Неточные совпадения
— Собственность
есть священнейшее из
прав человека! — продолжал Митя, — и взыскания по бесспорным обязательствам…
— Позвольте… я знаю, например, водевиль… он называется «Аз и Ферт»… le titre est bizarre, mesdames, [Странное название, сударыни (фр.).] но пиеска,
право, очень-очень миленькая!
Есть в ней этакое brio… [Воодушевление (фр.).]
Говорили, что, во время процветания крепостного
права, у него
был целый гарем, но какой-то гарем особенный, так что соседи шутя называли его Дон Жуаном наоборот; говорили, что он на своем веку не менее двадцати человек засек или иным образом лишил жизни; говорили, что он по ночам ходил к своим крестьянам с обыском и что ни один мужик не мог укрыть ничего ценного от зоркого его глаза.
И его тоже трепетали мужики, и свои, и чужие, но он и не подумал бежать из деревни, когда крепостное
право было уничтожено, а, напротив, очень спокойно и в кратких словах объявил, что «другие как хотят, а у меня
будет по-прежнему».
— Итак, messieurs! если на предстоящее нам дело взглянуть с точки зрения вечной идеи
права… — заговорил
было Козелков вслух, но оглянулся и увидел себя одного среди пустынной улицы.
Principe — это вообще такая
суть вещи, которая принадлежит или отдельному лицу, или целой корпорации в исключительную собственность; это, если можно так выразиться, девиз, клеймо, которое имеет
право носить Иван и не имеет
права носить Петр.
Следовательно, если вы приобретете себе исключительное
право ходить в баню, то ясно, что этим самым приобретете и исключительное
право опрятности; ясно, что на вас
будут указывать и говорить: «Вот люди, которые имеют
право ходить в баню, тогда как прочие их соотечественники вынуждены соскабливать с себя грязь ножом или стеклом!» Ясно, что у вас
будет принцип!
— Пропинационное
право полезно
было бы получить… — еще раз, и задумчивее прежнего, повторил Цанарцт.
— Господа! необходимо, однако ж, чем-нибудь решить наше дело! — первый прервал молчание тот же Собачкин, — мне кажется, что если мы и на этот раз не покажем себя самостоятельными, то утратим
право быть твердыми безвозвратно и на веки веков!
Однако ж эта речь произвела действие не столь благоприятное, как можно
было ожидать, потому что всякий очень хорошо понимал, что для того, чтоб сообщить пропинационному
праву тот пользительный характер, о котором упоминал Цанарцт, необходимо
было обладать достаточными капиталами.
Поэтому, если и чувствовалась надобность в каком-либо исключительном
праве, то отнюдь не в виде пропинационного, а в таком, которое имело бы основание преимущественно нравственное и философическое («вот кабы в зубы беспрекословно трескать можно
было!» — секретно думал Фуксёнок, но мысли своей, однако, не высказал).
Это
право носит на себе слишком явную печать эгоистических целей, чтобы можно
было прямо начать с него.
Я знаю, что и знаменитейший из публицистов нашего времени не отвергает важности пропинационного
права, но, вместе с тем, он указывает и на нечто другое, на что преимущественно должны
быть устремлены наши взоры.
— Вы поймите мою мысль, — твердит он каждый день правителю канцелярии, — я чего желаю? я желаю, чтобы у меня процветала промышленность, чтоб священное
право собственности
было вполне обеспечено, чтоб порядок ни под каким видом нарушен не
был и, наконец, чтобы везде и на всем видна
была рука!
Каждый день, в течение нескольких часов,
быть обязательным слушателем длинноухих речей и не иметь
права заткнуть уши, убежать, плюнуть или иным образом выразить свои чувства, — как хотите, а такое положение может навести на мысль о самоубийстве.
Я стремлюсь к тому, чтоб у меня процветала промышленность, чтобы священное
право собственности
было для всех обеспечено и чтобы порядок ни под каким видом нарушен не
был.
Я желаю, во-первых, чтобы у меня процветала торговля, во-вторых, чтобы священное
право собственности
было вполне обеспечено, и в-третьих, наконец, чтобы порядок ни под каким видом нарушен не
был.
Желания мои более нежели скромны; я желаю, чтоб у меня процветала промышленность, чтобы священное
право собственности
было вполне обеспечено и чтобы порядок ни под каким видом нарушен не
был.
Очевидно, что читатель ставит на первый план форму рассказа, а не сущность его, что он называет преувеличением то, что, в сущности,
есть только иносказание, что, наконец, гоняясь за действительностью обыденною, осязаемою, он теряет из вида другую, столь же реальную действительность, которая хотя и редко выбивается наружу, но имеет не меньше
прав на признание, как и самая грубая, бьющая в глаза конкретность.
Если человек исключительною задачею своей жизненной деятельности поставляет ограждение своих
прав (как, например,
права принимать по праздникам поздравления,
права идти в первой паре, когда бал открывается польским, и т. д.), то результатом его усилий может
быть только ограждение
прав, и ничего больше.
Ограждая свои
права, они забывают, что у них
есть и обязанности, из коих главнейшая: не отвлекать обывателей слишком усиленными поздравлениями от других занятий, которые тоже могут
быть названы небесполезными.
Если б им не чужда
была юриспруденция, то они знали бы, что излишнее ограждение собственных личных
прав всегда ведет к нарушению
прав других, это же последнее, в свою очередь, влечет за собою если не непременное восстановление нарушенного
права, то, по крайней мере, позыв к такому восстановлению.
Будучи удалены от наук, они не могут понять, что некоторая сумма знания гораздо надежнее оградила бы эти
права, нежели странное и далеко не всех настигающее слово «фюить!».
— Постараюсь высказаться яснее. У помпадура нет никакого специального дела («лучше сказать, никакого дела», поправился он); он ничего не производит, ничем непосредственно не управляет и ничего не решает. Но у него
есть внутренняя политика и досуг. Первая дает ему
право вмешиваться в дела других; второй — позволяет разнообразить это
право до бесконечности. Надеюсь, что теперь вы меня понимаете?
— Вы глупы, Chenapan! (Да, он сказал мне это, несмотря на то, что в то время
был еще очень учтив относительно меня.) Вы не хотите понять, что чем больше с моей стороны вмешательства, тем более я получаю
прав на внимание моего начальства. Если я усмирю в год одну революцию — это хорошо; но если я усмирю в году две революции — это уж отлично! И вы, который находитесь на службе у величайшего из усмирителей революций, — вы не понимаете этого!
Тогда я счел, что с моей стороны долг гостеприимства уже исполнен и что засим я имею даже
право рассчитывать, что и он свой долг выполнит, то
есть распорядится насчет обеда. Ничуть не бывало. Уже рассказал я ему и о том, как я у Ганки обедал, и о том, как едва не отобедал у Гоголя, — а он все смеется и никаких распоряжений не делает. Тогда, дабы уничтожить в душе его всякие сомнения, я позвал полового и спросил у него счет.
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас,
право, за кого-то другого приняли… И батюшка
будет гневаться, что так замешкались. Так бы,
право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Марья Антоновна. Не
буду, маменька.
Право, вперед не
буду.
Анна Андреевна. Цветное!..
Право, говоришь — лишь бы только наперекор. Оно тебе
будет гораздо лучше, потому что я хочу надеть палевое; я очень люблю палевое.
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? Ну что тебе вздумалось?
Право, как дитя какое-нибудь трехлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей
было восемнадцать лет. Я не знаю, когда ты
будешь благоразумнее, когда ты
будешь вести себя, как прилично благовоспитанной девице; когда ты
будешь знать, что такое хорошие правила и солидность в поступках.
Марья Антоновна.
Право, я не знаю… мне так нужно
было идти. (Села.)
