Настал вечер. Тоскливый ветер выл в трубе. Медленный дождь тихо, настойчиво стучал в окошки.
За окнами было совсем черно. У Передоновых был Володин, Передонов еще утром позвал его пить чай.
Неточные совпадения
— А тебе что
за дело, лихорадка? — закричала Варвара, подбегая к
окну.
Я его, знаете, сечь никогда не секу, а только как заленится или так в чем проштрафится, возьму
за плечи, поведу к
окну, — там у нас в саду березы стоят.
Молоденький чиновник Черепнин, тот самый, о котором рассказывала Вершина, что он подсматривал в
окно, начал было, когда Вершина овдовела, ухаживать
за нею. Вершина не прочь была бы выйти замуж второй раз, но Черепнин казался ей слишком ничтожным. Черепнин озлобился. Он с радостью поддался на уговоры Володина вымазать дегтем ворота у Вершиной.
Тем временем Людмила совсем собралась итти, принарядилась весело, красиво, надушилась мягкою, тихою Аткинсоновою серингою, положила в белую, бисером шитую сумочку неначатый флакон с духами и маленький распылитель и притаилась у
окна,
за занавескою, в гостиной, чтобы из этой засады увидеть во-время, идет ли Коковкина.
Осенний тихо длился вечер. Чуть слышный из-за
окна доносился изредка шелест, когда ветер на лету качал ветки у деревьев. Саша и Людмила были одни. Людмила нарядила его голоногим рыбаком, — синяя одежда из тонкого полотна, — уложила на низком ложе и села на пол у его голых ног, босая, в одной рубашке. И одежду, и Сашино тело облила она духами, — густой, травянистый и ломкий у них был запах, как неподвижный дух замкнутой в горах странно-цветущей долины.
Был пасмурный, холодный день. Передонов возвращался от Володина. Тоска томила его. Вершина заманила Передонова к себе в сад. Он покорился опять ее ворожащему зову. Вдвоем прошли в беседку, по мокрым дорожкам, покрытым палыми, истлевающими, темными листьями. Унылою пахло сыростью в беседке. Из-за голых деревьев виден был дом с закрытыми
окнами.
Он больше виноват: говядину мне подает такую твердую, как бревно; а суп — он черт знает чего плеснул туда, я должен был выбросить его
за окно. Он меня морил голодом по целым дням… Чай такой странный: воняет рыбой, а не чаем. За что ж я… Вот новость!
— Эх, батюшка! Слова да слова одни! Простить! Вот он пришел бы сегодня пьяный, как бы не раздавили-то, рубашка-то на нем одна, вся заношенная, да в лохмотьях, так он бы завалился дрыхнуть, а я бы до рассвета в воде полоскалась, обноски бы его да детские мыла, да потом высушила бы
за окном, да тут же, как рассветет, и штопать бы села, — вот моя и ночь!.. Так чего уж тут про прощение говорить! И то простила!
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Где ж, где ж они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)Муж! Антоша! Антон! (Говорит скоро.)А все ты, а всё
за тобой. И пошла копаться: «Я булавочку, я косынку». (Подбегает к
окну и кричит.)Антон, куда, куда? Что, приехал? ревизор? с усами! с какими усами?
Правдин. Лишь только из-за стола встали, и я, подошед к
окну, увидел вашу карету, то, не сказав никому, выбежал к вам навстречу обнять вас от всего сердца. Мое к вам душевное почтение…
И вдруг подойдет к
окну, крикнет «не потерплю!» — и опять садится
за стол и опять скребет…
Дю-Шарио смотрел из
окна на всю эту церемонию и, держась
за бока, кричал:"Sont-ils betes! dieux des dieux! sont-ils betes, ces moujiks de Gloupoff!"[Какие дураки! клянусь богом! какие дураки эти глуповские мужики! (франц.)]
Потом, не глядя в
окна, он сел в свою обычную позу в коляске, заложив ногу на ногу и, надевая перчатку, скрылся
за углом.