Неточные совпадения
В то же
время показались всадники, человек с пятьдесят, сабли наголо. Впереди скакал чернобородый детина в красном кафтане, в рысьей шапке с парчовым верхом. К седлу его привязаны
были метла и собачья голова.
— Да, боярин, кабы не ты, то висеть бы мне вместо их! А все-таки послушай мово слова, отпусти их; жалеть не
будешь, как приедешь на Москву. Там, боярин, не то, что прежде, не те
времена! Кабы всех их перевешать, я бы не прочь, зачем бы не повесить! А то и без этих довольно их на Руси останется; а тут еще человек десять ихних ускакало; так если этот дьявол, Хомяк, не воротится на Москву, они не на кого другого, а прямо на тебя покажут!
Вскоре они приблизились к мельнице. Несмотря на ночное
время, колесо шумело в воде. На свист Перстня показался мельник. Лица его нельзя
было разглядеть за темнотою, но, судя по голосу, он
был старик.
Берега Москвы-реки, Яузы и Неглинной покрыты
были множеством деревянных домов с тесовыми или соломенными крышами, большею частью почерневшими от
времени.
Очаровательный вид этот разогнал на
время черные мысли, которые не оставляли Серебряного во всю дорогу. Но вскоре неприятное зрелище напомнило князю его положение. Они проехали мимо нескольких виселиц, стоявших одна подле другой. Тут же
были срубы с плахами и готовыми топорами. Срубы и виселицы, скрашенные черною краской,
были выстроены крепко и прочно, не на день, не на год, а на многие лета.
Эта милость не совсем обрадовала Серебряного. Иоанн, может
быть, не знал еще о ссоре его с опричниками в деревне Медведевке. Может
быть также (и это случалось часто), царь скрывал на
время гнев свой под личиною милости, дабы внезапное наказание, среди пира и веселья, показалось виновному тем ужаснее. Как бы то ни
было, Серебряный приготовился ко всему и мысленно прочитал молитву.
Чинно вошла в палату блестящая толпа царедворцев и разместилась по скамьям. На столах в это
время, кроме солонок, перечниц и уксусниц, не
было никакой посуды, а из яств стояли только блюда холодного мяса на постном масле, соленые огурцы, сливы и кислое молоко в деревянных чашах.
— Максим не
пил ни вина, ни меду, — заметил злобно царевич. — Я все
время на него смотрел, он и усов не омочил!
Малюта вышел. Оставшись один, Максим задумался. Все
было тихо в доме; лишь на дворе гроза шумела да
время от
времени ветер, ворвавшись в окно, качал цепи и кандалы, висевшие на стене, и они, ударяя одна о другую, звенели зловещим железным звоном. Максим подошел к лестнице, которая вела в верхнее жилье, к его матери. Он наклонился и стал прислушиваться. Все молчало в верхнем жилье. Максим тихонько взошел по крутым ступеням и остановился перед дверью, за которою покоилась мать его.
Но в это самое утро, когда гончие царевича дружно заливались в окрестностях Москвы, а внимание охотников, стоявших на лазах,
было поглощено ожиданием, и каждый напрягал свое зрение, и ни один не заботился о том, что делали его товарищи, — в это
время по глухому проселку скакали, удаляясь от места охоты, Хомяк и Малюта, а промеж них со связанными руками, прикрученный к седлу, скакал кто-то третий, которого лицо скрывал черный башлык, надвинутый до самого подбородка.
Песня эта, может
быть и несходная с действительными событиями, согласна, однако, с духом того века. Не полно и не ясно доходили до народа известия о том, что случалось при царском дворе или в кругу царских приближенных, но в то
время, когда сословия еще не
были разъединены правами и не жили врозь одно другого, известия эти, даже искаженные, не выходили из границ правдоподобия и носили на себе печать общей жизни и общих понятий.
Таким предстал ты мне, Никита Романович, и ясно увидел я тебя, летящего на коне в погоню за Малютой, и перенесся я в твое страшное
время, где не
было ничего невозможного!
Забыл Серебряный, что он без сабли и пистолей, и не
было ему нужды, что конь под ним стар. А
был то добрый конь в свое
время; прослужил он лет двадцать и на войне и в походах; только не выслужил себе покою на старости; выслужил упряжь водовозную, сено гнилое да удары палочные!
Серебряный, с первым появлением разбойников, бросился к царевичу и отвел его коня в сторону; царевич
был привязан к седлу. Серебряный саблею разрезал веревки, помог царевичу сойти и снял платок, которым рот его
был завязан. Во все
время сечи князь от него не отходил и заслонял его собою.
Так гласит песня; но не так
было на деле. Летописи показывают нам Малюту в чести у Ивана Васильевича еще долго после 1565 года. Много любимцев в разные
времена пали жертвою царских подозрений. Не стало ни Басмановых, ни Грязного, ни Вяземского, но Малюта ни разу не испытал опалы. Он, по предсказанию старой Онуфревны, не приял своей муки в этой жизни и умер честною смертию. В обиходе монастыря св. Иосифа Волоцкого, где погребено его тело, сказано, что он убит на государском деле под Найдою.
На другой день он не показал и виду, что подозревает Елену. Он
был с нею по-прежнему приветлив и ласков. Но
временам лишь, когда она того не примечала, боярин забывался, сдвигал брови и грозно смотрел на Елену. Страшную думу думал тогда Дружина Андреевич. Он думал, как бы сыскать ему своего недруга.
Согласно роскошному обычаю того
времени, пешие конюхи вели за ним под уздцы шесть верховых коней в полном убранстве; из них один
был вороной, один буланый, один железно-серый, а три совершенно белой масти.
Через несколько
времени явилась Елена в богатом сарафане, сопровождаемая двумя сенными девушками; она держала в руках золотой поднос с одною только чаркой. Гости встали. Дворецкий наполнил чарку тройным зеленчаком, Елена прикоснулась к ней губами и начала обносить ее кругом гостей, кланяясь каждому, малым обычаем, в пояс. По мере того как гости
выпивали чарку, дворецкий наполнял ее снова.
Она верила в то
время, что переможет первую любовь свою, верила, что
будет счастлива за Морозовым; а теперь… Елена вспомнила о поцелуйном обряде, и ее обдало холодом. Боярин вошел, не примеченный ею, и остановился на пороге. Лицо его
было сурово и грустно. Несколько
времени смотрел он молча на Елену. Она
была еще так молода, так неопытна, так неискусна в обмане, что Морозов почувствовал невольную жалость.
Было уже поздно, когда Михеич увидел в стороне избушку, черную и закоптевшую, похожую больше на полуистлевший гриб, чем на человеческое жилище. Солнце уже зашло. Полосы тумана стлались над высокою травой на небольшой расчищенной поляне.
Было свежо и сыро. Птицы перестали щебетать, лишь иные
время от
времени зачинали сонную песнь и, не окончив ее, засыпали на ветвях. Мало-помалу и они замолкли, и среди общей тишины слышно
было лишь слабое журчанье невидимого ручья да изредка жужжание вечерних жуков.
Ведь не спаси нас в то
время князь, где бы мы теперь
были?
—
Время милосердия прошло, — продолжал Годунов хладнокровно, — ты помнишь клятву, что дал государю? Покорись же теперь его святой воле, и если признаешься нам во всем без утайки, то минуешь пытку и
будешь казнен скорою смертию. Начнем допрос, Григорий Лукьянович!
Хотя подвижная впечатлительность Иоанна и побуждала его иногда отказываться от кровавых дел своих и предаваться раскаянию, но то
были исключения; в обыкновенное же
время он
был проникнут сознанием своей непогрешимости, верил твердо в божественное начало своей власти и ревниво охранял ее от посторонних посягательств; а посягательством казалось ему всякое, даже молчаливое осуждение.
—
Время ли, государь, веселью
быть?
— Человече, — сказал ему царь, — так ли ты блюдешь честника? На что у тебе вабило, коли ты не умеешь наманить честника? Слушай, Тришка, отдаю в твои руки долю твою: коли достанешь Адрагана, пожалую тебя так, что никому из вас такого
времени не
будет; а коли пропадет честник, велю, не прогневайся, голову с тебя снять, — и то
будет всем за страх; а я давно замечаю, что нет меж сокольников доброго строения и гибнет птичья потеха!
— Атаман, — сказал он вдруг, — как подумаю об этом, так сердце и защемит. Вот особливо сегодня, как нарядился нищим, то так живо все припоминаю, как будто вчера
было. Да не только то
время, а не знаю с чего стало мне вдруг памятно и такое, о чем я давно уж не думал. Говорят, оно не к добру, когда ни с того ни с другого станешь вдруг вспоминать, что уж из памяти вышиб!..
А как иной раз подумаешь, что
будешь там ответ держать за все, что здесь делал, так в ночное
время индо мороз по коже дерет!
Перстень покосился на Иоанна. Царь лежал с сомкнутыми глазами; рот его
был раскрыт, как у спящего. В то же
время, как будто в лад словам своим, Перстень увидел в окно, что дворцовая церковь и крыши ближних строений осветились дальним заревом.
В это мгновение царь внезапно открыл глаза. Коршун отдернул руку, но уже
было поздно: взор его встретился со взором Иоанна. Несколько
времени оба неподвижно глядели друг на друга, как бы взаимно скованные обаятельною силой.
— Эх, князь, велико дело
время. Царь может одуматься, царь может преставиться; мало ли что может случиться; а минует беда, ступай себе с богом на все четыре стороны! Что ж делать, — прибавил он, видя возрастающую досаду Серебряного, — должно
быть, тебе на роду написано пожить еще на белом свете. Ты норовом крут, Никита Романыч, да и я крепко держусь своей мысли; видно, уж нашла коса на камень, князь!
Трудно
было положение Серебряного. Став в главе станичников, он спас Максима и выиграл
время; но все
было бы вновь потеряно, если б он отказался вести буйную ватагу. Князь обратился мыслию к богу и предался его воле.
— Князь, — сказал ему Максим, не отходивший все
время от него, — недолго нам ждать, скоро зачнется бой; как взойдет солнышко, так уже многих из нас не
будет в живых, а мне бы хотелось попросить тебя…
— Спасибо, князь, спасибо тебе! А коли уж на то пошло, то дай мне разом высказать, что у меня на душе. Ты, я вижу, не брезгаешь мной. Дозволь же мне, князь, теперь, перед битвой, по древнему христианскому обычаю, побрататься с тобой! Вот и вся моя просьба; не возьми ее во гнев, князь. Если бы знал я наверно, что доведется нам еще долгое
время жить вместе, я б не просил тебя; уж помнил бы, что тебе непригоже
быть моим названым братом; а теперь…
Песенники в это
время, окончив колено, переводили дух. В глазах Серебряного еще рябило, мысли его еще не совсем прояснились, и он готов
был вздеть летник, принимая его за опашень, как среди наставшей тишины послышалось протяжное завыванье.
Вдоль цветущего берега речки жаворонки по-прежнему звенели в небесной синеве, лыски перекликались в густых камышах, а мелкие птички перепархивали, чирикая, с тростника на тростник или, заливаясь песнями, садились на пернатые стрелы, вонзившиеся в землю во
время битвы и торчавшие теперь на зеленом лугу, меж болотных цветов, как будто б и они
были цветы и росли там уже бог знает сколько
времени.
Поединок
был не простой; исход его зависел от суда божия, а князь знал свою неправость, и сколь ни показался бы ему Морозов презрителен в обыкновенной схватке, но в настоящем случае он опасался небесного гнева, страшился, что во
время боя у него онемеют или отымутся руки.
Опасение это
было тем сильнее, что недавно зажившие раны еще причиняли ему боль и что по
временам он чувствовал слабость и изнеможение.
Иван Васильевич, дорожа мнением иностранных держав, положил подождать отъезда бывших тогда в Москве литовских послов и учинить осужденным в один день общую казнь; а дабы действие ее
было поразительнее и устрашило бы мятежников на будущее
время, казни сей надлежало совершиться в Москве, в виду всего народа.
Отец его Алексей и Вяземский не
были столько счастливы. Их, вместе с разбойником Коршуном, взвели на сруб, где ожидали их страшные снаряды. В то же
время старого мельника потащили на костер и приковали к столбу.
С той самой ночи, как он
был схвачен в царской опочивальне и брошен в тюрьму, угрызения совести перестали терзать его. Он тогда же принял ожидающую его казнь как искупление совершенных им некогда злодейств, и, лежа на гнилой соломе, он в первый раз после долгого
времени заснул спокойно.
Так и в настоящее
время состояние души Иоанна
было безмятежно.
Серебряный
был опальник государев, осужденный на смерть. Он ушел из тюрьмы, и всякое сношение с ним могло стоить головы Борису Федоровичу. Но отказать князю в гостеприимстве или выдать его царю
было бы делом недостойным, на которое Годунов не мог решиться, не потеряв народного доверия, коим он более всего дорожил. В то же
время он вспомнил, что царь находится теперь в милостивом расположении духа, и в один миг сообразил, как действовать в этом случае.
В теперешнее
время нам только и
есть, что две дороги: или делать, как Курбский, — бежать навсегда из родины, или так, как я, — оставаться около царя и искать его милости.
Не всегда во
время мучений совести он
был склонен на милосердие.
Когда царь вышел на крыльцо, он уже решился простить разбойников. Ему хотелось только продержать их некоторое
время в недоумении. Замечания мамки пришлись некстати и чуть
было не раздражили Иоанна, но, к счастью, на него нашла милостивая полоса, и вместо того, чтоб предаться гневу, он вздумал посмеяться над Онуфревной и уронить ее значение в глазах царедворцев, а вместе и подшутить над стремянным Серебряного.
И Михеич начал рассказывать все, что с ним
было после разорения морозовского дома, и как он, известив Перстня и вернувшись на мельницу, нашел там Елену Дмитриевну и взялся проводить ее до мужниной вотчины, куда слуги Морозова увезли его во
время пожара.
В то же
время послышался громкий крик, и из церкви вынесли старушку, лишенную чувств; исхудалое лицо ее
было облито слезами, а седые волосы падали в беспорядке из-под бархатной шапочки.
Одно это сознание давало Серебряному возможность переносить жизнь, и он, проходя все обстоятельства своего прощания с Еленой, повторяя себе каждое ее слово, находил грустную отраду в мысли, что в самом деле
было бы совестно радоваться в теперешнее
время и что он не отчуждает себя от братий, но несет вместе с ними свою долю общего бедствия.
И невольно вспомнил Серебряный о Максиме и подумал, что не так посудил бы названый брат его. Он не сказал бы ему: «Она не по любви вышла за Морозова, она
будет ждать тебя!» Он сказал бы: «Спеши, брат мой! Не теряй ни мгновения; замори коня и останови ее, пока еще
время!»
Главнейшими из них
были Ермак Тимофеев и Иван Кольцо, осужденный когда-то на смерть, но спасшийся чудесным образом от царских стрельцов и долгое
время пропадавший без вести.