Неточные совпадения
— А кабы он опять уехал? Что бы тогда? Без
государя было оставаться, что ли? А народ что бы
сказал?
— Так, — проговорил он, немного помолчав, — нельзя было быть без
государя. Только теперь-то чего вы ждете? Зачем не
скажете ему, что от опричнины вся земля гибнет? Зачем смотрите на все да молчите?
Скажи, князь, — продолжал Морозов, — когда хотел ты здравствовать
государю?
Кажется,
государь без него ни шагу; а
скажи только слово Борис Федорыч, так выйдет не по Малютину, а по Борисову!
— Василий-су! —
сказал Басманов, — великий
государь жалует тебя чашею!
—
Государь, —
сказал он, вставая, — коли хочешь ведать, кто напал на нас, порубил товарищей и велел избить нас плетьми, прикажи вон этому боярину назваться по имени, по изотчеству!
—
Государь, —
сказал он, — не слушай боярина. То он на меня сором лает, затем что я малый человек, и в том промеж нас правды не будет; а прикажи снять допрос с товарищей или, пожалуй, прикажи пытать нас обоих накрепко, и в том будет промеж нас правда.
—
Государь, —
сказал он, — я не запираюсь в своем деле. Я напал на этого человека, велел его с товарищи бить плетьми, затем велел бить…
— Не поздно,
государь, —
сказал Годунов, возвращаясь в палату. — Я велел подождать казнить Серебряного. На милость образца нет,
государь; а мне ведомо, что ты милостив, что иной раз и присудишь и простишь виноватого. Только уже Серебряный положил голову на плаху, палач, снём кафтан, засуча рукава, ждет твоего царского веления!
—
Государь, —
сказал он, — хотелось бы, вишь, ему послужить твоей милости. Хотелось бы и гривну на золотой цепочке получить из царских рук твоих. Горяча в нем кровь,
государь. Затем и просится на татар да немцев.
— Эх,
государь! — поспешил
сказать Малюта, — куда твоя милость ни велит вписать Максима, везде готов он служить по указу твоему! Да поди домой, Максим, поздно;
скажи матери, чтобы не ждала меня; у нас дело в тюрьме: Колычевых пытаем. Поди, Максим, поди!
— И тогда побил бы,
государь, —
сказал он простодушно, — не поверил бы я, что они по твоему указу душегубствуют!
—
Государь! —
сказал Серебряный, — жизнь моя в руке твоей. Хорониться от тебя не в моем обычае. Обещаю тебе, если будет на мне какая вина, ожидать твоего суда и от воли твоей не уходить!
— Максимушка! —
сказал он, принимая заискивающий вид, насколько позволяло зверское лицо его, — не в пору ты уезжать затеял! Твое слово понравилось сегодня царю. Хоть и напугал ты меня порядком, да заступились, видно, святые угодники за нас, умягчили сердце батюшки-государя. Вместо чтоб казнить, он похвалил тебя, и жалованья тебе прибавил, и собольею шубой пожаловал! Посмотри, коли ты теперь в гору не пойдешь! А покамест чем тебе здесь не житье?
—
Государь, —
сказал, помолчав, Григорий Лукьянович, — ты велишь пытать Колычевых про новых изменников. Уж положись на меня. Я про все заставлю Колычевых с пыток рассказать. Одного только не сумею: не сумею заставить их назвать твоего набольшего супротивника!
— Видишь,
государь, как бы тебе
сказать. Вот, примерно, вспомни, когда ты при смерти лежал, дай бог тебе много лет здравствовать! а бояре-то на тебя, трудного, заговор затеяли. Ведь у них был тогда старшой, примерно, братец твой Володимир Андреич!
—
Государь, —
сказал он вполголоса, — ты на него не гневайся, ведь он не сам вздумал!
—
Государь! —
сказал он вдруг резко, — не ищи измены далеко. Супротивник твой сидит супротив тебя, он пьет с тобой с одного ковша, ест с тобой с одного блюда, платье носит с одного плеча!
— Великий
государь наш, —
сказал он, — часто жалеет и плачет о своих злодеях и часто молится за их души. А что он созвал нас на молитву ночью, тому дивиться нечего. Сам Василий Великий во втором послании к Григорию Назианзину говорит: что другим утро, то трудящимся в благочестии полунощь. Среди ночной тишины, когда ни очи, ни уши не допускают в сердце вредительного, пристойно уму человеческому пребывать с богом!
— Борис Федорыч! Случалось мне видеть и прежде, как царь молился; оно было не так. Все теперь стало иначе. И опричнины я в толк не возьму. Это не монахи, а разбойники. Немного дней, как я на Москву вернулся, а столько неистовых дел наслышался и насмотрелся, что и поверить трудно. Должно быть, обошли
государя. Вот ты, Борис Федорыч, близок к нему, он любит тебя, что б тебе
сказать ему про опричнину?
— Царь милостив ко всем, —
сказал он с притворным смирением, — и меня жалует не по заслугам. Не мне судить о делах государских, не мне царю указывать. А опричнину понять нетрудно: вся земля государева, все мы под его высокою рукою; что возьмет
государь на свой обиход, то и его, а что нам оставит, то наше; кому велит быть около себя, те к нему близко, а кому не велит, те далеко. Вот и вся опричнина.
— Нечего делать, —
сказал Перстень, — видно, не доспел ему час, а жаль, право! Ну, так и быть, даст бог, в другой раз не свернется! А теперь дозволь,
государь, я тебя с ребятами до дороги провожу. Совестно мне,
государь! Не приходилось бы мне, худому человеку, и говорить с твоею милостью, да что ж делать, без меня тебе отселе не выбраться!
—
Государь, —
сказал он, соскакивая с коня, — вот твоя дорога, вон и Слобода видна. Не пристало нам доле с твоею царскою милостью оставаться. К тому ж там пыль по дороге встает; должно быть, идут ратные люди. Прости,
государь, не взыщи; поневоле бог свел!
—
Государь! —
сказал он, — на то щука в море, чтобы карась не дремал! Не привычен я ни к ратному строю, ни к торговому делу. Прости,
государь; вон уж пыль сюда подвигается; пора назад; рыба ищет где поглубже, а наш брат — где место покрепче!
—
Государь, —
сказал слуга, — едут царские люди. Впереди всех князь Афанасий Иваныч Вяземский; уж они близко; прикажешь встречать?
— Боярин! —
сказал, вбегая, дворецкий, — князь Вяземский с опричниками подъезжает к нашим воротам! Князь говорит, я-де послан от самого
государя.
— От
государя? Он тебе
сказал — от
государя? Настежь ворота! Подайте золотое блюдо с хлебом-солью! Вся дворня чтобы шла навстречу посланным
государя!
— Князь, —
сказал Морозов, — ты послан ко мне от
государя. Спешу встретить с хлебом-солью тебя и твоих! — И сивые волосы боярина пали ему на глаза от низкого поклона.
— Боярин, — ответил Вяземский, — великий
государь велел тебе
сказать свой царский указ: «Боярин Дружина! царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси слагает с тебя гнев свой, сымает с главы твоей свою царскую опалу, милует и прощает тебя во всех твоих винностях; и быть тебе, боярину Дружине, по-прежнему в его, великого
государя, милости, и служить тебе и напредки великому
государю, и писаться твоей чести по-прежнему ж!»
— Что? —
сказал Морозов, будто не расслышан, — угорела? эка невидаль! Прошу вас,
государи, подходите, не слушайте жены! Она еще ребенок; больно застенчива, ей в новинку обряд! Да к тому еще угорела! Подходите, дорогие гости, прошу вас!
— Батюшка-государь! —
сказали они, упав на колени, — не взыщи за нашу грубую, мужицкую речь! Не вели нам головы сечь, по неведенью согрешили!
— Так это вы, —
сказал, смеясь, сокольник, — те слепые, что с царем говорили! Бояре еще и теперь вам смеются. Ну, ребята, мы днем потешали батюшку-государя, а вам придется ночью тешить его царскую милость. Сказывают, хочет
государь ваших сказок послушать!
— Про Акундина? —
сказал Перстень с замешательством, вспомнив, что в той сказке величается опальный Новгород. — Про Акундина, батюшка-государь, сказка-то нехорошая, мужицкая; выдумали ту сказку глупые мужики новгородские; да я, батюшка-царь, как будто и забыл-то ее…
Я
скажу вам,
государи, не выглядя,
скажу вам, братцы, не по грамоте, не по грамоте, всё по памяти, про старое, про стародавнее, по-старому, по-писаному...
— Сын мой! —
сказал игумен, глядя с участием на Максима, — должно быть, сатанинское наваждение помрачило твой рассудок; ты клевещешь на себя. Того быть не может, чтобы ты возненавидел царя. Много тяжких преступников исповедовал я в этом храме: были и церковные тати, и смертные убойцы, а не бывало такого, кто повинился бы в нелюбви к
государю!
— Сын мой, —
сказал наконец старик, — поведай мне все по ряду, ничего не утай от меня: как вошла в тебя нелюбовь к
государю?
— Да здравствует великий
государь наш, царь Иван Васильевич всея Руси! —
сказал Серебряный.
— Спасибо тебе,
государь, —
сказал он, — спасибо за твою хлеб-соль! Спасибо, что выгоняешь слугу своего, как негодного пса! Буду, — прибавил он неосторожно, — буду хвалиться на Руси твоею лаской! Пусть же другие послужат тебе, как служила Федора! Много грехов взял я на душу на службе твоей, одного греха не взял, колдовства не взял на душу!
— Ведь я,
государь, вчера только услышал от его же холопей, —
сказал он поспешно. — Кабы услышал прежде, так тогда и доложил бы твоей милости.
—
Государь, —
сказал он, — я виноват перед тобой, ты не дозволял мне увезти боярыню.
— Лжешь ты, окаянный пес! —
сказал он, окидывая его презрительно с ног до головы, — каждое твое слово есть негодная ложь; а я в своей правде готов крест целовать!
Государь! вели ему, окаянному, выдать мне жену мою, с которою повенчан я по закону христианскому!
— Кто знает,
государь, —
сказал Скуратов, — зачем он ослушался твоей милости? Быть может, он заодно с Вяземским и только для виду донес на него, чтобы вернее погубить тебя!
—
Государь, —
сказал он, — ты дозволил ворогу моему поставить бойца вместо себя; дозволь же и мне найти наймита против наймита, не то вели отставить поле до другого раза.
—
Государь, —
сказал он, делая необыкновенное усилие, чтобы казаться спокойным, — должно быть, он за то облыгает меня, что выдал я его твоей царской милости!
— Прочь, —
сказал он, отталкивая Федора, — прочь, нечестивец! Кто к
государю не мыслит, тот мне не сын! Иди, куда шлет тебя его царская милость!
— Надёжа-государь! —
сказал он дерзко, тряхнув головою, чтобы оправить свои растрепанные кудри, — надёжа-государь. Иду я по твоему указу на муку и смерть. Дай же мне
сказать тебе последнее спасибо за все твои ласки! Не умышлял я на тебя ничего, а грехи-то у меня с тобою одни! Как поведут казнить меня, я все до одного расскажу перед народом! А ты, батька игумен, слушай теперь мою исповедь!..
—
Государь, —
сказал смиренно Годунов, желая выручить Морозова, — не нам, а тебе о местах судить. Старые люди крепко держатся старого обычая, и ты не гневись на боярина, что помнит он разряды. Коли дозволишь,
государь, я сяду ниже Морозова; за твоим столом все места хороши!
— Надевай, боярин! —
сказал Грязной, — великий
государь жалует тебя этим кафтаном с плеча выбылого шута своего Ногтева!
Что же
сказать тебе,
государь?
— Видел,
государь; он прямо ко мне приехал; думал, твоя милость в Слободе, и просил, чтоб я о нем
сказал тебе. Я хотел было захватить его под стражу, да подумал, неравно Григорий Лукьяныч
скажет, что я подыскиваюсь под него; а Серебряный не уйдет, коли он сам тебе свою голову принес.