Неточные совпадения
Вслед за
тем Гоголь попотчевал графа лакомством
другого сорта: он продекламировал с свойственным ему искусством великорусскую песню, выражая голосом
и мимикою патриархальную величавость русского характера, которою исполнена эта песня: «Пантелей государь ходит по двору, Кузьмич гуляет по широкому»
и т. д.
Хороводы пели
то оба вместе,
то очередуясь, разговаривали один с
другим и перекидывались шуточною бранью.
— Да, боярин, кабы не ты,
то висеть бы мне вместо их! А все-таки послушай мово слова, отпусти их; жалеть не будешь, как приедешь на Москву. Там, боярин, не
то, что прежде, не
те времена! Кабы всех их перевешать, я бы не прочь, зачем бы не повесить! А
то и без этих довольно их на Руси останется; а тут еще человек десять ихних ускакало; так если этот дьявол, Хомяк, не воротится на Москву, они не на кого
другого, а прямо на тебя покажут!
Увидя мужчину, Елена хотела скрыться; но, бросив еще взгляд на всадника, она вдруг стала как вкопанная. Князь также остановил коня. Он не верил глазам своим. Тысяча мыслей в одно мгновение втеснялись в его голову, одна
другой противореча. Он видел пред собой Елену, дочь Плещеева-Очина,
ту самую, которую он любил
и которая клялась ему в любви пять лет
тому назад. Но каким случаем она попала в сад к боярину Морозову?
В
тот же миг князь поднялся на стременах
и схватился за колья ограды. Елена с
другой стороны уже стояла на скамье. Без размышления, без самосознания, они бросились
друг к
другу,
и уста их соединились…
— Кто против этого, князь. На
то он царь, чтобы карать
и миловать. Только
то больно, что не злодеев казнили, а всё верных слуг государевых: окольничего Адашева (Алексеева брата) с малолетным сыном; трех Сатиных; Ивана Шишкина с женою да с детьми; да еще многих
других безвинных.
— Должно быть, князь. Но садись, слушай далее. В
другой раз Иван Васильевич, упившись, начал (
и подумать срамно!) с своими любимцами в личинах плясать. Тут был боярин князь Михаило Репнин. Он заплакал с горести. Царь давай
и на него личину надевать. «Нет! — сказал Репнин, — не бывать
тому, чтобы я посрамил сан свой боярский!» —
и растоптал личину ногами. Дней пять спустя убит он по царскому указу во храме божием!
Они теснились одна возле
другой, громоздились одна на
другую,
и сквозили,
и пузырились. Золото, серебро, цветные изразцы, как блестящая чешуя, покрывали дворец сверху донизу. Когда солнце его освещало, нельзя было издали догадаться, дворец ли это, или куст цветов исполинских, или
то жар-птицы слетелись в густую стаю
и распустили на солнце свои огненные перья?
Малюта взглянул на царевича таким взглядом, от которого всякий
другой задрожал бы. Но царевич считал себя недоступным Малютиной мести. Второй сын Грозного, наследник престола, вмещал в себе почти все пороки отца, а злые примеры все более
и более заглушали
то, что было в нем доброго. Иоанн Иоаннович уже не знал жалости.
Молился он о тишине на святой Руси, молился о
том, чтоб дал ему господь побороть измену
и непокорство, чтобы благословил его окончить дело великого поту, сравнять сильных со слабыми, чтобы не было на Руси одного выше
другого, чтобы все были в равенстве, а он бы стоял один надо всеми, аки дуб во чистом поле!
— Ключи! — проворчала старуха, — уж припекут тебя на
том свете раскаленными ключами, сатана ты этакой! Ей-богу, сатана!
И лицо-то дьявольское! Уж кому
другому, а тебе не миновать огня вечного! Будешь, Гришка, лизать сковороды горячие за все клеветы свои! Будешь, проклятый, в смоле кипеть, помяни мое слово!
В
то самое время, как они торопились
и погоняли коней,
другие молодцы, недоброго вида, собирались в дремучем лесу недалеко от Поганой Лужи.
Далее двое молодцов тузили
друг друга по голове кулаками. Игра состояла в
том, что кто-де из нас первый попросит пощады.
И ни одному не хотелось просить ее. Уже оба противника побагровели, как две свеклы, но дюжие кулаки не переставали стучать о головы, словно молоты о наковальни.
— Поймали было царские люди Кольцо, только проскользнуло оно у них промеж пальцев, да
и покатилось по белу свету. Где оно теперь, сердечное, бог весть, только, я чаю, скоро опять на Волгу перекатится! Кто раз побывал на Волге,
тому не ужиться на
другой сторонушке!
— Великий государь наш, — сказал он, — часто жалеет
и плачет о своих злодеях
и часто молится за их души. А что он созвал нас на молитву ночью,
тому дивиться нечего. Сам Василий Великий во втором послании к Григорию Назианзину говорит: что
другим утро,
то трудящимся в благочестии полунощь. Среди ночной тишины, когда ни очи, ни уши не допускают в сердце вредительного, пристойно уму человеческому пребывать с богом!
Песня эта, может быть
и несходная с действительными событиями, согласна, однако, с духом
того века. Не полно
и не ясно доходили до народа известия о
том, что случалось при царском дворе или в кругу царских приближенных, но в
то время, когда сословия еще не были разъединены правами
и не жили врозь одно
другого, известия эти, даже искаженные, не выходили из границ правдоподобия
и носили на себе печать общей жизни
и общих понятий.
На
другой день он не показал
и виду, что подозревает Елену. Он был с нею по-прежнему приветлив
и ласков. Но временам лишь, когда она
того не примечала, боярин забывался, сдвигал брови
и грозно смотрел на Елену. Страшную думу думал тогда Дружина Андреевич. Он думал, как бы сыскать ему своего недруга.
— Атаман, — сказал он вдруг, — как подумаю об этом, так сердце
и защемит. Вот особливо сегодня, как нарядился нищим,
то так живо все припоминаю, как будто вчера было. Да не только
то время, а не знаю с чего стало мне вдруг памятно
и такое, о чем я давно уж не думал. Говорят, оно не к добру, когда ни с
того ни с
другого станешь вдруг вспоминать, что уж из памяти вышиб!..
— Еще, слушай, Трифон, я еду в далекий путь. Может, не скоро вернусь. Так, коли тебе не в труд, наведывайся от поры до поры к матери, да говори ей каждый раз: я-де, говори, слышал от людей, что сын твой, помощию божией, здоров, а ты-де о нем не кручинься! А буде матушка спросит: от каких людей слышал?
и ты ей говори: слышал-де от московских людей, а им-де
другие люди сказывали, а какие люди,
того не говори, чтоб
и концов не нашли, а только бы ведала матушка, что я здравствую.
— Малость, батюшка, совсем малость! Иной раз, придется,
и есть нечего.
Того и смотри, с голоду али с наготы помрешь. А лошадки-то нет у нас товар в город отвезти.
Другой год волки съели.
Вот Годунов, пожалуй,
и лучше
других, а все не
то, что ты.
— Теперь, — сказал он радостно, — ты мне брат, Никита Романыч! Что бы ни случилось, я с тобой неразлучен, кто тебе
друг,
тот друг и мне; кто тебе враг,
тот и мне враг; буду любить твоею любовью, опаляться твоим гневом, мыслить твоею мыслию! Теперь мне
и умирать веселее,
и жить не горько; есть с кем жить, за кого умереть!
Между
тем Никита Романович вместе с своими перешел речку вброд
и врезался в толпу врагов, на которых в
то же время наперла с
другой стороны вновь пришедшая подмога.
Люди Басманова
и разбойники окружили Серебряного. Татары были разбиты наголову, многие отдались в плен,
другие бежали. Максиму вырыли могилу
и похоронили его честно. Между
тем Басманов велел раскинуть на берегу речки свой персидский шатер, а дворецкий его, один из начальных людей рати, доложил Серебряному, что боярин бьет ему челом, просит не побрезгать походным обедом.
— Нет, князь, я не
то, что
другие. Меня царь не простит, не таковы мои винности. Да признаться,
и соскучился по Ермаке Тимофеиче; вот уж который год не видал его. Прости, князь, не поминай лихом!
Место, на которое указывал гусляр, было приготовлено для самого царя. Оно состояло из дощатого помоста, покрытого червленым сукном. На нем были поставлены царские кресла, а торчавшие там копья
и рогатины принадлежали опричникам, окружавшим помост.
Другие опричники стояли у цепи, протянутой вокруг поля,
то есть просторного места, приготовленного для конного или пешего боя, смотря по уговору бойцов. Они отгоняли народ бердышами
и не давали ему напирать на цепь.
Домогательство Вяземского было противно правилам. Кто не хотел биться сам, должен был объявить о
том заране. Вышедши раз на поединок, нельзя было поставить вместо себя
другого. Но царь имел в виду погибель Морозова
и согласился.
— Государь, — сказал он, — ты дозволил ворогу моему поставить бойца вместо себя; дозволь же
и мне найти наймита против наймита, не
то вели отставить поле до
другого раза.
— Ведаю себя чистым пред богом
и пред государем, — ответствовал он спокойно, — предаю душу мою господу Иисусу Христу, у государя же прошу единой милости: что останется после меня добра моего,
то все пусть разделится на три части: первую часть — на церкви божии
и на помин души моей;
другую — нищей братии; а третью — верным слугам
и холопям моим; а кабальных людей
и рабов отпускаю вечно на волю! Вдове же моей прощаю,
и вольно ей выйти за кого похочет!
— Я дело
другое, князь. Я знаю, что делаю. Я царю не перечу; он меня сам не захочет вписать; так уж я поставил себя. А ты, когда поступил бы на место Вяземского да сделался бы оружничим царским,
то был бы в приближении у Ивана Васильевича, ты бы этим всей земле послужил. Мы бы с тобой стали идти заодно
и опричнину, пожалуй, подсекли бы!
Слова Годунова также пришли ему на память,
и он горько усмехнулся, вспомнив, с какою уверенностью Годунов говорил о своем знании человеческого сердца. «Видно, — подумал он, — не все умеет угадывать Борис Федорыч! Государственное дело
и сердце Ивана Васильевича ему ведомы; он знает наперед, что скажет Малюта, что сделает
тот или
другой опричник; но как чувствуют
те, которые не ищут своих выгод, это для него потемки!»
После этого убийства Иоанн, в мрачном отчаянье, созвал Думу, объявил, что хочет идти в монастырь,
и приказал приступить к выбору
другого царя. Снисходя, однако, на усиленные просьбы бояр, он согласился остаться на престоле
и ограничился одним покаянием
и богатыми вкладами; а вскоре потом снова начались казни. Так, по свидетельству Одерборна, он осудил на смерть две тысячи триста человек за
то, что они сдали врагам разные крепости, хотя сам Баторий удивлялся их мужеству.
— Об нем не хлопочи, мы
и его не забудем. А коли ты боишься, что я не сумею угодить на его милость,
то возьми две сабли, одну себе,
другую Ермаку.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны
и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет,
то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем
другом,
то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с
тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра
тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу,
и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях
и у
того и у
другого.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в
то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое
и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с
другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий (робея).Извините, я, право, не виноват. На рынке у меня говядина всегда хорошая. Привозят холмогорские купцы, люди трезвые
и поведения хорошего. Я уж не знаю, откуда он берет такую. А если что не так,
то… Позвольте мне предложить вам переехать со мною на
другую квартиру.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с
тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот
и тянет! В одном ухе так вот
и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в
другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!»
И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз.
И руки дрожат,
и все помутилось.