Но еще решительнее звучит оно, когда
человек начинает прозревать (все с помощью тех же художественных инстинктов), что не столько ему все надоело, сколько он сам всем надоел.
Неточные совпадения
Выпивши добрую рюмку водки,
человек делается наклонным к сообщительности, а выпивши две таковых, он уже мало-помалу
начинает давать этой наклонности и ход.
Ничто так не увлекает, не втягивает
человека, как мечтания. Сначала заведется в мозгах не больше горошины, а потом
начнет расти и расти, и наконец вырастет целый дремучий лес. Вырастет, встанет перед глазами, зашумит, загудит, и вот тут-то именно и начнется настоящая работа. Всего здесь найдется: и величие России, и конституционное будущее Болгарии, и Якуб-хан, достославно шествующий по стопам Шир-Али, и, уже само собою разумеется, выигрыш в двести тысяч рублей.
Ужели
человек, смотрящий на мир трезвыми глазами и чувствующий себя менее счастливым, нежели он этого желает, — ужели этот
человек утешится тем только, что
начнет обманывать себя чем-то заменяющим, не подлинным?
Сам себя
человек изнуряет, сам развращает свою фантазию до того, что она
начинает творить неизглаголаемая, сам сны наяву видит — да еще жалобы приносит! Ах, ты… Вот и сказал бы, кто ты таков, и нужно бы сказать, а боюсь, — каких еще доказательств нужно для беспрепятственности спанья!
Нет, лучше бежать. Но вопрос: куда бежать? Желал бы я быть «птичкой вольной», как говорит Катерина в «Грозе» у Островского, да ведь Грацианов, того гляди, и канарейку слопает! А кроме как «птички вольной», у меня и воображения не хватает, кем бы другим быть пожелать. Ежели конем степным, так Грацианов заарканит и
начнет под верх муштровать. Ежели буй-туром, так Грацианов будет для бифштексов воспитывать. Но, что всего замечательнее, животным еще все-таки вообразить себя можно, но
человеком — никогда!
Но на первых же порах
начал меня этот
человек огорчать.
Однако, для партикулярного
человека это не резон, ибо он не юрист и не публицист, а простой сын отечества. Как только он замечает, что ответчик
начинает ссылаться на отсутствие истцов, так тотчас
начинает подозревать: а ведь отсутствующий-то истец, пожалуй, и есть именно я, партикулярный
человек!
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь отдал миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря другими словами, Фердыщенко понял, что ежели
человек начинает издалека заводить речь о правде, то это значит, что он сам не вполне уверен, точно ли его за эту правду не посекут.
Вода прибывает, — подумал он, — к утру хлынет, там, где пониже место, на улицы, зальет подвалы и погреба, всплывут подвальные крысы, и среди дождя и ветра
люди начнут, ругаясь, мокрые, перетаскивать свой сор в верхние этажи…
— Э, полно, скверно все это, не хочу слушать, я думала, что веселое будет, — оборвала вдруг Грушенька. Митя всполохнулся и тотчас же перестал смеяться. Высокий пан поднялся с места и с высокомерным видом скучающего не в своей компании
человека начал шагать по комнате из угла в угол, заложив за спину руки.
Неточные совпадения
Начали выбирать зачинщиков из числа неплательщиков податей и уже набрали
человек с десяток, как новое и совершенно диковинное обстоятельство дало делу совсем другой оборот.
Так, например, однажды он
начал объяснять глуповцам права
человека, но, к счастью, кончил тем, что объяснил права Бурбонов.
— Смотрел я однажды у пруда на лягушек, — говорил он, — и был смущен диаволом. И
начал себя бездельным обычаем спрашивать, точно ли один
человек обладает душою, и нет ли таковой у гадов земных! И, взяв лягушку, исследовал. И по исследовании нашел: точно; душа есть и у лягушки, токмо малая видом и не бессмертная.
Публика
начала даже склоняться в пользу того мнения, что вся эта история есть не что иное, как выдумка праздных
людей, но потом, припомнив лондонских агитаторов [Даже и это предвидел «Летописец»!
Человек приходит к собственному жилищу, видит, что оно насквозь засветилось, что из всех пазов выпалзывают тоненькие огненные змейки, и
начинает сознавать, что вот это и есть тот самый конец всего, о котором ему когда-то смутно грезилось и ожидание которого, незаметно для него самого, проходит через всю его жизнь.