Неточные совпадения
Помните ли вы, как мы
с вами волновались? Это было так недавно. То расцветали надеждами, то увядали; то поднимали голову, как бы к чему-то прислушиваясь, то опускали ее долу, точно всё,
что нужно, услышали; то устремлялись вперед, то жались к сторонке… И бредили, бредили, бредили — без конца!
— Сидите — вы! — сказали вы мне, — а я пойду туда, куда влекут меня убеждения! Mais savez-vous, mon cher, que vous allez devenir pouilleux avec vos"сядем да посидим"… [Но знаете, дорогой мой,
что вы обовшивеете
с вашими «сядем да посидим»… (франц.)]
Однако ж не скрою,
что к вашим волнениям я относился до крайности симпатично и не раз
с гордостью говорил себе:"Вот она, тетенька-то у меня какова!
Иде домув муй?"
с аккомпанементом гитары поет — какой еще родственницы нужно!"Говорил да говорил, и никак не предвидел,
что на нынешнем консервативно-околоточном языке мои симпатии будут называться укрывательством и попустительством…
Одно меня утешает: ведь и вы, мой друг, не лишены своего рода ссылок и оправдательных документов, которые можете предъявить едва ли даже не
с большим успехом, нежели я — свои. В самом деле, виноваты ли вы,
что ваша maniere de causer [манера беседовать (франц.)] так увлекательна? виноваты ли вы,
что до сорока пяти лет сохранили атуры и контуры, от которых мгновенно шалеют les messieurs?
Знаете ли, впрочем,
что? Иногда мне кажется,
что управа, рассмотрев наш прежний образ мыслей и приняв во внимание наш образ мыслей нынешний (какой,
с божьею помощью, поворот!), просто-напросто возьмет да и сдаст наше дело в архив. Или, много-много, внушение сделает: смотрите, дескать, чтобы на будущее время"бредней" — ни-ни!
Но скорее всего, даже"рассмотрения"никакого мы
с вами не дождемся. Забыли об нас, мой друг, просто забыли — и все тут. А ежели не забыли, то, не истребовав объяснения, простили. Или же (тоже не истребовав объяснения) записали в книгу живота и при сем имеют в виду… Вот в скольких смыслах может быть обеспечено наше будущее существование. Не скрою от вас,
что из них самый невыгодный смысл — третий. Но ведь как хотите, а мы его заслужили.
Сколько мы, литераторы, волновались: нужно-де ясные насчет книгопечатания законы издать! Только я один говорил: и без них хорошо! По-моему и вышло: коли хорошо, так и без законов хорошо! А вот теперь посидим да помолчим — смотришь, и законы будут. Да такие ясные,
что небо
с овчинку покажется. Ах, господа, господа! представляю себе, как вам будет лестно, когда вас,"по правилу", начнут в три кнута жарить!
Вон Франция намеднись какой-то дрянной Тунисишко захватила, а сколько из этого разговоров вышло? А отчего? Оттого, голубушка,
что не успели еще люди порядком наметиться, как кругом уж галденье пошло. Одни говорят: нужно взять! другие — не нужно брать! А кабы они чередом наметились да потихоньку дельце обделали: вот, мол, вам в день ангела…
с нами бог! — у кого же бы повернулся язык супротивное слово сказать?!
И точно: давно ли, кажется, мы за ум взялись, а какая перемена во всем видится! Прежде, бывало, и дома-то сидя, к
чему ни приступишься, все словно оторопь тебя берет. Все думалось, что-то тетенька скажет? А нынче
что хочу, то и делаю; хочу — стою, хочу — сижу, хочу — хожу. А дома сидеть надоест — на улицу выйду. И взять
с меня нечего, потому
что я весь тут!
"Бредни"теперь все походя ругают, да ведь, по правде-то сказать, и похвалить их нельзя. Даже и вы, я полагаю, как
с урядником разговариваете… ах, тетенька! Кабы не было у вас в ту пору этих прошивочек, давно бы я вас на путь истинный обратил. А я вот заглядывался, глазами косил, да и довел дело до того,
что пришлось вам в деревне спасаться! Бросьте, голубушка! Подумайте: раз бог спасет, в другой — спасет, а в третий, пожалуй, и не помилует.
Только они думают,
что без них это благополучие совершиться не может. Когда мы
с вами во время оно бреднями развлекались, нам как-то никогда на ум не приходило,
с нами они осуществятся или без нас. Нам казалось,
что, коснувшись всех, они коснутся, конечно, и нас, но того, чтобы при сем утащить кусок пирога… сохрани бог! Но ведь то были бредни, мой друг, которые как пришли, так и ушли. А нынче — дело. Для дела люди нужны, а люди — вот они!
Ибо никто лучше их не понимает,
что во всяком деле на первом плане стоит благополучие (
с лебедой в резерве) и тишина (
с урчанием в резерве).
Но
что всего хуже, насмеяться-то они насмеются, а помочь не помогут. Потому
что хоть вы, милая тетенька, и восклицаете; ах, ведь и я когда-то бредила! но все-таки понимаете,
что, полжизни пробредивши, нельзя сбросить
с себя эту хмару так же легко, как сменяют старое, заношенное белье. А домочадцы ваши этого не понимают. Отроду они не бредили — оттого и внутри у них не скребет. А у вас скребет.
С батюшкой, однако ж, можете быть откровенны, а
что касается до урядника, то об одном прошу: ради бога, берегите ваши прошивки!
Все это так умно и основательно,
что не согласиться
с этими доводами значило бы навлекать на себя справедливый гнев. Но не могу не сказать,
что мне, как человеку, тронутому"бреднями", все-таки, по временам, представляются кое-какие возражения. И, прежде всего, следующее:
что же, однако, было бы хорошего, если б сарматы и скифы и доднесь гоняли бы Макаровых телят? Ведь, пожалуй, и мы
с вами паслись бы в таком случае где-нибудь на берегах Мьи? [Старинное название реки Мойки. (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина)]
"Порфирородные"-то ушли, а восточные римляне и при"Мохамедовых сынах"остались при прежних занятиях,
с тем лишь изменением,
что уж не"багрянородные", а Мохамедовы сыны мужей обратили в рабство, а жен и дев (которые получше) разобрали по рукам.
А у нас
с вами оси патентованные (смазываемые особенным составом), потому
что мы ездим в изящных каретах, первообраз которых, однако ж, представляет собою… телега!
Так вот и кажется,
что сейчас принесут корыто
с месивом и скажут: лакай!
Тем не менее, как ни жаль расставаться
с тем или другим излюбленным девизом, но если раз признано,
что он «надоел» или чересчур много хлопот стоит — делать нечего, приходится зайцев зубами ловить. Главное дело, общая польза того требует, а перед идеей общей пользы должны умолкнуть все случайные соображения. Потому
что общая польза — это,
с одной стороны… а впрочем,
что бишь такое общая польза, милая тетенька?
Бредет какой-нибудь Радимич или Корела,
с лопатой и киркой на плече, и непременно вздыхает (и об
чем это они все вздыхают?).
Вы скажете, может быть,
что это
с его стороны своего рода"бредни", — так
что ж такое,
что бредни! Это бредни здоровые, которые необходимо поощрять: пускай бредит Корела! Без таких бредней земная наша юдоль была бы тюрьмою, а земное наше странствие… спросите у вашего доброго деревенского старосты,
чем было бы наше земное странствие, если б нас не поддерживала надежда на сложение недоимок?
Таким образом, оказывается,
что «внушать доверие» значит перемещать центр «бредней» из одной среды (уже избредившейся) в другую (еще не искушенную бредом). Например, мы
с вами обязываемся воздерживаться от бредней, а Корела пусть бредит. Мы
с вами пусть не надеемся на сложение недоимок, а Корела — пусть надеется. И все тогда будет хорошо, и мы еще поживем. Да и как еще поживем-то, милая тетенька!
Мы всегда были охотники полгать, но не могу скрыть,
что между прежним, так сказать, дореформенным лганьем и нынешним такая же разница, как между лимоном, только
что сорванным
с дерева, и лимоном выжатым. Прежнее лганье было сочное, пахучее, ядреное; нынешнее лганье — дряблое, безуханное, вымученное.
Так
что в заключение, позабыв,
что рассказывает о друге, и отожествив себя
с ним, он воскликнул...
Словом сказать, еще немного — и эти люди рисковали сделаться беллетристами. Но в то же время у них было одно очень ценное достоинство: всякому
с первого же их слова было понятно,
что они лгут. Слушая дореформенного лжеца, можно было рисковать,
что у него отсохнет язык, а у слушателей уши, но никому не приходило в голову основывать на его повествованиях какие-нибудь расчеты или что-нибудь серьезное предпринять.
Раз навсегда сбросив
с себя иго напоминаний и уколов, он лжет нагло, бессердечно и самодовольно, так
что даже достаточно проницательные люди внимают ему в недоумении или же, в крайнем случае, видят в его лганье простую бессмыслицу.
Нет для них ничего дорогого, заветного, так
что даже
с представлением об отечестве в их умах соединяется только представление о добыче — и ничего больше.
И мы
с вами должны сложить руки и выслушивать эти срамословия в подобающем безмолвии, потому
что наша речь впереди. А может быть, ни впереди, ни назади — нигде нашей речи нет и не будет!
С одной стороны, я очень хорошо понимаю,
что, ввиду общей пользы, необходимо отказаться от заблуждений; но,
с другой стороны, как только начну приводить это намерение в исполнение, так, незаметно для самого себя, слагаю заблуждениям панегирик.
Знаю я, голубушка,
что общая польза неизбежно восторжествует и
что затем хочешь не хочешь, а все остальное придется"бросить". Но покуда как будто еще совестно. А ну как в этом"благоразумном"поступке увидят измену и назовут за него ренегатом?
С какими глазами покажусь я тогда своим друзьям — хоть бы вам, милая тетенька? Неужто ж на старости лет придется новых друзей, новых тетенек искать? — тяжело ведь это, голубушка!
Впрочем, все,
что я сейчас об ренегатах сказал, — все это прежде было.А впредь, может быть, и действительно их будут кормить брусникой, сдобренной тем медом, о котором в песне поется. Ничего — съедят. Недаром же масса кандидатов на это звание
с каждым днем все увеличивается да увеличивается.
Вот, милая тетенька,
что такое та общая польза, ради которой мы
с таким самоотвержением обязываемся применять к жизни творческую силу лганья. Предоставляю вашей проницательности судить, далеко ли она ушла в этом виде от тех старинных определений, которые, как я упомянул выше, отождествляли ее
с пользою квартальных надзирателей. Я же к сему присовокупляю: прежде хоть квартальные"пользу"видели, а нынче…
И не будет у нас ни молока, ни хлеба, ни изобилия плодов земных, не говоря уже о науках и искусствах. Мало того: мы можем очутиться в положении человека, которого
с головы до ног облили керосином и зажгли. Допустим,
что этот несчастливец и в предсмертных муках будет свои невзгоды ставить на счет потрясенным основам, но разве это облегчит его страдания? разве воззовет его к жизни?
С тем я и ушел,
что предстоит дожидаться тридцать лет. Многонько это, ну, да ведь ежели раньше нельзя, так и на том спасибо. Во всяком случае, теперь для вас ясно,
что ваши упреки мной не заслужены, а для меня не менее ясно,
что ежели я желаю переписываться
с родственниками, то должен писать так, чтобы мои письма заслуживали вручения.
А у нас всё благополучно, только говядина сильно вздорожала, так
что вынуждены мы
с сим продуктом обходиться осторожно.
Тем не менее, если б мы
с вами жили по ту сторону Вержболова (разумеется, оба), то несомненно,
что оно было бы вами получено.
Ах, тетенька,
что такое мы
с вами? всем естеством мы люди несвоевременные, ненужные, несведущие!
"Расплюев! — говорю я ему, — да вы вспомните,
что у вас на лице нет ни одного места, на котором бы следов человеческой пятерни не осталось!"А он в ответ:"Это, говорит, прежде было, а
с тех пор я исправился!"И
что же! представьте себе, я же должен был от него во все лопатки удирать, потому
что ведь он малый серьезный: того гляди, и в участок пригласит!
Ну, а на это
что купить можно? — оказывается,
что можно выпить два стакана чаю
с лимоном и
с булками…
Народы завистливы, мой друг. В Берлине над венскими бумажками насмехаются, а в Париже — при виде берлинской бумажки головами покачивают. Но нужно отдать справедливость французским бумажкам: все кельнера их
с удовольствием берут. А все оттого, как объяснил мой приятель, краснохолмский негоциант Блохин (см."За рубежом"),
что"у француза баланец есть, а у других прочиих он прихрамывает, а кои и совсем без баланцу живут".
В представлении о самоваре есть что-то до того ласкающее и притягивающее,
что многие связывают
с ним даже представление о прочности семейного союза.
И еще оказывается,
что в лавках уж
с неделю как кислая капуста показалась — стало быть, завтра к обеду можно будет кислые щи соорудить, а пожалуй, и пирог
с свежей капустой затеять…
— И всего-то покойный грибков десяток съел, — говорит он, — а уж к концу обеда стал жаловаться. Марья Петровна спрашивает:
что с тобой, Nicolas? а он в ответ: ничего, мой друг, грибков поел, так под ложечкой… Под ложечкой да под ложечкой, а между тем в оперу ехать надо — их абонементный день. Ну, не поехал, меня вместо себя послал. Только приезжаем мы из театра, а он уж и отлетел!
Надобно так это дело вести, чтобы всякий человек как бы добровольно, сам от себя сознал,
что для счастья его нужны две вещи: пирог
с капустой и утка
с груздями.
Само собой понимается,
что осуществление подобного идеала доступно преимущественно для культурного человека, ибо для того, чтоб иметь возможность выбирать между уткой
с груздями и поросенком
с кашей, нужно иметь вольный доход.
Помните, он однажды повеситься хотел, чуть живого из петли вынули — это оттого, как он мне потом сознался,
что ему вдруг
с чего-то показалось, будто барин об его капитале узнал.
Только эмансипация и успокоила его; она же и сказала,
что у Финагеича коко
с соком припасено.
Вот когда все устроится прочно, когда во всех сердцах поселится уверенность,
что с внутренней смутой покончено, — тогда и опять за Пушкина
с Лермонтовым можно будет взяться.
Не дальше как вчера я эту самую мысль подробно развивал перед общим нашим другом, Глумовым, и представьте себе,
что он мне ответил!"К тому, говорит, времени, как все-то устроится, ты такой скотиной сделаешься,
что не только Пушкина
с Лермонтовым, а и Фета
с Майковым понимать перестанешь!"