Неточные совпадения
К восьми часам утра, то
есть к подъему флага и гюйса [Гюйс — носовой флаг [на военных кораблях
поднимается во время стоянки на якоре]. — Ред.], все — и офицеры, и команда в чистых синих рубахах —
были наверху. Караул с ружьями выстроился на шканцах [Шканцы — часть палубы между грот-мачтой и ютом.] с левой стороны. Вахтенный начальник, старший офицер и только что вышедший из своей каюты капитан стояли на мостике, а остальные офицеры выстроились на шканцах.
Старший офицер, как распорядитель аврала,
поднялся на мостик, сменив вахтенного начальника, который, по расписанию, должен
был находиться у своей мачты.
Он пробовал
подняться, но чуть
было не стукнулся опять лбом. Надо
было уловить момент, чтобы спрыгнуть. Батюшка стонал и шептал молитвы, мертвенно бледный, страдая приступами морской болезни.
Весь этот день Володя пролежал в каюте, впадая по временам в забытье. Точно сквозь сон слышал он, как под вечер зычный голос боцмана прокричал: «Пошел все наверх» — хотел,
было, вскочить, но, обессиленный, не мог
подняться с места.
Чем дальше
поднимался корвет по реке, тем оживленнее
была картина реки и ее берегов.
На следующее утро, до восхода солнца, Ашанин в компании нескольких моряков
поднимался на маленькой крепкой лошадке в горы. Небольшая кавалькада предоставила себя во власть проводников, которые шли, держась за хвосты лошадей. Впереди ехал мичман Лопатин, так как у него
был самый старый и опытный проводник.
Наконец ванты
были обрублены, и грот-мачта исчезла в волнах. Корвет
поднялся, и лицо капитана оживилось.
Нечего
было и думать о какой-нибудь поездке для осмотра достопримечательностей Батавии. Доктор и Володя решили сделать это завтра,
поднявшись до рассвета, а пока предаться far nienty, попивая замороженную воду с сиропом.
С шампунек китайцы
поднимались с самыми умильными физиономиями, как-то ловко проскальзывали мимо вахтенного унтер-офицера, и так как они, по выражению его,
были все «на одну рожу», то он поневоле находился в затруднении: кого пускать и кого не пускать.
Наконец, когда решительно все
было осмотрено, он вышел наверх и,
поднявшись на мостик, проговорил, обратившись к капитану...
Пела какая-то молодая красивая певица, и
пела отлично, так что Ашанин
был в восторге и мысленно
был далек от этой залы, где в задних рядах тоже бесцеремонно
поднимались ноги на спинки чужих кресел, — как вдруг по окончании акта, когда певица, вызванная бурными рукоплесканиями, вышла на сцену, вместо букетов на сцену полетели монеты — и большие (в пять долларов), и доллары, и маленькие золотые…
Гостей провели по корвету, затем, когда все
поднялись наверх, пробили артиллерийскую тревогу, чтобы показать, как военное судно быстро приготовляется к бою, и потом повели в капитанскую каюту, где
был накрыт стол, на котором стояло множество бутылок, видимо обрадовавших племянника, дядю и руководителя внешней и внутренней политикой Гавайского королевства.
Скоро наверху показался адмирал и
поднялся на мостик. Все ждали, что он прикажет сделать какое-нибудь учение, но он вместо того приказал снарядить баркас и два катера и велел отправить гардемаринов кататься под парусами. Приказано
было делать короткие галсы и проходить под кормой «Коршуна».
Старший штурман, серьезный, озабоченный и недовольный, каким он бывал всегда, когда «Коршун» плыл вблизи берегов, или когда
была такая погода, что нельзя
было поймать солнышка и определиться астрономически, и приходилось плыть по счислению, частенько посматривал на карту, лежавшую в штурманской рубке, и затем
поднимался на мостик и подходил к компасу взглянуть, по румбу ли правят, и взглядывал сердито на окружавшую мглу, точно стараясь пронизать ее мысленным взором и убедиться, что течение не отнесло корвет к берегу или к какому-нибудь острову на пути.
В восемь часов вечера Ашанин вступил на вахту, сменив Лопатина. В темноте вечера туман казался еще непроницаемее. С мостика ничего не
было видно, и огоньки подвешенных на палубе фонарей еле мигали тусклым светом. Ашанин проверил часовых на баке, осмотрел отличительные огни и,
поднявшись на мостик, чутко прислушивался в те промежутки, когда не звонил колокол и не гудел свисток.
Разговоры, конечно,
поднялись по поводу внезапного ухода из Амое, и большая часть офицеров, рассчитывавшая на спокойные ночные якорные вахты,
была недовольна и не отказала себе в удовольствии побранить адмирала.
Только что он кончил кофе и вышел прогуляться на шканцы, как на «Витязе» уже развевались новые сигнальные флаги. На этот раз
был не сигнал, а разговор. Несколько раз то
поднимались, то опускались флаги в разных сочетаниях.
Побывал «Коршун» и на чудном острове Таити с его милыми чернокожими обитателями и роскошной природой, заходил на два дня в Новую Каледонию, посетил красивый, богатый и изящный Мельбурн, еще не особенно давно бывший, как и весь австралийский берег, местом ссылки,
поднимался по Янтсе Киангу до Ханькоу, известной чайной фактории, и теперь шел в Гонконг, где должен
был получить дальнейшие инструкции от адмирала.
Неточные совпадения
— Не то еще услышите, // Как до утра пробудете: // Отсюда версты три //
Есть дьякон… тоже с голосом… // Так вот они затеяли // По-своему здороваться // На утренней заре. // На башню как
подымется // Да рявкнет наш: «Здо-ро-во ли // Жи-вешь, о-тец И-пат?» // Так стекла затрещат! // А тот ему, оттуда-то: // — Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко! // Жду вод-ку
пить! — «И-ду!..» // «Иду»-то это в воздухе // Час целый откликается… // Такие жеребцы!..
До первых чисел июля все шло самым лучшим образом. Перепадали дожди, и притом такие тихие, теплые и благовременные, что все растущее с неимоверною быстротой
поднималось в росте, наливалось и зрело, словно волшебством двинутое из недр земли. Но потом началась жара и сухмень, что также
было весьма благоприятно, потому что наступала рабочая пора. Граждане радовались, надеялись на обильный урожай и спешили с работами.
С восходом солнца все в доме
поднимаются; взрослые и подростки облекаются в единообразные одежды (по особым, апробованным [То
есть апробированным, проверенным.] градоначальником рисункам), подчищаются и подтягивают ремешки.
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и говорил, что ему хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам
поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету. Как ни безнадежен он
был, как ни очевидно
было при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком, как бы не ошибиться, возбуждении.
Он говорил то самое, что предлагал Сергей Иванович; но, очевидно, он ненавидел его и всю его партию, и это чувство ненависти сообщилось всей партии и вызвало отпор такого же, хотя и более приличного озлобления с другой стороны.
Поднялись крики, и на минуту всё смешалось, так что губернский предводитель должен
был просить о порядке.