Неточные совпадения
И хоть я
узнал ее, уже будучи осьми лет, когда родные мои были с ней в ссоре (думали, что услуг от нее
не потребуется), но она так тепло меня приласкала и так приветливо назвала умницей и погладила по головке, что я невольно расчувствовался.
Даже соседи это
знали и никогда к нам, в отсутствие матушки,
не ездили.
— Ты
знаешь ли, как он состояние-то приобрел? — вопрошал один (или одна) и тут же объяснял все подробности стяжания, в которых торжествующую сторону представлял человек, пользовавшийся кличкой
не то «шельмы»,
не то «умницы», а угнетенную сторону — «простофиля» и «дурак».
Матушка, благодаря наушникам,
знала об этих детскихразговорах и хоть
не часто (у ней было слишком мало на это досуга), но временами обрушивалась на брата Степана.
Во-вторых, если за ним и
не водилось ремесла, то он
знал барские привычки, умел подавать брюки, обладал сноровкой, разговором и т. д.
— Что ж ты мне
не доложила? Кругом беглые солдаты бродят, все
знают, я одна ведать
не ведаю…
Но Кирюшка
не из робких. Он принадлежит к числу «закоснелых» и
знает, что барыня давно уж готовит его под красную шапку.
И старосты и приказчики
знают это и никогда
не осмеливаются опровергать то, что она утверждает.
Весь ход тяжебных дел, которых у нее достаточно, она помнит так твердо, что даже поверенный ее сутяжных тайн, Петр Дормидонтыч Могильцев, приказный из местного уездного суда, ни разу
не решался продать ее противной стороне,
зная, что она чутьем угадает предательство.
— Я
знаю, что ты добрый мальчик и готов за всех заступаться. Но
не увлекайся, мой друг! впоследствии ой-ой как можешь раскаяться!
Но Анна Павловна
не раз уже была участницей подобных сцен и
знает, что они представляют собой одну формальность, в конце которой стоит неизбежная развязка.
—
Не властна я, голубчик, и
не проси! — резонно говорит она, — кабы ты сам ко мне
не пожаловал, и я бы тебя
не ловила. И жил бы ты поживал тихохонько да смирнехонько в другом месте… вот хоть бы ты у экономических… Тебе бы там и хлебца, и молочка, и яишенки… Они люди вольные, сами себе господа, что хотят, то и делают! А я, мой друг,
не властна! я себя помню и
знаю, что я тоже слуга! И ты слуга, и я слуга, только ты неверный слуга, а я — верная!
Анна Павловна любит старосту; она
знает, что он
не потатчик и что клюка в его руках
не бездействует.
Сверх того, она
знает, что он из немногих, которые сознают себя воистину крепостными,
не только за страх, но и за совесть.
Оказалось, что Павел хоть и
знал гражданскую печать, но писать по-гражданскому
не разумел. Он мог писать лишь полууставом, насколько это требовалось для надписей к образам…
Кроме урочных занятий, которые мне почти никаких усилий
не стоили, я, по собственному почину, перечитывал оставшиеся после старших детей учебники и скоро почти
знал наизусть «Краткую всеобщую историю» Кайданова, «Краткую географию» Иванского и проч.
Я
знал очень много молитв, отчетливо произносил их в урочные часы, молился и стоя, и на коленях, но
не чувствовал себя ни умиленным, ни умиротворенным.
И — кто
знает, — может быть, недалеко время, когда самые скромные ссылки на идеалы будущего будут возбуждать только ничем
не стесняющийся смех…
Я
знаю, что, в глазах многих, выводы, полученные мною из наблюдений над детьми, покажутся жестокими. На это я отвечаю, что ищу
не утешительных (во что бы ни стало) выводов, а правды. И, во имя этой правды, иду даже далее и утверждаю, что из всех жребиев, выпавших на долю живых существ, нет жребия более злосчастного, нежели тот, который достался на долю детей.
Они смекают, что настоять на своем они
не могут иначе, как при содействии самого Сережи; и
знают, как добиться этого содействия.
Я
знаю, что страдания и неудачи, описанные в сейчас приведенном примере, настолько малозначительны, что
не могут считаться особенно убедительными. Но ведь дело
не в силе страданий, а в том, что они падают на голову неожиданно, что творцом их является слепой случай,
не признающий никакой надобности вникать в природу воспитываемого и
не встречающий со стороны последнего ни малейшего противодействия.
Молится она истово, как следует солидной старушке, и хотя
знает, что с левого бока ее сторожит дьявол, но, во избежание соблазна, дует на него лишь тогда, когда предполагает, что никто этого
не видит.
У шатров толпится народ. В двух из них разложены лакомства, в третьем идет торг ситцами, платками, нитками, иголками и т. д. Мы направляемся прямо к шатру старого Аггея, который исстари посещает наш праздник и охотно нам уступает,
зная, что дома
не очень-то нас балуют.
Вечером матушка сидит, запершись в своей комнате. С села доносится до нее густой гул, и она боится выйти,
зная, что
не в силах будет поручиться за себя. Отпущенные на праздник девушки постепенно возвращаются домой… веселые. Но их сейчас же убирают по чуланам и укладывают спать. Матушка чутьем угадывает эту процедуру, и ой-ой как колотится у нее в груди всевластное помещичье сердце!
Теперь, когда Марья Порфирьевна перешагнула уже за вторую половину седьмого десятилетия жизни, конечно,
не могло быть речи о драгунских офицерах, но даже мы, дети,
знали, что у старушки над самым изголовьем постели висел образок Иосифа Прекрасного, которому она особенно усердно молилась и в память которого, 31 марта, одевалась в белое коленкоровое платье и тщательнее, нежели в обыкновенные дни, взбивала свои сырцового шелка кудри.
— Может, другой кто белены объелся, — спокойно ответила матушка Ольге Порфирьевне, — только я
знаю, что я здесь хозяйка, а
не нахлебница. У вас есть «Уголок», в котором вы и можете хозяйничать. Я у вас
не гащивала и куска вашего
не едала, а вы, по моей милости, здесь круглый год сыты. Поэтому ежели желаете и впредь жить у брата, то живите смирно. А ваших слов, Марья Порфирьевна, я
не забуду…
— Ну, еще целоваться вздумали!
не бог
знает сколько времени
не видались!
Чем они были сыты — это составляло загадку, над разрешением которой никто
не задумывался. Даже отец
не интересовался этим вопросом и, по-видимому, был очень доволен, что его
не беспокоят. По временам Аннушка, завтракавшая и обедавшая в девичьей, вместе с женской прислугой, отливала в небольшую чашку людских щец, толокна или кулаги и, крадучись, относила под фартуком эту подачку «барышням». Но однажды матушка
узнала об этом и строго-настрого запретила.
Старик, в свою очередь, замахнулся на меня, и кто
знает, что бы тут произошло, если бы Алемпий
не вступился за меня.
— Кушай! кушай! — понуждала она меня, — ишь ведь ты какой худой! в Малиновце-то, видно,
не слишком подкармливают.
Знаю я ваши обычаи! Кушай на здоровье! будешь больше кушать, и наука пойдет спорее…
— А ты, сударыня, что по сторонам смотришь… кушай! Заехала, так
не накормивши
не отпущу!
Знаю я, как ты дома из третьёводнишних остатков соусы выкраиваешь… слышала! Я хоть и в углу сижу, а все
знаю, что на свете делается! Вот я нагряну когда-нибудь к вам, посмотрю, как вы там живете… богатеи! Что? испугалась!
Года четыре, до самой смерти отца, водил Николай Абрамыч жену за полком; и как ни злонравна была сама по себе Анфиса Порфирьевна, но тут она впервые
узнала, до чего может доходить настоящая человеческая свирепость. Муж ее оказался
не истязателем, а палачом в полном смысле этого слова. С утра пьяный и разъяренный, он способен был убить, засечь, зарыть ее живою в могилу.
— Восемьдесят душ — это восемьдесят хребтов-с! — говаривал он, — ежели их умеючи нагайкой пошевелить, так тут только огребай! А он, видите ли,
не может родному детищу уделить!
Знаю я,
знаю, куда мои кровные денежки уплывают… Улита Савишна у старика постельничает, так вот ей… Ну, да мое времечко придет. Я из нее все до последней копеечки выколочу!
Тут же, совсем кстати, умер старый дворовый Потап Матвеев, так что и в пустом гробе надобности
не оказалось. Потапа похоронили в барском гробе, пригласили благочинного, нескольких соседних попов и дали
знать под рукою исправнику, так что когда последний приехал в Овсецово, то застал уже похороны. Хоронили болярина Николая с почестями и церемониями, подобающими родовитому дворянину.
— Шалишь!
знаю я вашу братью! Почувствуешь, что документ в руках — «покорно благодарю!»
не скажешь, стречка дашь! Нет уж, пускай так! береженого и Бог бережет. Чего бояться! Чай,
не вдруг умру!
Матушка, конечно,
знала, что между этими мальчишками есть и «свои», но ничего
не могла поделать.
Всякий уголок в саду был мне знаком, что-нибудь напоминал;
не только всякого дворового я
знал в лицо, но и всякого мужика.
Все помещики,
не только своего уезда, но и соседних,
знали его как затейливого борзописца и доверяли ему ходатайство по делам, так что квартира его представляла собой нечто вроде канцелярии, в которой, под его эгидою, работало двое писцов.
Я
не следил, конечно, за сущностью этих дел, да и впоследствии
узнал об них только то, что большая часть была ведена бесплодно и стоила матушке немалых расходов. Впрочем, сущность эта и
не нужна здесь, потому что я упоминаю о делах только потому, что они определяли характер дня, который мы проводили в Заболотье. Расскажу этот день по порядку.
Разговоры подобного рода возобновлялись часто и по поводу
не одной Поздеевки, но всегда келейно, чтобы
не вынести из избы сору и
не обнаружить матушкиных замыслов. Но нельзя было их скрыть от Могильцева, без которого никакое дело
не могло обойтись, и потому нередко противная сторона довольно подробно
узнавала о планах и предположениях матушки.
А жить с Марьей Порфирьевной тетенька
не желала,
зная ее проказливость и чудачества, благодаря которым ее благоустроенный дом мог бы в один месяц перевернуться вверх дном.
—
Не знаю-с. Доложи, говорит, что Федос пришел…
— А я почем
знаю! — крикнула матушка, прочитав бумагу, — на лбу-то у тебя
не написано, что ты племянник! Может быть, пачпорт-то у тебя фальшивый? Может, ты беглый солдат! Убил кого-нибудь, а пачпорт украл!
— Все, кажется, слава Богу, — ответил Федот, втайне, однако ж, недоумевая,
не случилось ли чего-нибудь, о чем матушка
узнала прежде него.
Настя в пяльцах что-то шила,
Я же думал: как мила!
Вдруг иголку уронила
И, искавши,
не нашла.
Знать, иголочка пропала!
Так, вздохнувши, я сказал:
Вот куда она попала,
И на сердце указал.
Но если редки проезжие, то в переулок довольно часто заглядывают разносчики с лотками и разной посудиной на головах. Дедушка
знает, когда какой из них приходит, и всякому или махнет рукой («
не надо!»), или приотворит окно и кликнет. Например...
— Ишь ведь… эхма! Васька! украл, шельмец, рыбку у рыбака, съел и дрыхнет, точно и
не его дело! А
знаешь ли ты, отецкий сын, что за воровство полагается?
Два раза (об этом дальше) матушке удалось убедить его съездить к нам на лето в деревню; но, проживши в Малиновце
не больше двух месяцев, он уже начинал скучать и отпрашиваться в Москву, хотя в это время года одиночество его усугублялось тем, что все родные разъезжались по деревням, и его посещал только отставной генерал Любягин, родственник по жене (единственный генерал в нашей семье), да чиновник опекунского совета Клюквин, который занимался его немногосложными делами и один из всех окружающих
знал в точности, сколько хранится у него капитала в ломбарде.
Но из семейных разговоров
знаю, что он был человек скромный, хотя простоватый, и что дедушка его
не любил.