Неточные совпадения
Старика Ашанина
знали в Кронштадте по его репутации лихого моряка
и адмирала,
и похвала
такого человека что-нибудь да значила.
— Хитрите… хитрите… Я
знаю, что вам пришло в голову…
Так вы выкиньте эти пустяки из головы. Никогда «Коршун» не перевернется…
И нельзя ему перевернуться… Законы механики… Вот у Володи спросите… Он эти законы
знает, а я позабыл.
— Не спорю, что трудно, но все-таки надо внушить им, что это нельзя… Пусть
и матросы
знают об этом…
Таким образом, матросы будут
знать, куда мы едем,
и будут иметь кое-какие сведения о портах, которые посетим…
«Разве вперед смотреть?», — думал он,
и ему казалось, что он должен это сделать. Ведь часовые могут задремать или просто так-таки прозевать огонь встречного судна,
и корвет вдруг врежется в его бок… Он, Володя Ашанин, обязан предупредить
такое несчастие…
И ему хотелось быть
таким спасителем.
И хоть он никому ничего не скажет, но все
узнают, что это он первый увидал огонь,
и капитан поблагодарит его.
— Да теперь
и качки-то почти никакой нет. Какая это качка! — говорил штурман, хотя корвет изрядно
таки покачивало, дергая во все стороны. — Вот к ночи, что бог даст. Тогда
узнаете качку Немецкого моря.
Володя
так же страдал теперь, как
и его сожитель по каюте,
и, не находя места, не
зная, куда деваться, как избавиться от этих страданий, твердо решил, как только «Коршун» придет в ближайший порт, умолять капитана дозволить ему вернуться в Россию. А если он не отпустит (хотя этот чудный человек должен отпустить), то он убежит с корвета. Будь что будет!
Ашанин из книг
знал, что более ста тысяч человек в Лондоне не имеют крова,
и знал также, что английский рабочий живет
и ест
так, как в других государствах не живут
и не едят даже чиновники.
— Туда же… лезет! Оскорбил, говорит, матроса. Вы-то, господа, не забиждайте матроса, а свой брат, небось, не забидит. Может,
и крепостных имеет, живет в холе
и трудов настоящих не
знает, а учит. Ты поживи-ка на свете, послужи-ка как следовает, тогда посмотрим, как-то ты сам не вдаришь никого…
Так, зря мелет! — закончил боцман
и плюнул за борт.
Несколько лет
такого занятия, —
и они составляли состояния, бросали свое позорное дело
и селились где-нибудь в дальних колониях, где их не
знали и где вообще люди не особенно любознательны до чужих биографий,
и занимались какой-нибудь торговлей.
Старший штурман, сухой
и старенький человек, проплававший большую часть своей жизни
и видавший всякие виды, один из тех штурманов старого времени, которые были аккуратны, как
и пестуемые ими хронометры, пунктуальны
и добросовестны, с которыми, как в старину говорили, капитану можно было спокойно спать,
зная, что
такой штурман не прозевает ни мелей, ни опасных мест, вблизи которых он чувствует себя беспокойным, — этот почтенный Степан Ильич торопливо допивает свой третий стакан, докуривает вторую толстую папиросу
и идет с секстаном наверх брать высоты солнца, чтобы определить долготу места.
— Чего лучше… Я по опыту
знаю, Василий Федорович… Когда я ходил на «Забияке»,
так мы тоже низко спускались, льды встречали. Зато, что прогадали на спуске, с лихвой выиграли при подъеме, имея почти постоянный бакштаг [Попутный ветер, составляющий с диаметральной плоскостью судна угол более 90°
и менее 180°.] до Индийского океана.
Из газет Ашанин
узнал, что все пятеро шли на казнь с покорным равнодушием, обычным, впрочем, в
такой стране, как Китай, где жизнь человеческая не очень-то ценится
и нередко находится в зависимости от вопиющего произвола.
Много на своем веку повидал Степан Ильич,
и его рассказы, правдивые
и потому всегда необыкновенно простые, интересны
и поучительны,
и молодежь жадно внимает им
и остерегается перебивать Степана Ильича,
зная, что он в
таком случае обидится
и перестанет рассказывать.
— А затем ураган перенесет на
такую скалу семена
и цветочную пыль с ближайшего материка или острова
и, смотришь, через десяток лет островок покроется зеленью! — добавил старый штурман. — Однако мне пора дело кончать… Вот в полдень
узнаем, сколько течением отнесло нас к осту, — заметил Степан Ильич
и, несмотря на свои почтенные годы — он говорил, что ему пятьдесят пять, но, кажется, чуть-чуть убавлял — сбежал с мостика с легкостью молодого мичмана.
Скоро ушел
и капитан, приказав Володе не забыть занести в шканечный журнал о том, что «Коршун» проходил мимо острова капитана Ашанина,
и Володя, взглянув еще раз на «дядин» остров, вспомнил милого, доброго старика, которому
так обязана вся его семья,
и представлял себе, как обрадуется дядя-адмирал,
узнавши, что в английских лоциях упоминается об островке его имени.
— А ты почем
знаешь, что не найдут? Не
знаешь,
так попусту
и не мели языком! — внушительно проговорил Бастрюков.
— А может, бог даст,
и разыщут. Мичман Лопатин башковатый человек
и знает, где искать… А Артемьев, небось, не дурак — не станет против волны плыть… Он лег себе на спину, да
и ждет помоги с корвета.
Знает, что свои не оставят… А как увидит баркас, голосом крикнет или какой знак подаст… Тоже у нас вот на «Кобчике» один матросик сорвался
и на ходу упал…
Так волна куда сильнее была, а вызволил господь — спасли.
И акул-рыба не съела! Вот видишь ли, матросик. А ты говоришь: не найдут. Еще как ловко найдут!
— Да ты
и так ходишь за мной, чего лучше. Без тебя все бы я растерял… Поди-ка
узнай, Ворсунька, готов ли катер.
— Отвалил?! Как же не дали
знать, что катер готов? Это свинство! — воскликнул Володя, мгновенно вспыхивая, как порох. — Это черт
знает что
такое!
И как он смел, скотина! Верно, ревизор поехал на катере?
— Знаю-с… Он вас не любит… А все-таки… надо,
знаете ли, на судне избегать ссор… На берегу поссорились —
и разошлись, а здесь никуда не уйдешь друг от друга,
и потому следует жить по возможности мирно… Я вам об этом говорил — помните? — еще когда вы поступили на корвет.
—
И пусть господа моряки за экипажем прямо ко мне обращаются, а не через отель. Меня здесь все
знают,
и каждый мальчик-канак за монету в 5 центов с удовольствием сбегает за мной, только скажите ему два слова: капитан Куттер,
так как
и от меня он получит свои десять центов.
Андрей Николаевич
и сам это
знал и исполнял свой долг безупречно, но все-таки полагал, что лишняя чистка перед адмиральским смотром дела не испортит, как лишняя ложка масла в каше.
И он ответил...
— Это
такие канальи, что их нисколько не жалко…
И мой Милорд очень любит их хватать за ляжки, это для него одно из больших удовольствий… Если бы вы
знали, как эти варвары жестоки…
И,
зная это, все понимали, что все-таки нужно было идти полным ходом, чтобы выручать товарища в беде,
и вполне сочувствовали отважному решению капитана.
—
И если стать на эту точку зрения, то я должен бы не спешить на помощь товарищу, а думать о собственном благополучии. Многие адмиралы одобрили бы
такое благоразумие, тем более что
и правила его предписывают… Но все вы, господа, конечно, поступили бы точно
так, как
и я,
и наплевали бы на правила, а торопились бы на помощь бедствующему судну, не думая о том, что скажет начальство, хотя бы вы
знали, что оно
и отдаст вас под суд… Не правда ли, Ашанин?
Так как-то зазорно сделаться сухопутным человеком
и, главное, решительно не
знать, что с собой делать с утра до вечера…
— С вами
и я рад, Василий Федорович, служить, вы это
знаете… А ведь можно нарваться на
такого капитана, что плавание покажется каторгой…
— Глазастый черт взъерепенился. Сейчас всех разнес… Орал, как зарезанный боров.
И мне здорово въехало… Хотел расстрелять! Ну, конечно, пугал… антихрист… Он
так только кричит, — улыбнулся брюнетик. —
Так,
знаешь что? Не являйся к нему сейчас. Пережди, а то
и тебе въедет… Он теперь в каюте… Не иди к нему… Пони…
— Я
и не
знал, что вы
так любите свое судно
и своего командира… Это делает честь
и вам, Ашанин,
и Василию Федоровичу, который умеет
так привязывать к себе… Не хочу вас отнимать от
такого капитана
и лишать вас вахты… Оставайтесь на «Коршуне»!
Неточные совпадения
Купцы.
Так уж сделайте
такую милость, ваше сиятельство. Если уже вы, то есть, не поможете в нашей просьбе, то уж не
знаем, как
и быть: просто хоть в петлю полезай.
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть
и большая честь вам, да все,
знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли…
И батюшка будет гневаться, что
так замешкались.
Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые
так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально,
и почему ж сторожу
и не завесть его? только,
знаете, в
таком месте неприлично… Я
и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Как бы, я воображаю, все переполошились: «Кто
такой, что
такое?» А лакей входит (вытягиваясь
и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи,
и не
знают, что
такое значит «прикажете принять».
Хлестаков. Черт его
знает, что
такое, только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят!
И челюсти заболят, если съешь один
такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя;
и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?