Неточные совпадения
Православные покоились
в своих опочивальнях, и
не было никого, кто бы гневил бога, гуляя по улицам, ибо бог и человеку, и всякой твари велел покоиться
в полуденную
пору; а грешно идти против воли божией, разве уж принудит неотложное дело.
— Готово, Пашенька, — сказала она, радуясь своей работе, — встань-ка да пройдись передо мною. Ну, смотрите, девушки,
не правда ли, эта коса красивее кокошника? — Все
в свою
пору, боярыня, — отвечали, смеясь, девушки, — а вот Дуняша
не прочь бы и от кокошника!
Много сокрытого узнавала Онуфревна посредством гаданья и никогда
не ошибалась.
В самое величие князя Телепнева — Иоанну тогда было четыре года — она предсказала князю, что он умрет голодною смертью. Так и сбылось. Много лет протекло с тех
пор, а еще свежо было
в памяти стариков это предсказанье.
— Ну, брат, — сказали разбойники, подымаясь на ноги и потирая ребра, — кабы ты тогда
в пору осерчал,
не отбили бы у тебя невесты! Вишь, какой Илья Муромец!
— Государь! — сказал он, — на то щука
в море, чтобы карась
не дремал!
Не привычен я ни к ратному строю, ни к торговому делу. Прости, государь; вон уж пыль сюда подвигается;
пора назад; рыба ищет где поглубже, а наш брат — где место покрепче!
Пора нам возвратиться к Морозову. Смущение Елены
в присутствии Серебряного
не ускользнуло от проницательности боярина. Правда, сначала он подумал, что встреча с Вяземским тому причиной, но впоследствии новое подозрение зародилось
в душе его.
— Нет, господин мой! — взрыдала Елена и упала на колени, — я никогда этого
не думала! Ни
в уме, ни
в помышлении того
не было! Да он же
в ту
пору был
в Литве…
Вы
не в ту
пору спознались, но позже, когда он вернулся.
— Тише, Галка, полно те фыркать, — говорил он, трепля лошадь по крутой шее, — вишь, какая неугомонная, ничего расслушать
не даст. Фу ты пропасть, никак и места
не спознаю! Все липа да орешник, а когда
в ту
пору ночью ехали, кажись, смолою попахивало!
Не знал он наверно, сколько прошло дней с тех
пор, как его схватили, ибо свет ниоткуда
не проникал
в подземелье; но время от времени доходил до слуха его отдаленный благовест, и, соображаясь с этим глухим и слабым звоном, он рассчитал, что сидит
в тюрьме более трех дней.
— Я пришел, — ответил спокойно Годунов, — быть у допроса твоего вместе с Григорьем Лукьяновичем. Отступаться мне
не от чего; я никогда
не мыслил к тебе и только, ведая государево милосердие, остановил
в ту
пору заслуженную тобою казнь!
«Вот и вправду веселые люди, — подумал он, — видно, что
не здешние. Надоели мне уже мои сказочники. Всё одно и то же наладили, да уж и скоморохи мне наскучили. С тех
пор как пошутил я с одним неосторожно, стали все меня опасаться; смешного слова
не добьешься; точно будто моя вина, что у того дурака душа
не крепко
в теле сидела!»
Вот уж двадцать лет минуло с той
поры, как тоска ко мне прикачнулась, привалилася, а никто ни на Волге, ни на Москве про то
не знает; никому я ни слова
не вымолвил; схоронил тоску
в душе своей, да и ношу двадцать лет, словно жернов на шее.
— Да пошел раз
в горы, с камней лыки драть, вижу, дуб растет,
в дупле жареные цыплята пищат. Я влез
в дупло, съел цыплят, потолстел, вылезти
не могу! Как тут быть? Сбегал домой за топором, обтесал дупло, да и вылез; только тесамши-то, видно, щепками глаза засорил; с тех
пор ничего
не вижу: иной раз щи хлебаю, ложку
в ухо сую; чешется нос, а я скребу спину!
— Еще, слушай, Трифон, я еду
в далекий путь. Может,
не скоро вернусь. Так, коли тебе
не в труд, наведывайся от
поры до
поры к матери, да говори ей каждый раз: я-де, говори, слышал от людей, что сын твой, помощию божией, здоров, а ты-де о нем
не кручинься! А буде матушка спросит: от каких людей слышал? и ты ей говори: слышал-де от московских людей, а им-де другие люди сказывали, а какие люди, того
не говори, чтоб и концов
не нашли, а только бы ведала матушка, что я здравствую.
— Теперь-то и самая
пора: царь, слышно, на богомолье;
в Слободе и половины опричников
не осталось!
—
Пора! — сказал Серебряный, садясь
в седло, и вынул саблю. — Чур меня слушаться, ребята,
не сбиваться
в кучу,
не рассыпаться врозь, каждый знай свое место. С богом, за мной!
— Ох, сирота, сирота я! — заговорил он нараспев, будто бы плача, — сирота я горькая, горемычная! С тех
пор как разлюбил меня царь, всяк только и норовит, как бы обидеть меня! Никто
не приласкает, никто
не приголубит, все так на меня и плюют! Ой, житье мое, житье нерадостное! Надоело ты мне, собачье житье! Захлесну поясок за перекладинку, продену
в петельку головушку бесталанную!
— Постой, Федор Алексеич! — сказал он, вставая, — это Максимов Буян,
не тронь его. Он зовет меня на могилу моего названого брата;
не в меру я с тобой загулялся; прости,
пора мне
в путь!
Вяземский
не думал, что, упоминая о мельнице, он усилит
в Иоанне зародившееся подозрение и придаст вероятие наговору Басманова; но Иоанн
не показал вида, что обращает внимание на это обстоятельство, а только записал его
в памяти, чтобы воспользоваться им при случае; до
поры же до времени затаил свои мысли под личиною беспристрастия.
— Эх, конь! — говорил он, топая ногами и хватаясь
в восхищении за голову, — экий конь! подумаешь. И
не видывал такого коня! Ведь всякие перебывали, а небось такого бог
не послал! Что бы, — прибавил он про себя, — что бы было
в ту
пору этому седоку, как он есть, на Поганую Лужу выехать! Слышь ты, — продолжал он весело, толкая локтем товарища, — слышь ты, дурень, который конь тебе боле по сердцу?
— Борис, — сказал он Годунову, — тому скоро два года, я боярина Дружину за такой же ответ выдал тебе головою. Но, видно, мне
пора изменить мой обычай. Должно быть, уж
не мы земским, а земские нам будут указывать! Должно быть, уж я и
в домишке моем
не хозяин! Придется мне, убогому, забрать свою рухлядишку и бежать с людишками моими куда-нибудь подале! Прогонят они меня отсюда, калику перехожего, как от Москвы прогнали!
— Как же мне потешать тебя, государь? — спросил он, положив локти на стол, глядя прямо
в очи Ивану Васильевичу. — Мудрен ты стал на потехи, ничем
не удивишь тебя! Каких шуток
не перешучено на Руси, с тех
пор как ты государишь! Потешался ты, когда был еще отроком и конем давил народ на улицах; потешался ты, когда на охоте велел псарям князя Шуйского зарезать; потешался, когда выборные люди из Пскова пришли плакаться тебе на твоего наместника, а ты приказал им горячею смолою бороды палить!
— Послушай, князь, ты сам себя
не бережешь; такой, видно, уж нрав у тебя; но бог тебя бережет. Как ты до сих
пор ни лез
в петлю, а все цел оставался. Должно быть,
не написано тебе пропасть ни за что ни про что. Кабы ты с неделю тому вернулся,
не знаю, что бы с тобой было, а теперь, пожалуй, есть тебе надежда; только
не спеши на глаза Ивану Васильевичу; дай мне сперва увидеть его.
— Нельзя, Борис Федорыч,
пора мне к своим! Боюсь, чтоб они с кем
не повздорили. Кабы царь был
в Слободе, мы прямо б к нему с повинною пришли, и пусть бы случилось, что богу угодно; а с здешними душегубцами
не убережешься. Хоть мы и
в сторонке, под самым лесом остановились, а все же может какой-нибудь объезд наехать!
— Будет! — сказал Кольцо, следивший заботливо за детиной, — довольно пялить царскую кольчугу-то! Пожалуй, разорвешь ее, медведь! Государь, — продолжал он, — кольчуга добрая, и будет Ермолаю Тимофеичу
в самую
пору; а этот потому пролезть
не может, что ему кулаки мешают. Этаких кулаков ни у кого нет, окроме его!