Неточные совпадения
Напрасно!.. Старший
офицер ничего не слыхал, и его маленькая, подвижная фигурка уже была на верхней палубе и в сбитой на затылок
фуражке неслась к юту [Ют — задняя часть судна.].
В эту минуту к Ашаниным подходит старший
офицер и, снимая
фуражку со своей кудлатой головы, просит сделать честь позавтракать вместе в кают-компании.
С парохода кричали, махали платками, зонтиками. С корвета
офицеры, толпившиеся у борта, махали
фуражками.
При виде капитана старший
офицер снял, по морскому обычаю,
фуражку и раскланялся с ним с несколько преувеличенной служебной почтительностью морского служаки. В ней, впрочем, не было ничего заискивающего или унизительного; этим почтительным поклоном старший
офицер не только приветствовал уважаемого человека, но и чествовал в лице его авторитет капитана.
Когда капитан и вахтенный начальник отрапортовали адмиралу о благополучном состоянии «Коршуна», адмирал, протянув руку капитану, тихой походкой, с приложенной у козырька белой
фуражки рукой, прошел вдоль фронта
офицеров, затем прошел мимо караульных матросов, державших ружья «на караул», и, в сопровождении капитана и флаг-офицера, направился к матросам.
О его вспыльчивом до бешенства характере, о его плясках на палубе во время гнева и топтании ногами
фуражки, о его «разносах»
офицеров и о том, как он школит гардемаринов, рассказывались чуть ли не легенды.
Выслушав рапорты, адмирал, веселый, видимо уже расположенный к «Коршуну», снял
фуражку, обнажив свою круглую голову с коротко остриженными черными, слегка серебрившимися волосами, и, крепко пожав руку старшего
офицера, приветливо проговорил, слегка заикаясь...
И, не дожидаясь ответа, вполне уверенный, вероятно, что ответ будет утвердительный, адмирал направился быстрой походкой к фронту
офицеров и, снова сняв
фуражку, сделал общий поклон. Капитан называл фамилию каждого, и адмирал приветливо пожимал всякому руку. Поленова и Степана Ильича, с которыми раньше плавал, он приветствовал, как старых знакомых.
Однако бывали «штормы», но «урагаников» не было, и никто на «Коршуне» не видел, что на «Витязе» видели не раз, как адмирал, приходя в бешенство, бросал свою
фуражку на палубу и топтал ее ногами. На «Коршуне» только слышали, — и не один раз, — как адмирал разносил своего флаг-офицера и как называл его «щенком», хотя этому «щенку» и было лет двадцать шесть. Но это не мешало адмиралу через пять же минут называть того же флаг-офицера самым искренним тоном «любезным другом».
Выход адмирала из каюты объяснил Ашанину эту внезапность и вместе с тем указал ему несостоятельность товарищеского совета. И он храбро двинулся вперед и, поднявшись на полуют, подошел к старшему
офицеру и, приложив руку к козырьку
фуражки, начал...
Почти в ту же секунду подбежал на рысях молодой мичман, флаг-офицер адмирала, и замер в ожидании, приложив руку к козырьку
фуражки.
Неточные совпадения
На платформе раздалось Боже Царя храни, потом крики: ура! и живио! Один из добровольцев, высокий, очень молодой человек с ввалившеюся грудью, особенно заметно кланялся, махая над головой войлочною шляпой и букетом. За ним высовывались, кланяясь тоже, два
офицера и пожилой человек с большой бородой в засаленной
фуражке.
Народ, доктор и фельдшер,
офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы
фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
Вдруг, с некоторым шумом, весьма молодцевато и как-то особенно повертывая с каждым шагом плечами, вошел
офицер, бросил
фуражку с кокардой на стол и сел в кресла.
Вахтенный
офицер, в кожаном пальто и клеенчатой
фуражке, зорко глядел вокруг, стараясь не выставлять наружу ничего, кроме усов, которым предоставлялась полная свобода мерзнуть и мокнуть.
Когда подводы все наполнились мешками, и на мешки сели те, которым это было разрешено, конвойный
офицер снял
фуражку, вытер платком лоб, лысину и красную толстую шею и перекрестился.