Неточные совпадения
Я полагаю, однако ж, что все это одна пустая фанаберия, ибо, по мнению моему, всякий человек всякую «
суть» всегда понимать способен:
стоит только внушить.
Несправедливость явная, потому что старик мне сам по секрету не раз впоследствии говорил: «Не знаю, подлинно не знаю, за что от общения отметаюсь! если новое начальство новые виды имеет, то
стоило только приказать — я готов!» И если при этом вспомнить, сколько этот человек претерпел прежде, нежели место свое получил, то именно можно сказать: великий
был страстотерпец!
Полициймейстер ловил генеральскую руку, которую генерал очень искусно прятал; правитель канцелярии молчал и думал, что если его сошлют в судное отделение, то штука
будет еще не совсем плохая; я
стоял как на иголках, ибо видел, что намерения мои совсем не так поняты.
— Зоилы и свистуны
стоят ниже меня. Но, во всяком случае, ваше превосходительство, не заподозрите меня, если я скажу: дары, которые приносятся здесь вашему превосходительству,
суть дары сердца, а не те дары, о которых говорил «древний». Ура!
Она сама не прочь
была поврать, но всякий раз, когда вранье начинало принимать двусмысленный оборот, она, без всякой, впрочем, строптивости, прерывала разговор словами: «Нет! об этом вы, пожалуйста, уж забудьте! это не мое! это все принадлежит моему милому помпадуру!» Одним словом,
стояла на страже помпадурова добра.
По уходе его Надежда Петровна некоторое время
стояла в остолбенении. Ей казалось, что она выслушала какую-то неуклюжую канцелярскую бумагу, которой смысл
был для нее еще не совсем ясен, но на которую необходимо во что бы ни стало дать объяснение. Наконец, когда она очнулась, то первым ее движением
было схватить портрет старого помпадура.
Одним словом, это
была старуха бестолковая, к которой собственно и не
стоило бы ездить, если б у нее не
было друга в лице князя Оболдуй-Тараканова.
То он воображает себе, что
стоит перед рядами и говорит: «Messieurs! вы видите эти твердыни? хотите, я сам поведу вас на них?» — и этою речью приводит всех в восторг; то мнит, что задает какой-то чудовищный обед и, по окончании, принимает от благодарных гостей обязательство в том, что они никогда ничего против него злоумышлять не
будут; то представляется ему, что он, истощив все кроткие меры, влетает во главе эскадрона в залу…
Не только гостиницы, но и постоялые дворы
были битком набиты; владельцы домов и квартиранты очищали лучшие комнаты своих квартир и отдавали их под
постой, а сами на время кой-как размещались на задних половинах, чуть-чуть не в чуланах.
Была, прежде всего, партия «маркизов», во главе которой
стоял граф Козельский и которая утверждала, что главное достоинство предводителя должно состоять в том, чтобы он обладал «грасами».
Во главе этой камарильи
стоял правитель канцелярии, который хотя
был малый на возрасте и происходил из семинаристов, однако, как человек сообразительный, вынужден
был следовать за общим потоком.
Дмитрий Павлыч остановился, чтобы перевести дух и в то же время дать возможность почтенным представителям сказать свое слово. Но последние
стояли, выпучивши на него глаза, и тяжко вздыхали. Городской голова понимал, однако ж, что надобно что-нибудь сказать, и даже несколько раз раскрывал рот, но как-то ничего у него, кроме «мы, вашество, все силы-меры», не выходило. Таким образом, Митенька вынужден
был один нести на себе все тяжести предпринятого им словесного подвига.
Когда эти книги валялись по столам и имели разорванный и замасленный вид, то он называл это беспорядком; когда они
стояли чинно на полке, он
был убежден, что порядок у него в лучшем виде.
Что заключается в этих томах, глядящих корешками наружу? Каким слогом написано то, что там заключается? Употребляются ли слова вроде «закатить», «влепить», которые он считал совершенно достаточными для отправления своего несложного правосудия? или,
быть может, там
стоят совершенно другие слова? И точно ли там заключается это странное слово «нельзя», которое, с самой минуты своего вступления в помпадуры, он считал упраздненным и о котором так не в пору напомнил ему правитель канцелярии?
Помпадур понял это противоречие и, для начала, признал безусловно верною только первую половину правителевой философии, то
есть, что на свете нет ничего безусловно-обеспеченного, ничего такого, что не подчинялось бы закону поры и времени. Он обнял совокупность явлений, лежавших в районе его духовного ока, и вынужден
был согласиться, что весь мир
стоит на этом краеугольном камне «Всё тут-с». Придя к этому заключению и применяя его специально к обывателю, он даже расчувствовался.
Где стол
был яств, там гроб
стоит — и ничего больше.
— Зачем же зарок-с? кушайте! В прежнее время я вас за это по спине глаживал, а теперь… закон-с! Да что же вы
стоите, образованный молодой человек? Стул господину Прохорову! По крайности, посмотрю я, как ты, к-к-каналья, сидеть передо мной
будешь!
Помпадур пробует продолжать спор, но оказывается, что почва, на которой
стоит стряпчий, — та самая, на которой держится и правитель канцелярии; что, следовательно, тут можно найти только обход и отнюдь не решение вопроса по существу. «Либо закон, либо я» — вот какую дилемму поставил себе помпадур и требовал, чтоб она разрешена
была прямо, не норовя ни в ту, ни в другую сторону.
— Нет, это все не то! — думалось ему. — Если б я собственными глазами не видел: «закон» — ну, тогда точно! И я бы мог жалованье получать, и закон бы своим порядком в шкафу
стоял. Но теперь ведь я видел, стало
быть, знаю, стало
быть, даже неведением отговариваться не могу. Как ни поверни, а соблюдать должен. А попробуй-ка я соблюдать — да тут один Прохоров такую задачу задаст, что ног не унесешь!
Ясно, стало
быть, что и «дантисты»
стоят вне того круга, которому угрожает опасность…
Чего
стоит мысль, что обыватель
есть не что иное, как административный объект, все притязания которого могут
быть разом рассечены тремя словами: не твое дело!
Сходил бы в редакцию «нашей уважаемой газеты» покалякать, какие
стоят на очереди реформы, но не дальше как час тому назад получил от редактора записку: «Приходить незачем; реформ нет и не
будет; калякать не об чем».
Сквозь дремоту он чувствует, что и не едет, и на месте путем не
стоит, но что
есть какое-то дерганье, которое поминутно беспокоит его.
Приехавши в Петербург, он мне первому сообщил о сделанных ему предложениях, но сообщил застенчиво и даже с оттенком опасения, что у него не достанет сил, чтоб оправдать столько надежд. Как истинный чухломец, он
был не только скромен, но даже немножко дик («un peu farouche», как говорит Федра об Ипполите), и мне
стоило большого труда ободрить его.
В сознании своего помпадурства, он, еще
будучи в кадетском корпусе, до малейшей подробности изучил литературу этого вопроса и убедился, что в конце помпадурских любовных предприятий никогда ничего не
стояло, кроме погибели.
По наступлении вечера он снова пошел по тому же направлению и увидел, что баба опять
стоит у дверей, очевидно, уже не случайно. Она
была примыта, приглажена, скалила зубы и не без лукавства смотрела на него своими выпученными глазами.
Он некоторое время
стоял и, видимо, хотел что-то сказать;
быть может, он даже думал сейчас же предложить ей разделить с ним бремя власти. Но вместо того только разевал рот и тянулся корпусом вперед. Она тоже молчала и, повернув в сторону рдеющее лицо, потихоньку смеялась. Вдруг он взглянул вперед и увидел, что из-за угла соседнего дома высовывается голова частного пристава и с любопытством следит за его движениями. Как ужаленный, он круто повернул налево кругом и быстрыми шагами стал удаляться назад.
— Слушай-ко, — сказала она, не то кокетничая, не то маскируя свое смущение, — я вам лучше загадку загану. Взгляну я в окошко,
стоит репы лукошко — что, по-вашему,
будет?
Кабака не осталось и следов; стены
были обиты тесом и выкрашены светло-серою краскою; на окнах висели белые занавески и
стояли горшки с незатейливыми растениями.
Сначала квартальным
было трудно воздерживаться от заезжаний, ибо они
были убеждены, что заезжание представляет своего рода упрощение форм и обрядов делопроизводства; но так как они
были легковерны (исключительно, впрочем, в сношениях с начальством), то ему не
стоило почти никакого труда уверить их, что «незаезжание» составляет форму делопроизводства еще более упрощенную, нежели даже «заезжание».