Неточные совпадения
Владелец этой усадьбы (называлась она, как и следует, «Отрадой»)
был выродившийся и совсем расслабленный представитель старинного барского рода, который по зимам жил в Москве, а на лето приезжал в усадьбу, но с соседями не якшался (таково уж исконное свойство пошехонского дворянства, что
бедный дворянин от богатого никогда ничего не видит, кроме пренебрежения и притеснения).
Дом ее
был из
бедных, и «вольную» ее дочь Дашутку не удалось выдать замуж на сторону за вольного человека.
Катанье в санях не
было в обычае, и только по воскресеньям нас вывозили в закрытом возке к
обедне в церковь, отстоявшую от дома саженях в пятидесяти, но и тут закутывали до того, что трудно
было дышать.
Правда, что природа, лелеявшая детство Багрова,
была богаче и светом, и теплом, и разнообразием содержания, нежели
бедная природа нашего серого захолустья, но ведь для того, чтобы и богатая природа осияла душу ребенка своим светом, необходимо, чтоб с самых ранних лет создалось то стихийное общение, которое, захватив человека в колыбели, наполняет все его существо и проходит потом через всю его жизнь.
Чаю в этот день до
обедни не
пьют даже дети, и так как все приказания отданы еще накануне, то делать решительно нечего.
Эти поездки могли бы, в хозяйственном смысле, считаться полезными, потому что хоть в это время можно
было бы управиться с работами, но своеобычные старухи и заочно не угомонялись, беспрерывно требуя присылки подвод с провизией, так что, не
будучи в собственном смысле слова жестокими, они до такой степени в короткое время изнурили крестьян, что последние считались самыми
бедными в целом уезде.
Через три дня Ольгу Порфирьевну схоронили на
бедном погосте, к которому Уголок
был приходом. Похороны, впрочем, произошли честь честью. Матушка выписала из города средненький, но очень приличный гробик, средненький, но тоже очень приличный покров и пригласила из Заболотья старшего священника, который и служил заупокойную литургию соборне. Мало того: она заказала два сорокоуста и внесла в приходскую церковь сто рублей вклада на вечныевремена для поминовения души усопшей рабы Божией Ольги.
Но большинство крестьян
было бедное, существовало впроголодь, ютилось в ветхих, еле живых клетушках и всецело находилось под пятой у богатеев.
В праздник трудно
было даже отличить богатого от
бедного.
Делили сначала богатые дворы, потом средние и, наконец,
бедные, распространяя этот порядок не только на село, но и на деревни, так что во всякой деревне у каждого попа
были свои прихожане.
Приход
был настолько
бедный, что отец не в состоянии
был содержать сына в семинарии; поэтому Петр, еще мальчиком, прямо из уездного училища определился в уездный суд писцом.
— Как же! дам я ему у тетки родной в мундире ходить! — подхватила тетенька, — ужо по саду бегать
будете, в земле вываляетесь — на что мундирчик похож
будет! Вот я тебе кацавейку старую дам, и ходи в ней на здоровье! а в праздник к
обедне, коли захочешь, во всем парате в церковь поедешь!
На другой день, с осьми часов, мы отправились к
обедне в ближайшую городскую церковь и, разумеется, приехали к «часам». По возвращении домой началось именинное торжество, на котором присутствовали именитейшие лица города. Погода
была отличная, и именинный обед состоялся в саду. Все сошло, как по маслу;
пили и
ели вдоволь, а теленок, о котором меня заранее предупреждала тетенька, оказался в полном смысле слова изумительным.
— Что им делается!
пьют да
едят,
едят да
пьют! Ко всенощной да к
обедне сходить — вот и вся обуза! — присовокупила, с своей стороны, матушка.
Женат он
был на
бедной пензенской дворянке, которую взял «за красоту».
Возвратясь домой, некоторое время прикидываются умиротворенными, но за чаем, который по праздникам
пьют после
обедни, опять начинают судачить. Отец, как ни придавлен домашней дисциплиной, но и тот наконец не выдерживает.
— Ладно, после с тобой справлюсь. Посмотрю, что от тебя дальше
будет, — говорит она и, уходя, обращается к сестрицыной горничной: — Сашка! смотри у меня! ежели ты записочки
будешь переносить или другое что, я тебя… Не посмотрю, что ты кузнечиха (то
есть обучавшаяся в модном магазине на Кузнецком мосту), — в вологодскую деревню за самого что ни на
есть бедного мужика замуж отдам!
По праздникам
пел на клиросе и читал за
обедней апостола.
В некоторых помещичьих семьях (даже не из самых
бедных) и чай
пили только по большим праздникам, а о виноградном вине совсем
было не слышно.
В первое же воскресенье церковь
была битком набита народом. Съехались послушать не только прихожане-помещики, но и дальние. И вот, в урочное время, перед концом
обедни, батюшка подошел к поставленному на амвоне аналою и мягким голосом провозгласил...
В 1865 году мне пришлось побывать в нашем захолустье. В один из небольших церковных праздников отправился я к
обедне в тот самый приход, к которому принадлежали и Пустотеловы. Церковь
была совершенно пуста; кроме церковного причта да старосты, я заметил только двух богомольцев, стоявших на небольшом возвышении, обтянутом потемневшим и продырявленным красным сукном. То
были старики Пустотеловы.
После
обедни я подошел к ним и удивился перемене, которая произошла в Арсении Потапыче в каких-нибудь два-три года. Правая нога почти совсем отнялась, так что Филанида Протасьевна вынуждена
была беспрестанно поддерживать его за локоть; язык заплетался, глаза смотрели мутно, слух притупился. Несмотря на то, что день только что начался, от него уж слышался запах водки.
Она
была вдова и притом
бедная (всего пятьдесят душ, да и те разоренные), так что положение ее, при большом семействе, состоявшем из одних дочерей,
было очень незавидное.
Слепушкина
была одна из самых
бедных дворянок нашего захолустья. За ней числилось всего пятнадцать ревизских душ, всё дворовые, и не больше ста десятин земли. Жила она в маленьком домике, комнат в шесть, довольно ветхом; перед домом
был разбит крошечный палисадник, сзади разведен довольно большой огород, по бокам стояли службы, тоже ветхие, в которых помещалось большинство дворовых.
Марья Маревна Золотухина
была еще
беднее Слепушкиной. Имение ее заключалось всего из четырех ревизских душ (дворовых), при сорока десятинах земли, да еще предводитель Струнников подарил ей кучеренка Прошку, но документа на него не дал, так что Золотухина находилась в постоянном недоумении — чей Прошка, ее или струнниковский.
— Какой ты однако глупый! — сердилась мать, — ну, помнишь песню! Эко сердце, эко сердце, эко
бедное мое? Эко!чувствуешь: Э…ко?ну вот оно самое и
есть!
Рождественское утро начиналось спозаранку. В шесть часов, еще далеко до свету, весь дом
был в движении; всем хотелось поскорее «отмолиться», чтобы разговеться.
Обедня начиналась ровно в семь часов и служилась наскоро, потому что священнику, независимо от поздравления помещиков, предстояло обойти до обеда «со святом» все село. Церковь, разумеется,
была до тесноты наполнена молящимися.