Неточные совпадения
Бросились мы было к царским саням, да не допустили нас ратники, говорят: не
велел государь!
Воротились мы в домы и долго ждали, не передумает ли царь, не вернется ли? Проходит неделя, получает высокопреосвященный грамоту; пишет
государь, что я-де от великой жалости сердца, не хотя ваших изменных дел терпеть, оставляю мои государства и еду-де куда бог укажет путь мне! Как пронеслася эта
весть, зачался вопль на Москве: «Бросил нас батюшка-царь! Кто теперь будет над нами государить!»
— Вяземский не опричник, — заметил царевич. — Он вздыхает, как красная девица. Ты б, государь-батюшка,
велел надеть на него сарафан да обрить ему бороду, как Федьке Басманову, или приказал бы ему петь с гуслярами. Гусли-то ему, я чай, будут сподручнее сабли!
— Приехали мы,
государь, объездом в деревню Медведевку, как вдруг они, окаянные, откуда ни возьмись, напустились на нас напуском, грянули как снег на голову, перекололи, перерубили человек с десятеро, достальных перевязали; а боярин-то их, разбойник, хотел было нас всех перевешать, а двух станичников, что мы было объездом захватили,
велел свободить и пустить на волю!
—
Государь, — сказал он, вставая, — коли хочешь ведать, кто напал на нас, порубил товарищей и
велел избить нас плетьми, прикажи вон этому боярину назваться по имени, по изотчеству!
—
Государь, — сказал он, — я не запираюсь в своем деле. Я напал на этого человека,
велел его с товарищи бить плетьми, затем
велел бить…
—
Государь, — произнес Малюта в сильном волнении, — между добрыми слугами твоими теперь много пьяных, много таких, которые говорят, не помня, не спрошаючи разума! Не
вели искать этого бражника,
государь! Протрезвится, сам не поверит, какую речь пьяным делом держал!
—
Государь! — продолжал Малюта, — не
вели…
Забудь,
государь, дурацкие слова мои,
вели снять с меня кафтан золоченый, одень в рогожу, только отпусти Максиму вину его!
— Не поздно,
государь, — сказал Годунов, возвращаясь в палату. — Я
велел подождать казнить Серебряного. На милость образца нет,
государь; а мне ведомо, что ты милостив, что иной раз и присудишь и простишь виноватого. Только уже Серебряный положил голову на плаху, палач, снём кафтан, засуча рукава, ждет твоего царского веления!
— Эх,
государь! — поспешил сказать Малюта, — куда твоя милость ни
велит вписать Максима, везде готов он служить по указу твоему! Да поди домой, Максим, поздно; скажи матери, чтобы не ждала меня; у нас дело в тюрьме: Колычевых пытаем. Поди, Максим, поди!
—
Государь, — сказал, помолчав, Григорий Лукьянович, — ты
велишь пытать Колычевых про новых изменников. Уж положись на меня. Я про все заставлю Колычевых с пыток рассказать. Одного только не сумею: не сумею заставить их назвать твоего набольшего супротивника!
— Царь милостив ко всем, — сказал он с притворным смирением, — и меня жалует не по заслугам. Не мне судить о делах государских, не мне царю указывать. А опричнину понять нетрудно: вся земля государева, все мы под его высокою рукою; что возьмет
государь на свой обиход, то и его, а что нам оставит, то наше; кому
велит быть около себя, те к нему близко, а кому не
велит, те далеко. Вот и вся опричнина.
— Батюшка-государь! — сказали они, упав на колени, — не взыщи за нашу грубую, мужицкую речь! Не
вели нам головы сечь, по неведенью согрешили!
— Какую же сказку соизволишь, батюшка-государь? — спросил он с притворным, а может быть, и с настоящим страхом. — Не рассказать ли тебе о Бабе-яге? О Чуриле Пленковиче? О Иване Озере? Или не
велишь ли твоей милости что-нибудь божественное рассказать?
—
Государь, — продолжал Морозов, не вставая, —
вели позвать Афоньку. Пусть при мне даст ответ твоей милости!
— Лжешь ты, окаянный пес! — сказал он, окидывая его презрительно с ног до головы, — каждое твое слово есть негодная ложь; а я в своей правде готов крест целовать!
Государь!
вели ему, окаянному, выдать мне жену мою, с которою повенчан я по закону христианскому!
—
Государь, — сказал он, — ты дозволил ворогу моему поставить бойца вместо себя; дозволь же и мне найти наймита против наймита, не то
вели отставить поле до другого раза.
—
Государь, не
вели мужику на холопа твоего порухи класть! — воскликнул он. — Я твоей царской милости честно в опричниках служу и сроду еще на ослопах не бился!
—
Государь,
вели оттащить этого дьявола! Хомяк у нас лучший человек во всей опричнине!
— Что ж, — ответил Вяземский с решимостью, —
вели мне голову рубить,
государь!
— Надёжа-государь! — сказал он дерзко, тряхнув головою, чтобы оправить свои растрепанные кудри, — надёжа-государь. Иду я по твоему указу на муку и смерть. Дай же мне сказать тебе последнее спасибо за все твои ласки! Не умышлял я на тебя ничего, а грехи-то у меня с тобою одни! Как
поведут казнить меня, я все до одного расскажу перед народом! А ты, батька игумен, слушай теперь мою исповедь!..
—
Государь, возьми назад свое слово!
Вели меня смерти предать! В голове моей ты волён, но в чести моей не волён никто!
Вели казнить меня,
государь,
вели мне голову на плаху понести, и я с радостью пойду на мученья, как прежде на битвы хаживал!
— Как же мне потешать тебя,
государь? — спросил он, положив локти на стол, глядя прямо в очи Ивану Васильевичу. — Мудрен ты стал на потехи, ничем не удивишь тебя! Каких шуток не перешучено на Руси, с тех пор как ты государишь! Потешался ты, когда был еще отроком и конем давил народ на улицах; потешался ты, когда на охоте
велел псарям князя Шуйского зарезать; потешался, когда выборные люди из Пскова пришли плакаться тебе на твоего наместника, а ты приказал им горячею смолою бороды палить!
Что же ты сделал тогда,
государь? Тогда, — продолжал Морозов, и голос его задрожал, и колокольцы затряслись на одежде, — тогда тебе показалось мало бесчестия на слуге твоем, и ты порешил опозорить его еще неслыханным, небывалым позором! Тогда, — воскликнул Морозов, отталкивая стол и вставая с места, — тогда ты,
государь, боярина Морозова одел в шутовской кафтан и
велел ему, спасшему Тулу и Москву, забавлять тебя вместе со скаредными твоими кромешниками!
Заслужил ты себе истязания паче смерти; но великий
государь, помня прежние доблести твои, от жалости сердца,
повелел тебя, особно от других и минуя прочие муки, скорою смертью казнить, голову тебе отсечь, остатков же твоих на его государский обиход не отписывать!
— В ратный-то строй пригодны, — ответил Никита Романович, — только уж,
государь, не
вели их в опричнину вписывать!
— Великий
государь, — ответил Кольцо, собирая все свое присутствие духа, — не заслужил я еще тогда твоей великой милости. Совестно мне было тебе на глаза показаться; а когда князь Никита Романыч
повел к тебе товарищей, я вернулся опять на Волгу, к Ермаку Тимофеичу, не приведет ли бог какую новую службу тебе сослужить!