Так, например, когда я вижу стол, то никак не могу сказать, чтобы тут скрывался какой-нибудь парадокс; когда же вижу перед собой нечто невесомое, как, например: геройство, расторопность, самоотверженность, либеральные стремления и проч., то в сердце мое всегда заползает червь сомнения и формулируется в виде вопроса: «Ведь это
кому как!» Для чего это так устроено — я хорошенько объяснить не могу, но думаю, что для того, чтобы порядочные люди всегда имели такие sujets de conversation, [Темы для беседы (фр.).] по поводу которых одни могли бы ораторствовать утвердительно, а другие — ораторствовать отрицательно, а в результате… du choc des opinions jaillit la vérité!
Неточные совпадения
Ни для
кого внезапная отставка старого помпадура не была так обильна горькими последствиями, ни в чьем существовании не оставила она такой пустоты,
как в существовании Надежды Петровны Бламанже. Исправники, городничие, советники, в ожидании нового помпадура, все-таки продолжали именоваться исправниками, городничими и советниками; она одна, в одно мгновение и навсегда, утратила и славу, и почести, и величие… Были минуты, когда ей казалось, что она даже утратила свой пол.
— Красавица была! — шамкала старая девственница, — и бойкая
какая! Однажды призывает графа Аракчеева, — или нет…
кто бишь, Митя, при ней Аракчеевым-то был?
Затем, так
как уж более не с
кем было беседовать и нечего осматривать, то Митенька отправился домой и вплоть до обеда размышлял о том,
какого рода произвел он впечатление и не уронил ли как-нибудь своего достоинства. Оказалось, по поверке, что он, несмотря на свою неопытность, действовал в этом случае отнюдь не хуже,
как и все вообще подобные ему помпадуры: Чебылкины, Зубатовы, Слабомысловы, Бенескриптовы и Фютяевы.
Напротив того, наезжие барыни представляли собой так называемую «породу»; они являлись свежие, окруженные блеском и роскошью; в речах их слышались настоящие слова, их жесты были настоящими жестами; они не жались и не сторонились ни перед
кем, но бодро смотрели всем в глаза и были в губернском городе
как у себя дома.
— Господа! — сказал он. — Я знаю, что я ничего не совершил! Но именно потому-то я и позволяю себе на прощанье пожелать вам одного. Я от души желаю вам… я желаю… чтоб и другой… чтобы и тот,
кто заменит вам меня (крики: «никто не заменит! никто!»)… чтоб и он тоже… ничего, подобно мне, не совершил! Смею думать… да, я именно так позволяю себе думать… что это самое лучшее… что это самое приятное пожелание,
какое я могу сделать вам в эту торжественную минуту.
Но вот выискивается австрийский журналист, который по поводу этого же самого происшествия совершенно наивно восклицает: «О! если бы нам, австрийцам, Бог послал такую же испорченность,
какая существует в Пруссии!
как были бы мы счастливы!»
Как хотите, а это восклицание проливает на дело совершенно новый свет, ибо
кто же может поручиться, что вслед за австрийским журналистом не выищется журналист турецкий, который пожелает для себя австрийской испорченности, а потом нубийский или коканский журналист, который будет сгорать завистью уже по поводу испорченности турецкой?
Но даже и при существовании этого могущественного прикрытия мы никогда не могли предотвратить, чтобы наши политические противники не напоминали нам, с едва скрываемою дерзостью,
кто мы и из
каких мы принципов выходим.
У Дюссо же, кстати, собираются наезжие помпадуры и за бутылкой доброго вина развивают виды и предположения,
какие кому Бог на душу пошлет, а следовательно, для молодых кандидатов в администраторы лучшей школы не может быть.
Она с утра до вечера хлопает глазами и все ищет,
как бы
кого истребить, скрутить, согнуть в бараний рог.
Спрашивается: при всем предыдущем и при деятельном пособничестве последующего,
какое имеем мы основание восклицать:
кто же на ны?!
По крайней мере мы, без всякой опасности для себя, могли бы узнать,
кто наши внутренние враги,
кто эти сочувствователи, которые поднимают голову при всяком успехе превратных идей,
как велика их сила и до чего может дойти их дерзость.
Из остальных либералов Марк Волохов отнесся к Феденькиным проказам как-то загадочно, сказав, что ему
кто ни поп, тот батька и что таких курицыных детей,
как обыватели Навозного, всяко возрождать можно.
Почему он назывался Пустынником, этого никто, и всего меньше он сам, не мог объяснить; известно было только, что ни у
кого не пекутся такие вкусные рыбные пироги, ни у
кого не подается такой ядреный квас, такие вкусные наливки, соленья и варенья,
как у него.
— Все это я уж объяснил
кому следует. И что всего удивительнее, все слушали меня,
как будто я рассказываю какие-то чудеса!
Спрашиваю тебя: если я буду истреблять посредством внутренней политики мужиков —
кто будет платить подати?
кто будет производить то, без чего я,
как человек известных привычек, не могу обойтись?
кто, наконец, доставит материал для целой статистической рубрики под названием: «движение народонаселения»!
И конечно, тот может почесть себя истинно счастливым,
кто знает, на
какой рюмке ему остановиться, или, лучше сказать,
кто рядом прозорливых над собой наблюдений сумел в точности определить, после
какой счетом рюмки он становится пьян.
— Эту книгу, — выражался он, — всякий русский человек в настоящее время у себя на столе бессменно держать должен. Потому,
кто может зараньше определить, на
какой он остров попасть может? И сколько, теперича, есть в нашем отечестве городов, где ни хлеба испечь не умеют, ни супу сварить не из чего? А ежели
кто эту книгу основательно знает, тот сам все сие и испечет, и сварит, а по времени, быть может, даже и других к употреблению подлинной пищи приспособит!
Клянусь, никогда королева Помаре (а
кто же не знает, до
какой степени она неизящна в своих выражениях?) не обращалась к своему кучеру с подобным потоком высокоукоризненных слов!
— Прежде всего — у нас вовсе нет конституции! Наши степи вольны…
как степи, или
как тот вихрь, который гуляет по ним из одного конца в другой.
Кто может удержать вихрь, спрашиваю я вас?
Какая конституция может настигнуть его? — прервал он меня так строго, что я несколько смешался и счел за нужное извиниться.
—
Как людей нет!
кто говорит, что людей нет! да вот его пошлите! его! Гаврилу! да! — кипятился К***, указывая на служившего нам полового.
Иногда приедет какая-нибудь Наталья Фаддеевна гостить на неделю, на две. Сначала старухи переберут весь околоток,
кто как живет, кто что делает; они проникнут не только в семейный быт, в закулисную жизнь, но в сокровенные помыслы и намерения каждого, влезут в душу, побранят, обсудят недостойных, всего более неверных мужей, потом пересчитают разные случаи: именины, крестины, родины, кто чем угощал, кого звал, кого нет.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул!
какого туману напустил! разбери
кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Как бы, я воображаю, все переполошились: «
Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи, и не знают, что такое значит «прикажете принять».
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом
каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда
кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Чудно все завелось теперь на свете: хоть бы народ-то уж был видный, а то худенький, тоненький —
как его узнаешь,
кто он?
Городничий. Я сам, матушка, порядочный человек. Однако ж, право,
как подумаешь, Анна Андреевна,
какие мы с тобой теперь птицы сделались! а, Анна Андреевна? Высокого полета, черт побери! Постой же, теперь же я задам перцу всем этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй,
кто там?