Неточные совпадения
Один начальник
как приехал, так первым делом приступил к сломке пола в губернаторском кабинете — и что
же? сломать-то сломал,
а нового на его место построить не успел! «Много, — говорил он потом, когда прощался с нами, — много намеревался я для пользы сделать, да, видно, Богу, друзья мои, не угодно!» И действительно, приехал на место его новый генерал и тотчас
же рассудил, что пол надо было ломать не в кабинете,
а в гостиной, и соответственно с этим сделал надлежащее распоряжение.
А потому, если отбывающий начальник учинил что-нибудь очень великое,
как, например: воздвигнул монумент, неплодоносные земли обратил в плодоносные, безлюдные пустыни населил, из сплавной реки сделал судоходную, промышленность поощрил, торговлю развил или приобрел новый шрифт для губернской типографии, и т. п., то о таких делах должно упомянуть с осторожностью, ибо сие не всякому доступно, и новый начальник самое упоминовение об них может принять за преждевременное ему напоминание: и ты, дескать, делай то
же.
«Прежде всего замечу, что истинный администратор никогда не должен действовать иначе,
как чрез посредство мероприятий. Всякое его действие не есть действие,
а есть мероприятие. Приветливый вид, благосклонный взгляд суть такие
же меры внутренней политики,
как и экзекуция. Обыватель всегда в чем-нибудь виноват»…
Бламанже был малый кроткий и нес звание «помпадуршина мужа» без нахальства и без особенной развязности,
а так только,
как будто был им чрезвычайно обрадован. Он успел снискать себе всеобщее уважение в городе тем, что не задирал носа и не гордился. Другой на его месте непременно стал бы и обрывать, и козырять, и финты-фанты выкидывать; он
же не только ничего не выкидывал, но постоянно вел себя так,
как бы его поздравляли с праздником.
Так, например, когда я вижу стол, то никак не могу сказать, чтобы тут скрывался какой-нибудь парадокс; когда
же вижу перед собой нечто невесомое,
как, например: геройство, расторопность, самоотверженность, либеральные стремления и проч., то в сердце мое всегда заползает червь сомнения и формулируется в виде вопроса: «Ведь это кому
как!» Для чего это так устроено — я хорошенько объяснить не могу, но думаю, что для того, чтобы порядочные люди всегда имели такие sujets de conversation, [Темы для беседы (фр.).] по поводу которых одни могли бы ораторствовать утвердительно,
а другие — ораторствовать отрицательно,
а в результате… du choc des opinions jaillit la vérité!
— Согласитесь сами, — говорил он, — вот теперь у нас выборы — ну где
же бы мне, при моих занятиях, управить таким обширным делом?
А так
как я знаю, что там у меня верный человек, то я спокоен! Я уверен, что там ничего такого не сделается, что было бы противно моим интересам!
Теперь
же он словно даже и не говорил,
а гудел; гудел изобильно, плавно и мерно, точно муха, не повышающая и не понижающая тона, гудел неустанно и час и два, смотря по тому, сколько требовалось времени, чтоб очаровать, — гудел самоуверенно и, так сказать, резонно,
как человек, который до тонкости понимает, о чем он гудит.
— Зачем
же зарок-с? кушайте! В прежнее время я вас за это по спине глаживал,
а теперь… закон-с! Да что
же вы стоите, образованный молодой человек? Стул господину Прохорову! По крайности, посмотрю я,
как ты, к-к-каналья, сидеть передо мной будешь!
Прежде всего его поразило следующее обстоятельство.
Как только он сбросил с себя помпадурский образ, так тотчас
же все перестали оказывать ему знаки уважения. Стало быть, того особого помпадурского вещества, которым он предполагал себя пропитанным, вовсе не существовало,
а если и можно было указать на что-нибудь в этом роде, то очевидно, что это «что-нибудь» скорее принадлежало мундиру помпадура, нежели ему самому.
—
Как же это, почтеннейший! до градоначальника — да надобности нет?
А ну, ежели, например… что бы, например…
Но вот выискивается австрийский журналист, который по поводу этого
же самого происшествия совершенно наивно восклицает: «О! если бы нам, австрийцам, Бог послал такую
же испорченность,
какая существует в Пруссии!
как были бы мы счастливы!»
Как хотите,
а это восклицание проливает на дело совершенно новый свет, ибо кто
же может поручиться, что вслед за австрийским журналистом не выищется журналист турецкий, который пожелает для себя австрийской испорченности,
а потом нубийский или коканский журналист, который будет сгорать завистью уже по поводу испорченности турецкой?
У Дюссо
же, кстати, собираются наезжие помпадуры и за бутылкой доброго вина развивают виды и предположения,
какие кому Бог на душу пошлет,
а следовательно, для молодых кандидатов в администраторы лучшей школы не может быть.
А между тем из архивных дел достоверно усматривается, что некогда наш край процветал. Он изобиловал туками (
как это явствует из самого названия «Навозный»), туки
же, в свою очередь, способствовали произрастанию разнородных злаков.
А от сего процветало сельское хозяйство. Помещики наперерыв стремились приобретать здесь имения, не пугаясь отдаленностью края, но думая открыть и действительно открывая золотое дно. Теперь — нет ни туков, ни злаков, ни золотого дна.
Какая же причина такого прискорбного оскудения?
— Ну,
как же не смешно — посуди ты сам. Идешь ты невесть куда, с сатаной полемику вести хочешь!
А я так думаю, что из всего этого пикник у вас, у благонамеренных, выйдет! Делать тебе нечего — вот что!
—
А почему ты знаешь,
как я в Пустынники-то попал? Может, мне петля была! Может, по естеству-то, мне вот так
же,
как и тебе, по пикникам бы ездить хорошо!
А я сижу да сохну!
Очевидно, что читатель ставит на первый план форму рассказа,
а не сущность его, что он называет преувеличением то, что, в сущности, есть только иносказание, что, наконец, гоняясь за действительностью обыденною, осязаемою, он теряет из вида другую, столь
же реальную действительность, которая хотя и редко выбивается наружу, но имеет не меньше прав на признание,
как и самая грубая, бьющая в глаза конкретность.
Но ни он, ни Тарас Скотинин не могли определить, в чем состоит тот «дух», который они поставили себе задачею сокрушить. На вопросы по этому предмету Феденька мялся и отвечал: mais comment ne comprenez-vous pas cela? [Ну,
как вы этого не понимаете? (фр.)] Скотинин
же даже не отвечал ничего,
а только усиленно вращал зрачками. Поэтому оба в конце концов рассудили за благо употреблять это слово,
как нечто, не требующее толкований, но вполне ясное и твердое.
— Гм… да… пожалуй, что это и так. Сказывают, и шах персидский тоже такое мнение высказал. Говорят, что когда его в Париже спросили,
какая страна ему больше понравилась, то он ответил: Moi… Russie… politique jamais!.. hourra toujours… et puis [Я… Россия… политика никогда!.. ура всегда…
а потом… (фр.)] айда! И так это, сказывают, Мак-Магонше понравилось, что она тут
же выразилась: и у нас, говорит, ваше величество, к будущему приезду вашему то
же будет!
Кроме того, что эта задача мне непосильная, я очень хорошо понимаю, что в нашем суровом климате совершенно обойтись без водки столь
же трудно,
как, например, жителю пламенной Италии трудно обойтись без макарон и без живительных лучей солнца,
а обитателю более умеренной полосы, немцу — без кружки пива и колбасы.
— Хорошо, уступаю и в этом. Ну, не клоповодством займется Толстолобов,
а устройством… положим, хоть фаланстеров. Ведь Толстолобов парень решительный — ему всякая штука в голову может прийти.
А на него глядя, и Феденька Кротиков возопиет:
а ну-тко я насчет собственности пройдусь! И тут
же, не говоря худого слова, декретирует: жить всем,
как во времена апостольские живали!
Как ты думаешь, ладно так-то будет?
— Вы ко мне с бумагами
как можно реже ходите, — говорил он письмоводителю, — потому что я не разорять приехал,
а созидать-с. Погубить человека не трудно-с. Черкнул: Помпадур 4-й, и нет его. Только я совсем не того хочу. Я и сам хочу быть жив и другим того
же желаю. Чтоб все были живы: и я, и вы, и прочие-с!
А ежели вам невтерпеж бумаги писать, то можете для своего удовольствия строчить сколько угодно, я
же подписывать не согласен.
Появлялась целая сковорода шипящих пирогов, которые исчезали один за другим,
а мгновения летели себе да летели. Потом она принималась опять допытываться, за что он ее, бабу, любит, и опять летели мгновения. Иногда к беседе присоединялся старик, отец ее, но от него большой пользы не было, потому что,
как только закрыли его кабак, он тотчас
же от горести ослеп и оглох.
— Это так! — повторял предводитель уже утвердительно и тотчас
же шел на базар и давал мужику рубль. Но так
как он был даже простодушнее самого помпадура, то тут
же прибавлял: — Ты смотри! я тебе рубль подарил,
а ты мне на три сработай, да сверх того люби!
Клянусь, никогда королева Помаре (
а кто
же не знает, до
какой степени она неизящна в своих выражениях?) не обращалась к своему кучеру с подобным потоком высокоукоризненных слов!
Так, например, когда я объяснил одному из них, что для них
же будет хуже, ежели мир обратится в пустыню, ибо некого будет усмирять и даже некому будет готовить им кушанье, то он, с невероятным апломбом, ответил мне: «Тем лучше! мы будем ездить друг к другу и играть в карты,
а обедать будем ходить в рестораны!» И я опять вынужден был замолчать, ибо
какая же возможность поколебать эту непреоборимую веру в какое-то провиденциальное назначение помпадуров, которая ни перед чем не останавливается и никаких невозможностей не признает!
—
А обедать-то
как же? — спросил меня К***.