Неточные совпадения
— Подойди и ты,
Максим, я тебя к
руке пожалую. Хлеб-соль ешь, а правду режь! Так и напредки чини. Выдать ему три сорока соболей на шубу!
Максим поклонился в землю и поцеловал царскую
руку.
— Господь сохранит его от
рук твоих! — сказал
Максим, делая крестное знамение, — не попустит он тебя все доброе на Руси погубить! Да, — продолжал, одушевляясь, сын Малюты, — лишь увидел я князя Никиту Романыча, понял, что хорошо б жить вместе с ним, и захотелось мне попроситься к нему, но совестно подойти было: очи мои на него не подымутся, пока буду эту одежду носить!
Игумен не отвечал. Он горестно стоял перед
Максимом. Неподвижно смотрели на них мрачные лики угодников. Грешники на картине Страшного суда жалобно подымали
руки к небу, но все молчало. Спокойствие церкви прерывали одни рыдания
Максима, щебетанье ласточек под сводами да изредка полугромкое слово среди тихой молитвы, которую читал про себя игумен.
Версты полторы от места, где совершилось нападение на
Максима, толпы вооруженных людей сидели вокруг винных бочек с выбитыми днами. Чарки и берестовые черпала ходили из
рук в
руки. Пылающие костры освещали резкие черты, всклокоченные бороды и разнообразные одежды. Были тут знакомые нам лица: и Андрюшка, и Васька, и рыжий песенник; но не было старого Коршуна. Часто поминали его разбойники, хлебая из черпал и осушая чарки.
Из глубины леса шло несколько людей в изодранных одеждах, с дубинами в
руках. Они вели с собой связанного
Максима. Разбойник, которого он ударил саблей, ехал на Максимовом коне. Впереди шел Хлопко, присвистывая и приплясывая. Раненый Буян тащился сзади.
Максим смотрел на все спокойным оком. Не страшно было ему умирать в муках; грустно было умереть без меча, со связанными
руками, и не слыхать в предсмертный час ни бранного окрика, ни ржания коней, а слышать лишь дикие песни да пьяный смех своих мучителей.
— Развяжите мне
руки! — отвечал
Максим, — не могу перекреститься!
— Крестись, да недолго! — сказал он, и когда
Максим помолился, Хлопко и рыжий сорвали с него платье и стали привязывать его
руки и ноги к жердям.
—
Максим Григорьич, — сказал Серебряный и крепко сжал его
руку, — и ты полюбился мне, как брат родной!
Максим говорил с непривычным жаром, но вдруг остановился и схватил Серебряного за
руку.
Зазвенел тугой татарский лук, спела тетива, провизжала стрела, угодила
Максиму в белу грудь, угодила каленая под самое сердце. Закачался
Максим на седле, ухватился за конскую гриву; не хочется пасть добру молодцу, но доспел ему час, на роду написанный, и свалился он на сыру землю, зацепя стремя ногою. Поволок его конь по чисту полю, и летит
Максим, лежа навзничь, раскидав белые
руки, и метут его кудри мать сыру-земли, и бежит за ним по полю кровавый след.
И
Максим открыл туманные очи и протянул к нему
руки.
Неточные совпадения
— Право, мне нечего рассказывать, дорогой
Максим Максимыч… Однако прощайте, мне пора… я спешу… Благодарю, что не забыли… — прибавил он, взяв его за
руку.
— Да будто один Михеев! А Пробка Степан, плотник, Милушкин, кирпичник, Телятников
Максим, сапожник, — ведь все пошли, всех продал! — А когда председатель спросил, зачем же они пошли, будучи людьми необходимыми для дому и мастеровыми, Собакевич отвечал, махнувши
рукой: — А! так просто, нашла дурь: дай, говорю, продам, да и продал сдуру! — Засим он повесил голову так, как будто сам раскаивался в этом деле, и прибавил: — Вот и седой человек, а до сих пор не набрался ума.
Один только козак,
Максим Голодуха, вырвался дорогою из татарских
рук, заколол мирзу, отвязал у него мешок с цехинами и на татарском коне, в татарской одежде полтора дни и две ночи уходил от погони, загнал насмерть коня, пересел дорогою на другого, загнал и того, и уже на третьем приехал в запорожский табор, разведав на дороге, что запорожцы были под Дубной.
Только бегает мальчик раз на дворе, а тут вдруг и подъехал на паре
Максим Иванович, да как раз выпимши; а мальчик-то с лестницы прямо на него, невзначай то есть, посклизнулся, да прямо об него стукнулся, как он с дрожек сходил, и обеими
руками ему прямо в живот.
Кончилась обедня, вышел
Максим Иванович, и все деточки, все-то рядком стали перед ним на коленки — научила она их перед тем, и ручки перед собой ладошками как один сложили, а сама за ними, с пятым ребенком на
руках, земно при всех людях ему поклонилась: «Батюшка,
Максим Иванович, помилуй сирот, не отымай последнего куска, не выгоняй из родного гнезда!» И все, кто тут ни был, все прослезились — так уж хорошо она их научила.