Неточные совпадения
В груди у меня словно оборвалось что-то. Не смея, с одной стороны, предполагать, чтобы господин вице-губернатор отважился, без достаточного основания, обзывать дураком того,
кого он еще накануне честил вашим превосходительством, а с другой стороны, зная, что он любил иногда пошутить (терпеть не могу этих шуток, в которых нельзя понять, шутка ли это или испытание!), я принял его слова со свойственною мне осмотрительностью.
— А известно вашему превосходительству,
кого на место их назначают?
— Для тех,
кто умеет глотать кайенский перец.
Каждый день утром к старику приезжает из города бывший правитель его канцелярии, Павел Трофимыч Кошельков, старинный соратник и соархистратиг, вместе с ним некогда возжегший административный светильник и с ним же вместе погасивший его. Это гость всегда дорогой и всегда желанный: от него узнаются все городские новости, и, что всего важнее, он же, изо дня в день, поведывает почтенному старцу трогательную повесть подвигов и деяний того,
кто хотя и заменил незаменимого, но не мог заставить его забыть.
«Однажды один председатель, слывший в обществе остроумцем (я в то время служил уже симбирским помпадуром), сказал в одном публичном месте: „Ежели бы я был помпадуром, то всегда ходил бы в колпаке!“ Узнав о сем через преданных людей и улучив удобную минуту, я, в свою очередь, при многолюдном собрании, сказал неосторожному остроумцу (весьма, впрочем, заботившемуся о соблюдении казенного интереса): „Ежели бы я был колпаком, то, наверное, вмещал бы в себе голову председателя!“ Он тотчас же понял, в
кого направлена стрела, и закусил язык.
Кто мог думать, что этот веселый вечер будет последним проблеском нашего счастия!
Посему, ежели
кто вам скажет: идем и построим башню, касающуюся облак, то вы того человека бойтесь и даже представьте в полицию; ежели же
кто скажет: идем, преклоним колена, то вы, того человека облобызав, за ним последуйте.
Ни для
кого внезапная отставка старого помпадура не была так обильна горькими последствиями, ни в чьем существовании не оставила она такой пустоты, как в существовании Надежды Петровны Бламанже. Исправники, городничие, советники, в ожидании нового помпадура, все-таки продолжали именоваться исправниками, городничими и советниками; она одна, в одно мгновение и навсегда, утратила и славу, и почести, и величие… Были минуты, когда ей казалось, что она даже утратила свой пол.
— Про
кого вы там еще шепчете? — спрашивала его Надежда Петровна.
— Вы с ума сошли! вы, кажется, забыли,
кто меня любил! — отвечала она, величественно указывая на портрет старого помпадура.
— Так вы забыли,
кто меня любил? — вскрикнула она на него, — а я… я помню! я все помню!
— Вы не знаете, mesdames,
кто меня любил! — был ее обыкновенный ответ на эти приставанья, — а я… я знаю! О! я очень-очень много знаю!
Где бы она ни была, куда бы ни приехала, с
кем бы ни заговорила, везде и от всех слышала только одно: хвалу новому помпадуру. Полициймейстер хвалил в нем благородство души, правитель канцелярии — мудрость, исправник — стремительность и натиск.
Кому из петербургских обывателей не известен Дмитрий Павлыч Козелков?
— Красавица была! — шамкала старая девственница, — и бойкая какая! Однажды призывает графа Аракчеева, — или нет…
кто бишь, Митя, при ней Аракчеевым-то был?
Чиновники спрашивали себя,
кто этот Козелков, и могли дать ответ, что это Козелков, Дмитрий Павлыч, — и больше ничего.
Тот,
кто знал Козелкова в Петербурге, Козелкова, с мучительным беспокойством размышлявшего о том, что Дюссо во всякую минуту жизни может прекратить ему кредит, — тот, конечно, изумился бы, встретивши его в Семиозерске на первых порах административной его деятельности.
— Чтоб дворянин пошел продавать себя за двугривенный — да это Боже упаси! Значит, вы, сударь, не знаете, что русский дворянин служит своему государю даром, что дворянское, сударь, дело — не кляузничать, а служить, что писаря, сударь, конечно, необходимы, однако и у меня в депутатском собрании, пожалуй, найдутся писаря, да дворянами-то их, кукиш с маслом,
кто же назовет?
—
Кто этот Шишкин? — прервал Митенька, несколько встревожившись.
Затем, так как уж более не с
кем было беседовать и нечего осматривать, то Митенька отправился домой и вплоть до обеда размышлял о том, какого рода произвел он впечатление и не уронил ли как-нибудь своего достоинства. Оказалось, по поверке, что он, несмотря на свою неопытность, действовал в этом случае отнюдь не хуже, как и все вообще подобные ему помпадуры: Чебылкины, Зубатовы, Слабомысловы, Бенескриптовы и Фютяевы.
— А вы, вашество, вот что-с. Позовите
кого постарше-с, да и дайте этак почувствовать: кабы, мол, не болтали молодые, так никаких бы реформ не было; а потом попросите из молодых
кого, да и им тоже внушите: кабы, мол, не безобразничали старики, не резали бы девкам косы да руками не озорничали, так никаких бы, мол, реформ не было. Они на это пойдут-с.
Напротив того, наезжие барыни представляли собой так называемую «породу»; они являлись свежие, окруженные блеском и роскошью; в речах их слышались настоящие слова, их жесты были настоящими жестами; они не жались и не сторонились ни перед
кем, но бодро смотрели всем в глаза и были в губернском городе как у себя дома.
И
кто знает, куда бы привели его эти размышления,
кто знает, не вышло ли бы даже отсюда какого-нибудь проекта об усилении власти, но лакей, доложивший, что подано кушать, очень кстати прервал мечтания Дмитрия Павлыча и с тем вместе избавил козелковское начальство от рассмотрения лишнего велегласия.
— Нечего «клянусь»! Сам своими глазами видел! Король-то бубен
кому следовал? мне следовал! А к
кому он попал? к
кому он попал?
—
Кто смеет Олимпиаду Фавстовну здесь упоминать? — гремел чей-то голос.
Так, например, когда я вижу стол, то никак не могу сказать, чтобы тут скрывался какой-нибудь парадокс; когда же вижу перед собой нечто невесомое, как, например: геройство, расторопность, самоотверженность, либеральные стремления и проч., то в сердце мое всегда заползает червь сомнения и формулируется в виде вопроса: «Ведь это
кому как!» Для чего это так устроено — я хорошенько объяснить не могу, но думаю, что для того, чтобы порядочные люди всегда имели такие sujets de conversation, [Темы для беседы (фр.).] по поводу которых одни могли бы ораторствовать утвердительно, а другие — ораторствовать отрицательно, а в результате… du choc des opinions jaillit la vérité!
Но капиталов этих ни у
кого, кроме Цанарцта, не оказывалось, по той простой причине, что они давным-давно были просвистаны достославными предками на разные головоушибательные увеселения.
— Да вспомните же, господа,
кто у нас у шаров-то стоит! — горячился князь «Соломенные Ножки». — Ведь Гремикин стоит! Гремикин! поймите вы это!
Барыни, разумеется, тотчас же пересказали мужьям и, разумеется же, так перепутали слова Козелкова, что нельзя было даже разобрать,
кто о
ком говорил: Козелков ли о Платоне Иваныче, или Платон Иваныч о Козелкове.
А обыватель?
кто его предупредит? и что он предпринять может?
— А
кто его знает! надобности нам в нем не видится.
Кто тот разнузданный романтик, который, в виду этого упрощения проводов и встреч, пребудет настолько закоснел, чтобы, под впечатлением проводов какого-нибудь помпадура, оглашать стогны города кликами: нет Агатона! нет моего друга!?…
Вопрос о том,
кому из двух соперников владеть сердцем Губошлепова, с каждым днем делается больше и больше назойливым и, конечно, должен разрешиться в ущерб Агатону.
— Живем, сударь. Только, надо сказать, житье наше такое: и жить-то бы не надо, да и умирать не хочется. Не разберешь. А тоже вот хоть бы и я: такое ли прежде мое житье было! Дом-то полная чаша была, хоть
кто приходи — не стыдно! И мы в гости — и к нам гости! Ну, а теперь — не прогневайся! Один день с квасом, а другой и так всухомятку поедим. Ну, а вы, сударь, чай, много суммы-то получаете?
Кому какое дело, приветливая или огрызающаяся улыбка играет у него на устах?
кому надобность знать, благосклонный или не терпящий возражений у него жест?
— Господа! — сказал он. — Я знаю, что я ничего не совершил! Но именно потому-то я и позволяю себе на прощанье пожелать вам одного. Я от души желаю вам… я желаю… чтоб и другой… чтобы и тот,
кто заменит вам меня (крики: «никто не заменит! никто!»)… чтоб и он тоже… ничего, подобно мне, не совершил! Смею думать… да, я именно так позволяю себе думать… что это самое лучшее… что это самое приятное пожелание, какое я могу сделать вам в эту торжественную минуту.
А если я, сверх того, желал, чтоб эти взносы делались не по принуждению, то опять-таки не затем, чтоб дать поблажку непросвещенной и грубой черни, а затем, что если однажды, в видах скорейшего получения денег, проломить плательщику голову, то он умрет, и в другой раз казне уже не с
кого будет взыскивать.
Кто он?
Кто тот благовестник самоновейшего духа времени, которому суждено и на нас распространить его веяния или, лучше сказать, вывести нас в некоторое пустынное и ниоткуда не защищенное место, где всевозможные вихри будут нещадно трепать нас и сзади, и спереди, и с боков?
Que les mеchants tremblent! que les bons se rassurent! [Пусть злые трепещут, пусть добрые взирают с доверием! (фр.)] Все это прекрасно, но
кто же те «злые», которые обязываются трепетать?
Кто те «добрые», которые могут с доверием взирать в глаза прекрасному будущему?
Но вот выискивается австрийский журналист, который по поводу этого же самого происшествия совершенно наивно восклицает: «О! если бы нам, австрийцам, Бог послал такую же испорченность, какая существует в Пруссии! как были бы мы счастливы!» Как хотите, а это восклицание проливает на дело совершенно новый свет, ибо
кто же может поручиться, что вслед за австрийским журналистом не выищется журналист турецкий, который пожелает для себя австрийской испорченности, а потом нубийский или коканский журналист, который будет сгорать завистью уже по поводу испорченности турецкой?
Скажу по секрету, мы уже давно очень хорошо поняли, что речь пойдет не о
ком другом, а именно об нас, и лишь по малодушию скрывали это не только от других, но и от самих себя.
Но даже и при существовании этого могущественного прикрытия мы никогда не могли предотвратить, чтобы наши политические противники не напоминали нам, с едва скрываемою дерзостью,
кто мы и из каких мы принципов выходим.
Могли ли мы применить ее к
кому бы то ни было, кроме самих себя?
Но он был логичен. Он не вошел даже в разбирательство,
кто перед ним: консерваторы или либералы.
У Дюссо же, кстати, собираются наезжие помпадуры и за бутылкой доброго вина развивают виды и предположения, какие
кому Бог на душу пошлет, а следовательно, для молодых кандидатов в администраторы лучшей школы не может быть.
Она с утра до вечера хлопает глазами и все ищет, как бы
кого истребить, скрутить, согнуть в бараний рог.
И тогда, думалось мне, то есть если б все сие осуществилось, не имели ли бы мы полное основание воскликнуть: с нами Бог —
кто же на ны?!
Спрашивается: при всем предыдущем и при деятельном пособничестве последующего, какое имеем мы основание восклицать:
кто же на ны?!