Неточные совпадения
Сигнальщик [Сигнальщик — матрос, поднимающий сигнальные флаги. На вахтах он находится вблизи вахтенного, наблюдает в подзорную трубу за горизонтом, бросает лаг — инструмент, измеряющий скорость хода корабля, и исполняет обязанности рассыльного при вахтенном
офицере.] сторожил эти минуты по минутной склянке песочных часов, и когда минута стала выходить, т.е.
последний остаток песка высыпаться через узкое горлышко склянки из одной ее части в другую, доложил вахтенному
офицеру.
— И, кроме того, — уже менее строгим тоном продолжал старший
офицер, — не очень-то распускайте свои языки. Вы оба так ругаетесь, что только ахнешь… Откуда только у вас эта гадость берется?.. Смотри… остерегайтесь. Капитан этого не любит… Ну, ступайте и передайте всем унтер-офицерам то, что я сказал! — заключил Андрей Николаевич, хорошо сознавая тщету
последнего своего приказания.
Ашанин был прав. В общей радости обитателей корвета не принимали участия лишь несколько человек: два или три
офицера, боцмана и некоторые из унтер-офицеров.
Последние собрались в палубе около боцманской каюты и таинственно совещались, как теперь быть — неужто так-таки и не поучи матроса? В конце концов, они решили, что без выучки нельзя, но только надо бить с рассудком, тогда ничего — кляуза не выйдет.
Лима. Да, я забыл вам сказать, что спаситель наш остановил
последнего офицера в ариергарде и, отдавая ему кошелек с деньгами, брошенный мною, сказал худым русским языком: «Полковник потерял деньги; отдай их ему. С богом!» С этими словами он исчез.
Неточные совпадения
Я был глубоко оскорблен словами гвардейского
офицера и с жаром начал свое оправдание. Я рассказал, как началось мое знакомство с Пугачевым в степи, во время бурана; как при взятии Белогорской крепости он меня узнал и пощадил. Я сказал, что тулуп и лошадь, правда, не посовестился я принять от самозванца; но что Белогорскую крепость защищал я противу злодея до
последней крайности. Наконец я сослался и на моего генерала, который мог засвидетельствовать мое усердие во время бедственной оренбургской осады.
Самгин следил, как соблазнительно изгибается в руках
офицера с черной повязкой на правой щеке тонкое тело высокой женщины с обнаженной до пояса спиной, смотрел и привычно ловил клочки мудрости человеческой. Он давно уже решил, что мудрость, схваченная непосредственно у истока ее, из уст людей, — правдивее, искренней той, которую предлагают книги и газеты. Он имел право думать, что особенно искренна мудрость пьяных, а за
последнее время ему казалось, что все люди нетрезвы.
Нет более в живых также капитана (потом генерала) Лосева, В. А. Римского-Корсакова, бывшего долго директором Морского корпуса, обоих медиков, Арефьева и Вейриха, лихого моряка Савича, штурманского
офицера Попова. [К этому скорбному списку надо прибавить скончавшегося в
последние годы И. П. Белавенеца, служившего в магнитной обсерватории в Кронштадте, и А. А. Халезова, известного под названием «деда» в этих очерках плавания — примеч. Гончарова.]
Так это и было на
последнем этапе перед большим городом, на котором партию принял новый конвойный
офицер.
Сторговав яиц, связку бубликов, рыбы и свежего пшеничного хлеба, Маслова укладывала всё это в мешок, а Марья Павловна рассчитывалась с торговками, когда среди арестантов произошло движение. Всё замолкло, и люди стали строиться. Вышел
офицер и делал
последние перед выходом распоряжения.