Неточные совпадения
Тетеньки окончательно примолкли. По установившемуся обычаю, они появлялись
в Малиновце накануне преображеньева дня и исчезали
в «Уголок»
в конце апреля, как только сливали реки и устанавливался мало-мальски сносный
путь. Но и там и тут существование их было самое жалкое.
Встречались, конечно, и другие, которые
в этом смысле не клали охулки на руку, но опять-таки они делали это умненько, с толком (такой образ действия
в старину назывался «благоразумной экономией»), а не без
пути, как Савельцев.
А сверх того, бесконечный
путь по этапу
в какую-нибудь из сибирских крепостей, с партией арестантов, с мешком за плечами,
в сопровождении конвоя…
Вообще усадьба была заброшена, и все показывало, что владельцы наезжали туда лишь на короткое время. Не было ни прислуги, ни дворовых людей, ни птицы, ни скота. С приездом матушки отворялось крыльцо, комнаты кой-как выметались; а как только она садилась
в экипаж,
в обратный
путь, крыльцо опять на ее глазах запиралось на ключ. Случалось даже,
в особенности зимой, что матушка и совсем не заглядывала
в дом, а останавливалась
в конторе, так как вообще была неприхотлива.
Мы выехали из Малиновца около часа пополудни. До Москвы считалось сто тридцать пять верст (зимний
путь сокращался верст на пятнадцать), и так как путешествие, по обыкновению, совершалось «на своих», то предстояло провести
в дороге не меньше двух дней с половиной. До первой станции (Гришково), тридцать верст, надо было доехать засветло.
Матушка хотела сейчас же закладывать лошадей и ехать дальше, с тем чтобы
путь до Москвы сделать не
в две, а
в три станции, но было уже так темно, что Алемпий воспротивился.
Клопами и другими насекомыми ночлеги изобиловали даже более, нежели летом, и от них уже нельзя было избавиться, потому что
в экипаже спать зимой было неудобно. К счастью, зимний
путь был короче, и мы имели всего три остановки.
— Теперь мать только распоясывайся! — весело говорил брат Степан, — теперь, брат, о полотках позабудь — баста! Вот они,
пути провидения! Приехал дорогой гость, а у нас полотки
в опалу попали. Огурцы промозглые, солонина с душком — все полетит
в застольную! Не миновать, милый друг, и на Волгу за рыбой посылать, а рыбка-то кусается! Дед — он пожрать любит — это я знаю! И сам хорошо ест, и другие чтоб хорошо ели — вот у него как!
И тут Господни
пути. Однако
в песне поется: «На горах станут воды…»
Матушка, впрочем, уже догадывалась, что
в Москве не
путем выездов добываются женихи и что существуют другие дороги, не столь блестящие, но более верные.
В скором времени она и прибегла к этим
путям, но с этим предметом я предпочитаю подробнее познакомить читателя
в следующей главе.
Стало быть, отныне все заветнейшие мечты ее жизни должны быть устремлены к этому «выкупу», и вопрос заключался лишь
в том, каким
путем это чудо устроить.
Даже из прислуги он ни с кем
в разговоры не вступал, хотя ему почти вся дворня была родня. Иногда, проходя мимо кого-нибудь, вдруг остановится, словно вспомнить о чем-то хочет, но не вспомнит, вымолвит: «Здорово, тетка!» — и продолжает
путь дальше. Впрочем, это никого не удивляло, потому что и на остальной дворне
в громадном большинстве лежала та же печать молчания, обусловившая своего рода общий modus vivendi, которому все бессознательно подчинялись.
То ли дело господа! Живут как вздумается, ни на что им запрета нет. И таиться им не
в чем, потому что они
в свою пользу закон отмежевали. А рабам нет закона;
в беззаконии они родились,
в беззаконии и умереть должны, и если по временам пытаются окольным
путем войти
в заповедную область, осеняемую законом, то господа не находят достаточной казни, которая могла бы искупить дерзновенное посягательство.
— Ну, теперь жди жениха и собирайся
в дальний
путь! — сказала ей матушка.
Куда,
в какой дальний
путь снаряжаться велят?
Действовать на него разумным
путем было некому, да и некогда, но так как
в воспитательной практике все-таки чувствовалась потребность, то сумма побоев, постепенно увеличиваясь, достигла наконец таких размеров, что Сережка не выходил из синяков.
К этой общей системе
в качестве подспорья прибавлялись молебны о ниспослании вёдра или дождя; но так как
пути провидения для смертных закрыты, то самые жаркие мольбы не всегда помогали.
Струнников не торопясь возвращается домой и для возбуждения аппетита заглядывает
в встречающиеся по
пути хозяйственные постройки. Зайдет на погреб — там девчонки под навесом сидят, горшки со сметаной между коленами держат, чухонское масло мутовками бьют.
Будут деньги, будут.
В конце октября санный
путь уж установился, и Арсений Потапыч то и дело посматривает на дорогу, ведущую к городу. Наконец приезжают один за другим прасолы, но цены пока дают невеселые. За четверть ржи двенадцать рублей, за четверть овса — восемь рублей ассигнациями. На первый раз, впрочем, образцовый хозяин решается продешевить, лишь бы дыры заткнуть. Продал четвертей по пятидесяти ржи и овса, да маслица, да яиц — вот он и с деньгами.
— Людмила Андреевна! — сказал он, торжественно протягивая ей руку, — я предлагаю вам свою руку, возьмите ее? Это рука честного человека, который бодро поведет вас по
пути жизни
в те высокие сферы,
в которых безраздельно царят истина, добро и красота. Будемте муж и жена перед Богом и людьми!
— Они — честные люди! — восклицал он, — и
в ту минуту, когда я вступаю на новый жизненный
путь, благословение честных людей для меня дороже, нежели генеральское!
В верноподданнической задумчивости он шел по жизненному
пути, инстинктивно угадывая, где следует остановиться, чтобы упереться лбом
в стену.
Разумеется, начальство репримандов ему не делало, но благосклонно предоставляло совершать жизненный
путь наряду с другими,
в сладком сознании, что если он никого не тронет, то и его никто не тронет (таков был тогдашний идеал мирного жития, которому большинство, отчасти добровольно, отчасти страха ради иудейска, подчинялось).
Отец еще за чаем объявил, что на дворе всего три градуса холода, а так как санный
путь только что стал, то лошади, наверное, побегут бойко и незаметно доставят нас
в Лыково.
Мы тронулись
в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.