Неточные совпадения
И крепостное право, и пошехонское раздолье
были связаны такими неразрывными узами, что когда рушилось первое, то вслед за ним в судорогах покончило свое постыдное существование и
другое.
Зато непосильною барщиной мелкопоместный крестьянин до того изнурялся, что даже по наружному виду можно
было сразу отличить его в толпе
других крестьян.
Сам-друг с нею, он слушал домашнюю музыку, созерцал лошадиную случку, наслаждался конскими ристалищами,
ел фрукты и нюхал цветы.
Кроме того,
было несколько флигелей, в которых помещались застольная, приказчик, ключник, кучера, садовники и
другая прислуга, которая в горницах не служила.
Даже в парадных комнатах все столы
были нагружены ворохами ягод, вокруг которых сидели группами сенные девушки, чистили, отбирали ягоду по сортам, и едва успевали справиться с одной грудой, как на смену ей появлялась
другая.
Ибо общий уклад пошехонской дворянской жизни
был везде одинаков, и разницу обусловливали лишь некоторые частные особенности, зависевшие от интимных качеств тех или
других личностей.
Но и тут главное отличие заключалось в том, что одни жили «в свое удовольствие», то
есть слаще
ели, буйнее
пили и проводили время в безусловной праздности;
другие, напротив, сжимались,
ели с осторожностью, усчитывали себя, ухичивали, скопидомствовали.
Эти насекомые
были как бы домашними
друзьями.
Однако ж при матушке еда все-таки
была сноснее; но когда она уезжала на более или менее продолжительное время в Москву или в
другие вотчины и домовничать оставался отец, тогда наступало сущее бедствие.
— Ты бы, Гришка, сказал матери: вы, маменька, не все для нас копите, у вас и
другие дети
есть…
Я, лично, рос отдельно от большинства братьев и сестер (старше меня
было три брата и четыре сестры, причем между мною и моей предшественницей-сестрой
было три года разницы) и потому менее
других участвовал в общей оргии битья, но, впрочем, когда и для меня подоспела пора ученья, то, на мое несчастье, приехала вышедшая из института старшая сестра, которая дралась с таким ожесточением, как будто мстила за прежде вытерпенные побои.
— Мне этот секрет Венька-портной открыл. «Сделайте, говорит: вот увидите, что маменька совсем
другие к вам
будут!» А что, ежели она вдруг… «Степа, — скажет, — поди ко мне, сын мой любезный! вот тебе Бубново с деревнями…» Да деньжищ малую толику отсыплет: катайся, каналья, как сыр в масле!
Все прочие составляли безразличную массу, каждый член которой мог
быть без труда заменен
другим.
Что касается до нас, то мы знакомились с природою случайно и урывками — только во время переездов на долгих в Москву или из одного имения в
другое. Остальное время все кругом нас
было темно и безмолвно. Ни о какой охоте никто и понятия не имел, даже ружья, кажется, в целом доме не
было. Раза два-три в год матушка позволяла себе нечто вроде partie de plaisir [пикник (фр.).] и отправлялась всей семьей в лес по грибы или в соседнюю деревню, где
был большой пруд, и происходила ловля карасей.
— Сказывают, во ржах солдат беглый притаился, — сообщают
друг другу девушки, — намеднись Дашутка, с села, в лес по грибы ходила, так он как прыснет из-за ржей да на нее. Хлеб с ней
был, молочка малость — отнял и отпустил.
— Это персик ранжевый, а вот по отделениям пойдем, там и
других персичков
поедим. Кто меня любит — и я тех люблю; а кто не любит — и я тех не люблю.
А кроме того, сколько еще
других дел — и везде она
поспевай, все к ней за приказаниями бегут!
— Ишь жрут! — ворчит Анна Павловна, — кто бы это такая? Аришка долговязая — так и
есть! А вон и
другая! так и уписывает за обе щеки, так и уписывает… беспременно это Наташка… Вот я вас ужо… ошпарю!
Анна Павловна и Василий Порфирыч остаются с глазу на глаз. Он медленно проглатывает малинку за малинкой и приговаривает: «Новая новинка — в первый раз в нынешнем году! раненько
поспела!» Потом так же медленно берется за персик, вырезывает загнивший бок и, разрезав остальное на четыре части, не торопясь, кушает их одну за
другой, приговаривая: «Вот хоть и подгнил маленько, а сколько еще хорошего места осталось!»
Василий Порфирыч сам заваривает чай в особливом чайнике и начинает
пить, переговариваясь с Коняшкой, за отсутствием
других собеседников.
Кто поверит, что
было время, когда вся эта смесь алчности, лжи, произвола и бессмысленной жестокости, с одной стороны, и придавленности, доведенной до поругания человеческого образа, — с
другой, называлась… жизнью?!
Вообще им жилось легче, чем
другим; даже когда месячина
была нарушена, за ними сохранили ее и отвели им особую комнату в нижнем этаже дома.
Так я и приготовлялся; но,
будучи предоставлен самому себе, переходил от одного предмета к
другому, смотря по тому, что меня в данную минуту интересовало.
В этом смысле ученье мое шло даже хуже, нежели ученье старших братьев и сестер. Тех мучили, но в ученье их все-таки присутствовала хоть какая-нибудь последовательность, а кроме того, их
было пятеро, и они имели возможность проверять
друг друга. Эта проверка установлялась сама собою, по естественному ходу вещей, и несомненно помогала им. Меня не мучили, но зато и помощи я ниоткуда не имел.
Роясь в учебниках, я отыскал «Чтение из четырех евангелистов»; а так как книга эта
была в числе учебных руководств и знакомство с ней требовалось для экзаменов, то я принялся и за нее наравне с
другими учебниками.
В согласность ее требованиям, они ломают природу ребенка, погружают его душу в мрак, и ежели не всегда с полною откровенностью ратуют в пользу полного водворения невежества, то потому только, что у них
есть подходящее средство обойти эту слишком крайнюю меру общественного спасения и заменить ее
другою, не столь резко возмущающею человеческую совесть, но столь же действительною.
— Ну, теперь пойдут сряду три дня дебоширствовать! того и гляди, деревню сожгут! И зачем только эти праздники сделаны! Ты смотри у меня! чтоб во дворе
было спокойно! по очереди «гулять» отпускай: сперва одну очередь, потом
другую, а наконец и остальных.
Будет с них и по одному дню… налопаются винища! Да девки чтоб отнюдь пьяные не возвращались!
Потом
пьют чай сами господа (а в том числе и тетеньки, которым в
другие дни посылают чай «на верх»), и в это же время детей наделяют деньгами: матушка каждому дает по гривеннику, тетеньки — по светленькому пятачку.
— Может,
другой кто белены объелся, — спокойно ответила матушка Ольге Порфирьевне, — только я знаю, что я здесь хозяйка, а не нахлебница. У вас
есть «Уголок», в котором вы и можете хозяйничать. Я у вас не гащивала и куска вашего не едала, а вы, по моей милости, здесь круглый год сыты. Поэтому ежели желаете и впредь жить у брата, то живите смирно. А ваших слов, Марья Порфирьевна, я не забуду…
Тетеньки, однако ж, серьезно обиделись, и на
другой же день в «Уголок»
был послан нарочный с приказанием приготовить что нужно для принятия хозяек. А через неделю их уже не стало в нашем доме.
Матушка уже начинала мечтать. В ее молодой голове толпились хозяйственные планы, которые должны
были установить экономическое положение Малиновца на прочном основании. К тому же у нее в это время уже
было двое детей, и надо
было подумать об них. Разумеется, в основе ее планов лежала та же рутина, как и в прочих соседних хозяйствах, но ничего
другого и перенять
было неоткуда. Она желала добиться хоть одного: чтобы в хозяйстве существовал вес, счет и мера.
— Сын ли,
другой ли кто — не разберешь. Только уж слуга покорная! По ночам в Заболотье
буду ездить, чтоб не заглядывать к этой ведьме. Ну, а ты какую еще там девчонку у столба видел, сказывай! — обратилась матушка ко мне.
На
другой день, ранним утром, началась казнь. На дворе стояла уже глубокая осень, и Улиту, почти окостеневшую от ночи, проведенной в «холодной», поставили перед крыльцом, на одном из приступков которого сидел барин, на этот раз еще трезвый, и курил трубку. В виду крыльца, на мокрой траве,
была разостлана рогожа.
— Вот тебе на! Прошлое, что ли, вспомнил! Так я, мой
друг, давно уж все забыла. Ведь ты мой муж; чай, в церкви обвенчаны…
Был ты виноват передо мною, крепко виноват — это точно; но в последнее время, слава Богу, жили мы мирнехонько… Ни ты меня, ни я тебя… Не я ли тебе Овсецово заложить позволила… а? забыл? И вперед так
будет. Коли какая случится нужда — прикажу, и
будет исполнено. Ну-ка, ну-ка, думай скорее!
Но думать
было некогда, да и исхода
другого не предстояло. На
другой день, ранним утром, муж и жена отправились в ближайший губернский город, где живо совершили купчую крепость, которая навсегда передала Щучью-Заводь в собственность Анфисы Порфирьевны. А по приезде домой, как только наступила ночь, переправили Николая Абрамыча на жительство в его бывшую усадьбу.
Прошло немного времени, и Николай Абрамыч совсем погрузился в добровольно принятый им образ столяра Потапа. Вместе с
другими он выполнял барщинскую страду, вместе с
другими ел прокислое молоко, мякинный хлеб и пустые щи.
Фомушка упал словно снег на голову. Это
была вполне таинственная личность, об которой никто до тех пор не слыхал. Говорили шепотом, что он тот самый сын, которого барыня прижила еще в девушках, но
другие утверждали, что это барынин любовник. Однако ж, судя по тому, что она не выказывала ни малейшей ревности ввиду его подвигов в девичьей, скорее можно
было назвать справедливым первое предположение.
— Вот где — смотри! А ключ — вот он, в кошельке, особняком от
других ключей! Когда
буду умирать — не плошай!
В селе
было до десяти улиц, носивших особые наименования; посредине раскинулась торговая площадь, обставленная торговыми помещениями, но в особенности село гордилось своими двумя обширными церквами, из которых одна, с пятисотпудовым колоколом, стояла на площади, а
другая, осенявшая сельское кладбище,
была выстроена несколько поодаль от села.
Правда, что подобные разделы большею частью происходили в оброчных имениях, в которых для помещика
было безразлично, как и где устроилась та или
другая платежная единица; но случалось, что такая же путаница допускалась и в имениях издельных, в особенности при выделе седьмых и четырнадцатых частей.
В околотке существовало семь таких торговых пунктов, по числу дней в неделе, и торговцы ежедневно переезжали из одного в
другое. Торговали преимущественно холстами и кожами, но в лавках можно
было найти всякий крестьянский товар. В особенности же бойко шел трактирный торг, так что, например, в Заболотье существовало не меньше десяти трактиров.
Тем не менее попы часто между собой сварились и завидовали
друг другу, так как приходы никак нельзя
было поделить с математическою точностью.
«Чем лучше
быть: генералом или архиереем?» — мелькало у меня в голове; но вопрос этот уже бесчисленное множество раз разрешался мною то в том, то в
другом смысле, а потом и он перестал интересовать.
Входил гость, за ним прибывал
другой, и никогда не случалось, чтобы кому-нибудь чего-нибудь недостало. Всего
было вдоволь: индейка так индейка, гусь так гусь. Кушайте на здоровье, а ежели мало, так и цыпленочка можно велеть зажарить. В четверть часа готов
будет. Не то что в Малиновце, где один гусиный полоток на всю семью мелкими кусочками изрежут, да еще норовят, как бы и на
другой день осталось.
С одной стороны дома расположены
были хозяйственные постройки; с
другой, из-за выкрашенного тына, выглядывал сад, кругом обсаженный липами, которые начинали уже зацветать.
— Разговеюсь, и
будет с меня! в
другой раз я, пожалуй, и побольше вас съем, — молвила она.
На
другой день, с осьми часов, мы отправились к обедне в ближайшую городскую церковь и, разумеется, приехали к «часам». По возвращении домой началось именинное торжество, на котором присутствовали именитейшие лица города. Погода
была отличная, и именинный обед состоялся в саду. Все сошло, как по маслу;
пили и
ели вдоволь, а теленок, о котором меня заранее предупреждала тетенька, оказался в полном смысле слова изумительным.
— Что ж, можно изредка и покурить, только
будь осторожен, мой
друг, не зарони! Ну, ступай покуда, Христос с тобой!
Поездки эти я подразделяю на летние и зимние, потому что и те и
другие оставили во мне различные впечатления. Первые
были приятны; последние ничего, кроме скуки и утомления, не представляли.
Клопами и
другими насекомыми ночлеги изобиловали даже более, нежели летом, и от них уже нельзя
было избавиться, потому что в экипаже спать зимой
было неудобно. К счастью, зимний путь
был короче, и мы имели всего три остановки.