Цитаты со словом «весить»
Брак этот был неровен во
всех отношениях.
О матери моей
все соседи в один голос говорили, что Бог послал в ней Василию Порфирычу не жену, а клад.
Главным образом я предпринял мой труд для того, чтоб восстановить характеристические черты так называемого доброго старого времени, память о котором, благодаря резкой черте, проведенной упразднением крепостного права,
все больше и больше сглаживается.
Оно проникало не только в отношения между поместным дворянством и подневольною массою — к ним, в тесном смысле, и прилагался этот термин, — но и во
все вообще формы общежития, одинаково втягивая все сословия (привилегированные и непривилегированные) в омут унизительного бесправия, всевозможных изворотов лукавства и страха перед перспективою быть ежечасно раздавленным.
Во
все стороны от нашей усадьбы было разбросано достаточное количество дворянских гнезд, и в некоторых из них, отдельными подгнездками, ютилось по несколько помещичьих семей.
На
все это требовались ежели не деньги, то даровой припас.
Всякий сколько-нибудь предусмотрительный помещик-абориген захватил столько земли, что не в состоянии был ее обработать
всю, несмотря на крайнюю растяжимость крепостного труда.
По вечерам над болотами поднимался густой туман, который
всю окрестность окутывал сизою, клубящеюся пеленой. Однако ж на вредное влияние болотных испарений, в гигиеническом отношении, никто не жаловался, да и вообще, сколько мне помнится, повальные болезни в нашем краю составляли редкое исключение.
Помню только больших кряковных уток, которыми от времени до времени, чуть не задаром, оделял
всю округу единственный в этой местности ружейный охотник, экономический крестьянин Лука.
Дома почти у
всех были одного типа: одноэтажные, продолговатые, на манер длинных комодов; ни стены, ни крыши не красились, окна имели старинную форму, при которой нижние рамы поднимались вверх и подпирались подставками.
Разумеется, у помещиков более зажиточных (между прочим, и у нас) усадьбы были обширнее, но общий тип для
всех существовал один и тот же.
И
всем этим выродившийся аристократ пользовался сам-друг с второстепенной французской актрисой, Селиной Архиповной Бульмиш, которая особенных талантов по драматической части не предъявила, по зато безошибочно могла отличить la grande cochonnerie от la petite cochonnerie.
И на деньги были чивы, за
все платили без торга; принесут им лукошко ягод или грибов, спросят двугривенный — слова не скажут, отдадут, точно двугривенный и не деньги.
Так как в то время существовала мода подстригать деревья (мода эта проникла в Пошехонье… из Версаля!), то тени в саду почти не существовало, и
весь он раскинулся на солнечном припеке, так что и гулять в нем охоты не было.
Даже в парадных комнатах
все столы были нагружены ворохами ягод, вокруг которых сидели группами сенные девушки, чистили, отбирали ягоду по сортам, и едва успевали справиться с одной грудой, как на смену ей появлялась другая.
Благодаря ей хоть целая гора съедобного материала лежит перед глазами человека, а
все ему кажется мало.
И вот, когда
все было наварено, насолено, настояно и наквашено, когда вдобавок к летнему запасу присоединялся запас мороженой домашней птицы, когда болота застывали и устанавливался санный путь — тогда начиналось пошехонское раздолье, то раздолье, о котором нынче знают только по устным преданиям и рассказам.
Родился я, судя по рассказам, самым обыкновенным пошехонским образом. В то время барыни наши (по-нынешнему, представительницы правящих классов) не ездили, в предвидении родов, ни в столицы, ни даже в губернские города, а довольствовались местными, подручными средствами. При помощи этих средств увидели свет
все мои братья и сестры; не составил исключения и я.
В этом состоял
весь ее родовспомогательный снаряд, ежели не считать усердия, опытности и «легкой руки».
А именно:
все время, покуда она жила в доме (иногда месяца два-три), ее кормили и поили за барским столом; кровать ее ставили в той же комнате, где спала роженица, и, следовательно, ее кровью питали приписанных к этой комнате клопов; затем, по благополучном разрешении, ей уплачивали деньгами десять рублей на ассигнации и посылали зимой в ее городской дом воз или два разной провизии, разумеется, со всячинкой.
И не на меня одного она производила приятное впечатление, а на
всех восемь наших девушек — по числу матушкиных родов — бывших у нее в услужении.
Все они отзывались об ней с восторгом и возвращались тучные (одна даже с приплодом).
Называла она
всех именами ласкательными, а не ругательными и никогда ни на кого господам не пожаловалась.
Портным ремеслом занимался и хорошие деньги зарабатывал, а в дом копеечки щербатой никогда не принес —
всё в кабак.
Были у нас и дети, да так и перемерли ангельские душеньки, и
всё не настоящей смертью, а либо с лавки свалится, либо кипятком себя ошпарит.
Мое дело такое, что
все в уезде да в уезде, а муж — день в кабаке, ночь — либо в канаве, либо на съезжей.
Вообще
весь наш домашний обиход стоял на вполне реальной почве, и сказочный элемент отсутствовал в нем.
Последнее представлялось высшим жизненным идеалом, так как
все в доме говорили о генералах, даже об отставных, не только с почтением, но и с боязнью.
Я помню, однажды отец получил от предводителя письмо с приглашением на выборы, и на конверте было написано: «его превосходительству» (отец в молодости служил в Петербурге и дослужился до коллежского советника, но многие из его бывших товарищей пошли далеко и занимали видные места). Догадкам и удивлению конца не было. Отец с неделю носил конверт в кармане и
всем показывал.
Все они бесчеловечно дрались, а Марью Андреевну (дочь московского немца-сапожника) даже строгая наша мать называла фурией.
Так что во
все время ее пребывания уши у детей постоянно бывали покрыты болячками.
Очень возможно, что, вследствие таких бессмысленных гигиенических условий,
все мы впоследствии оказались хилыми, болезненными и не особенно устойчивыми в борьбе с жизненными случайностями.
Детские комнаты, как я уже сейчас упомянул, были переполнены насекомыми и нередко оставались по нескольку дней неметенными, потому что ничей глаз туда не заглядывал; одежда на детях была плохая и чаще
всего перешивалась из разного старья или переходила от старших к младшим; белье переменялось редко.
Всегда казалось мало, и
всего было жаль.
«Ты думаешь, как состояния-то наживаются?» — эта фраза раздавалась во
всех углах с утра до вечера, оживляла все сердца, давала тон и содержание всему обиходу.
Это было своего рода исповедание веры, которому
все безусловно подчинялись.
Я еще помню месячину; но так как этот способ продовольствия считался менее выгодным, то с течением времени он был в нашем доме окончательно упразднен, и
все дворовые были поверстаны в застольную.
Обыкновенно в таких случаях отцу оставлялась сторублевая ассигнация на
все про все, а затем призывался церковный староста, которому наказывалось, чтобы в случае ежели оставленных барину денег будет недостаточно, то давать ему заимообразно из церковных сумм.
Отец не был жаден, но, желая угодить матушке, старался из
всех сил сохранить доверенную ему ассигнацию в целости.
Дети в нашей семье (впрочем, тут я разумею, по преимуществу, матушку, которая давала тон
всему семейству) разделялись на две категории: на любимых и постылых, и так как высшее счастие жизни полагалось в еде, то и преимущества любимых над постылыми проявлялись главным образом за обедом.
Вообще
весь процесс насыщения сопровождался тоскливыми заглядываниями в тарелки любимчиков и очень часто разрешался долго сдерживаемыми слезами. А за слезами неизбежно следовали шлепки по затылку, приказания продолжать обед стоя, лишение блюда, и непременно любимого, и т. д.
То же самое происходило и с лакомством. Зимой нам давали полакомиться очень редко, но летом ягод и фруктов было такое изобилие, что и детей ежедневно оделяли ими. Обыкновенно, для вида,
всех вообще оделяли поровну, но любимчикам клали особо в потаенное место двойную порцию фруктов и ягод, и, конечно, посвежее, чем постылым. Происходило шушуканье между матушкой и любимчиками, и постылые легко догадывались, что их настигла обида…
Да, мне и теперь становится неловко, когда я вспоминаю об этих дележах, тем больше, что разделение на любимых и постылых не остановилось на рубеже детства, но прошло впоследствии через
всю жизнь и отразилось в очень существенных несправедливостях…
Я не отрицаю, впрочем, что встречалась и тогда другого рода действительность, мягкая и даже сочувственная. Я и ее впоследствии не обойду. В настоящем «житии» найдется место для
всего разнообразия стихий и фактов, из которых составлялся порядок вещей, называемый «стариною».
Вообще
весь тон воспитательной обстановки был необыкновенно суровый и, что всего хуже, в высшей степени низменный. Но нравственно-педагогический элемент был даже ниже физического. Начну с взаимных отношений родителей.
В особенности донимали ее на первых порах золовки, которые
все жили неподалеку от отцовской родовой усадьбы и которые встретили молодую хозяйку в высшей степени враждебно.
А так как
все они были «чудихи», то приставания их имели удивительно нелепые и досадные формы.
Все притихало: люди ходили на цыпочках; дети опускали глаза в тарелки; одни гувернантки не смущались.
Скажу больше: мы только по имени были детьми наших родителей, и сердца наши оставались вполне равнодушными ко
всему, что касалось их взаимных отношений.
—
Все для них вот, для любимчиков этих, для Гришки да для Надьки! — отзывался другой постылый.
Цитаты из русской классики со словом «весить»
Тело ее длиной более 2 м и
весит около 80 кг.
Я взвешивал многих глухих косачей (самцов): самый большой
весил двенадцать с половиною фунтов, между тем как косач-моховик, например, около Петербурга (говорю слышанное),
весит до семнадцати фунтов.
Но оно гремит славою только на полосе в 100 верст шириною, идущей по восьми губерниям; читателям остальной России надобно объяснить, что это за имя, Никитушка Ломов, бурлак, ходивший по Волге лет 20–15 тому назад, был гигант геркулесовской силы; 15 вершков ростом, он был так широк в груди и в плечах, что
весил 15 пудов, хотя был человек только плотный, а не толстый.
— Сущая безделица, Хавронья Никифоровна; батюшка всего получил за
весь пост мешков пятнадцать ярового, проса мешка четыре, книшей с сотню, а кур, если сосчитать, то не будет и пятидесяти штук, яйца же большею частию протухлые. Но воистину сладостные приношения, сказать примерно, единственно от вас предстоит получить, Хавронья Никифоровна! — продолжал попович, умильно поглядывая на нее и подсовываясь поближе.
Не хотелось верить, что эта игрушка
весила двенадцать пудов и что в десяти шагах невыносимо жгло и палило лицо.
Ассоциации к слову «весить»
Синонимы к слову «весить»
Предложения со словом «весить»
- Я же сегодня почти весь день провела с шумной ребятнёй, каким-то чудом умудрившись никого из них не потерять в лесу.
- Нас отпустили в отпуск, и вечером весь город был чудно иллюминован.
- И так получилось, что черноволосый почти весь вечер смотрел только в мою сторону.
- (все предложения)
Сочетаемость слова «весить»
Значение слова «весить»
ВЕ́СИТЬ, ве́шу, ве́сишь; несов. 1. Иметь какой-л. вес. Груз весит 10 кг. (Малый академический словарь, МАС)
Все значения слова ВЕСИТЬ
Афоризмы русских писателей со словом «весить»
- В Чернобыле взорвался весь тот бардак, который пытаемся ликвидировать. Прошлое.
- Жить, беспредельно жить! Трудясь, мечтая, мучаясь,
Дыханьем заплатить за творческую участь,
Смотреть без ужаса в глаза ночных стихий,
Раз в жизни полюбить, насмерть возненавидеть,
Пройти весь мир насквозь, — и видеть, видеть, видеть…
Вот так и только так рождаются стихи.
- Любовь — это самое святое, самое, понимаешь, прекрасное и доброе чувство… Если любишь, то никто тебе больше не нужен, и весь мир для тебя — в одном человеке…
- (все афоризмы русских писателей)
Дополнительно