Быть бы Якову собакою — // Выл бы Яков с утра до ночи: // Ой, скушно мне! // Ой, грустно мне! // По улице монахиня идет; // На заборе
ворона сидит. // Ой, скушно мне! // За печкою сверчок торохтит, // Тараканы беспокоятся. // Ой, скушно мне! // Нищий вывесил портянки сушить, // А другой нищий портянки украл! // Ой, скушно мне! // Да, ох, грустно мне!
Вспомнила! ноженьки стали, // Силюсь идти, а нейду! // Думала я, что едва ли // Прокла в живых я найду… // Нет! не допустит Царица Небесная! // Даст исцеленье икона чудесная! // Я осенилась крестом // И побежала бегом… // Сила-то в нем богатырская, // Милостив Бог, не умрет… // Вот и стена монастырская! // Тень уж моя головой достает // До монастырских ворот. // Я поклонилася земным поклоном, // Стала на ноженьки, глядь — //
Ворон сидит на кресте золоченом, // Дрогнуло сердце опять!
Неточные совпадения
И
ворон, птица умная, // Приспел,
сидит на дереве // У самого костра.
Через час курьерская тройка мчала меня из Кисловодска. За несколько верст от Ессентуков я узнал близ дороги труп моего лихого коня; седло было снято — вероятно, проезжим казаком, — и вместо седла на спине его
сидели два
ворона. Я вздохнул и отвернулся…
Пушки замолчали. Серенькое небо украсилось двумя заревами, одно — там, где спускалось солнце, другое — в стороне Пресни. Как всегда под вечер, кружилась стая галок и
ворон. Из переулка вырвалась лошадь, — в санках
сидел согнувшись Лютов.
Они
сидят дома, заперев ворота, заряжая ружья дробью, точно собираясь
ворон стрелять, а семидесятилетний старик, вооруженный зонтиком, а слепой фабрикант варенья и конфект вышли на улицу защищать свои верования.
Их, как малолетних, усадили было в укромный уголок, и они, с юными и глупыми физиономиями, смотрели полуразиня рот на всех, как молодые желтоносые
воронята, которые,
сидя в гнезде, беспрестанно раскрывают рты, в ожидании корма.