так много натвердила ей
о тамошних"чудесах", что она и спит и видит поселиться там.
Однако ж представьте себе такое положение: человек с малолетства привык думать, что главная цель общества — развитие и самосовершенствование, и вдруг кругом него точно сбесились все, только
о бараньем роге и толкуют! Ведь это даже подло. Возражают на это: вам-то
какое дело? Вы идите своей дорогой, коли не чувствуете за собой вины!
Как какое дело? да ведь мой слух посрамляется! Ведь мозги мои страдают от этих пакостных слов! да и учителя в"казенном заведении"недаром же заставляли меня твердить...
До того дошло, что даже от серьезных людей случается такие отзывы слышать: мерзавец, но на правильной стезе стоит. Удивляюсь,
как может это быть, чтоб мерзавец стоял на правильной стезе. Мерзавец — на всякой стезе мерзавец, и в былое время едва ли кому-нибудь даже могло в голову прийти сочинить притчу
о мерзавце, на доброй стезе стоящем. Но, повторяю: подавляющие обстоятельства в такой степени извратили все понятия, что никакие парадоксы и притчи уже не кажутся нам удивительными.
Спрашивается:
какие идеалы могут волновать души этих людей? Очевидно, идеалы крепостного права.
Какие воспоминания могут освещать их постылые существования? — очевидно, воспоминания
о крепостном праве. При нем они были сыты и, вдобавок, пользовались ручным боем. Сытость представляла право естественное, ручной бой — право формальное, означавшее принадлежность к дирижирующему классу.
Что земские люди были призваны для лужения рукомойников и для починки мостов — это они поняли вполне правильно. Но дело в том, что лудить можно двояко: или с предвзятым намерением, или чистосердечно, без намерения. Все равно,
как лапти плесть: можно с подковыркой, а можно и без подковырки. С подковыркой щеголеватее и прочнее, но зато крамолой припахивает; без подковырки — лапоть совсем никуда не годится, но зато
о крамоле слыхом не слыхать!.. Ходи, Корела, без подковырки!
Вероятно, препятствий к удовлетворению этого ходатайства не будет; однако ж я все-таки считаю долгом заявить, что это новое расширение земских прав (особливо ежели земцы обратят его себе в монополию), по мнению моему, может вызвать в будущем некоторые очень серьезные недоразумения. А именно —
как бы при этом не повторилась опять притча
о лаптях с подковыркою, уже наделавшая однажды хлопот.
Была, разумеется, и отвага — без этого,
какой же бы он был русский человек! — но было и представление
о губернском правлении, об уголовной палате, а в особенности
о секретарях и столоначальниках.
Не забудьте при этом, что в настоящее время в понятиях
о шивороте существует такой хаос, что Дракин и сам едва ли разберет, в
каком случае он явит себя молодцом и в
каком только негодяем.
Есть у меня и другие доводы, ратующие за Сквозника-Дмухановского против Дракина, но покуда
о них умолчу. Однако ж все-таки напоминаю вам: отнюдь я в Сквозника-Дмухановского не влюблен, а только утверждаю, что все в этом мире относительно и всякая минута свою собственную злобу имеет. И еще утверждаю, что если в жизни регулирующим началом является пословица:"
Как ни кинь, все будет клин", то и между клиньями все-таки следует отдавать преимущество такому, который попритупился.
Ничто так не располагает нас к человеку,
как выражаемое им нам доверие. Иногда мы и сами понимаем, что это доверие нимало не выводит нас из затруднения и ровно никаких указаний не дает, но все-таки не можем не сохранить доброго воспоминания
о характере доверяющего.
И впоследствии, когда где-нибудь откроется вакансия смотрителя, экзекутора или эконома, память невольно напоминает нам
о добром старике, который, не мудрствуя лукаво, принес нам свое ноздревское сердце и заветную думу всей своей жизни выразил в одном восклицании:
как угодно!
А Ноздрев, с тех пор,
как удачный донос сделал, только
о том и мечтает,
как бы местечко смотрителя или эконома получить, особливо ежели при сем и должность казначея в одном лице сопрягается. Получив эту должность, он годик-другой будет оправдывать доверие, а потом цапнет куш тысяч в триста, да и спрячет его в потаенном месте. Разумеется, его куда следует ушлют, а он там будет жить да поживать, да процентики получать.
И знаете ли что, милая тетенька? — мне даже показалось, что, говоря
о либералах, он
как будто бы намекал на меня.
За обедом он рассказывал анекдоты из жизни графа Михаила Николаевича, после обеда часа два отдавал отдохновению, а за вечерним чаем произносил краткие поучения
о том,
какую и в
каких случаях пользу для казны принести можно.
Об Аракчееве,
как и прежде, хранит благодарное воспоминание и повторила обычный рассказ
о том,
как в 1820 году она танцевала с ним манимаску.
Произошла новая семейная путаница. Поручики впились в меня стальными глазами,
как бы намереваясь нечто запечатлеть в памяти; коллежский асессор Сенечка, напротив, стыдливо потупил глаза и, казалось, размышлял: обязан ли он, в качестве товарища прокурора, занести
о сем в протокол?"Индюшка"визжала на прапорщика: ах, этот дурной сын в гроб меня вгонит! Стрекоза с каждою минутой становился грустнее и строже. Но тетенька,
как любезная хозяйка, старалась держать нейтралитет и весело произнесла...
Часто, даже слишком часто, по поводу рассказов
о всевозможных"штуках", приходится слышать (и так говорят люди очень солидные): вот увидите,
какая из этоговыйдет потеха!
Карцером, во времена моего счастливого отрочества, называлось темное, тесное и почти лишенное воздуха место, в которое ввергались преступные школьники, в видах искупления их школьных прегрешений. Говорят, будто подобные же темные места существовали и существуют еще в острогах (карцер в карцере, всё равно, что государство в государстве), но так
как меня от острогов бог еще миловал, то я буду говорить исключительно
о карцере школьном.
Во всяком случае, милая тетенька, и вы не спрашивайте, с
какой стати я историю
о школьном карцере рассказал. Рассказал — и будет с вас. Ведь если бы я даже на домогательства ваши ответил:"тетенька! нередко мы вспоминаем факты из далекого прошлого, которые, по-видимому, никакого отношения к настоящему не имеют, а между тем…" — разве бы вы больше из этого объяснения узнали? Так уж лучше я просто ничего не скажу!
— И Павел сегодня дело
о похищении из запертого помещения старых портков округлил. Со всех сторон, брат, вора-то окружил — ни взад, ни вперед! А теперь сидит запершись у себя и обвинительную речь штудирует… ишь
как гремит! Ну, а ты, должно быть, знатную рыбину в свои сети уловил?
— Да, бывало и это, а все-таки… Нынче, разумеется, извозчичьих лошадей не разнуздывают, а вместо того ведут разговоры
о том,
как бы кого прищемить… Эй, господа! отупеете вы от этих разговоров! право, и не заметите,
как отупеете! Ни поэзии, ни искусства, ни даже радости — ничего у вас нет! Встретишься с вами — именно точно в управу благочиния попадешь!
Он принадлежит к той неумной, но жестокой породе людей, которая понимает только одну угрозу: смотри, Сенечка,
как бы не пришли другие черпатели, да тебя самого не вычерпали! Но и тут его выручает туман, которым так всецело окутывается представление
о"современности". Этот туман до того застилает перед его мысленным взором будущее, что ему просто-напросто кажется, что последнего совсем никогда не будет. А следовательно, не будет места и для осуществления угроз.
— Да если бы, однако ж, и так? если бы человек и принудил себя согласовать свои внутренние убеждения с требованиями современности… с
какими же требованиями-то — вот ты мне что скажи! Ведь требования-то эти, особенно в такое горячее, неясное время, до такой степени изменчивы, что даже требованиями, в точном смысле этого слова, названы быть не могут, а скорее напоминают
о случайности. Тут ведь угадывать нужно.
— Было бы безрассудно…
о,
как я это понимаю! Ты прав, мой друг! в чине тайного советника, так сказать, на закате дней, еще простительно впадать в меланхолию — разумеется, ежели впереди не предвидится производства в действительные тайные советники… Но надворный советник,
как жених в полунощи, непременно должен стоять на страже! Ибо ему предстоит многое совершить: сперва получить коллежского советника, потом статского, а потом…
Поэтому,
как только появились сколько-нибудь подходящие условия, улица и воспользовалась ими, чтоб засвидетельствовать
о себе.
Стрекоза, покачиваясь, словно в забытьи, беспрерывно кивал всем корпусом, касаясь рукой земли; Дыба и Удав что-то говорили
о"пределе",
о том, что земная жизнь есть только вступление, а настоящая жизнь начнется — там;это же подтвердил и один из дьяконов, сказав, что
как ни мудри, а мимоне проскочишь.
Удав и Дыба начали было рассказ
о том,
какие в грузинских прудах караси водились — вот этакие! — но, убедившись, что карасями современного человека даже на похоронах не проберешь, смолкли.
— Нет, я могу отвечать и на некоторые другие вопросы, не очень, впрочем, трудные; но собственно"сведущим человеком"я числюсь по вопросу
о болезнях. С юных лет я был одержим всевозможными недугами, и наследственными, и благоприобретенными, а так
как в ближайшем будущем должен быть рассмотрен вопрос
о преобразовании Калинкинской больницы, то я и жду своей очереди.
И
какую пользу он должен принести при рассмотрении вопроса
о преобразовании Калинкинской больницы!
Да и с одним ли уличным празднословием приходится считаться возвышенной мысли? —
о, если б только с одним! тогда дело мысли было бы выиграно, потому что улица,
как живой организм, все-таки имеет способность размягчаться и развиваться.
Пускай называют людей, хранящих эти предания,"разбойниками печати" — не пугайтесь этой клички, ибо есть разбойники,
о которых сама церковь во всеуслышание гласит:"но, яко разбойник, исповедую тя", равно
как есть благонамеренные предатели,
о которых та же церковь возглашает"ни лобзания ти дам, яко Иуда"…
— А помпадур,
как лицо подчиненное, должен иметь за собой наблюдение. Когда сердца начальников радуются — и он обязан радоваться; когда начальство печалится — и у него в сердце, кроме печалей, ничего не должно быть. Так и в уставе
о пресечении сказано.
Поэтому и я передаю вам рассказ
о приключениях поповского сына в том самом виде,
как его слышал, отнюдь не стесняясь тем, что, быть может, вы упрекнете меня в повторениях.
Хотел писать
о том,
как легко ходить по улицам в холодном пальто, и
какая чувствуется отрада при виде распустившихся перед Мариинской больницей тополей;
о том, что мы едим уже сморчки и щи из свежей крапивы, а недавно лакомились даже ботвиньей;
о том, что думаем вскорости перебраться на дачу, а там пойдут ягоды, щи из свежей капусты, свежепросольные огурцы…
Право, что-то проклятое было в этой молодости:
как будто она только затем и дана была, чтобы впоследствии, через десять лет, целым порядком фактов напомнить нам
о том, что металось перед нашими глазами и чего мы не видели, что немолчно раздавалось у нас в ушах и чего мы не слышали.
Я уж не говорю
о тех практиках, которые погружаются в навоз, находя, что там уютно и тепло, но есть практики честные, которые действительно приходят с намерением сделать нечто доброе… знаешь ли,
как они
о своей деятельности выражаются?
Что ж! эти приговоры нимало не удивляют меня. Тем, которые позабыли
о существовании благородных мыслей, кажется диковинным и дерзким напоминанием об них. Слышите!
о благородных мыслях печалиться! Слышите! говорят, что жизнь тяжела! восклицают певцы патоки с имбирем, и так
как у них нет в запасе ни доказательств, ни опровержений, то естественно, что критика их завершается восклицанием: можно ли идти дальше этих геркулесовых столпов кощунства и дерзости!