Неточные совпадения
— Боярин, — сказал он, — уж коли ты хочешь ехать
с одним только стремянным, то дозволь хоть мне
с товарищем к тебе примкнуться; нам дорога одна, а вместе будет веселее; к тому ж не ровен час, коли придется опять работать
руками, так восемь
рук больше четырех вымолотят.
— А помнишь ли, Никитушка, — продолжал он, обняв князя одною
рукой за плеча, — помнишь ли, как ты ни в какой игре обмана не терпел? Бороться ли
с кем начнешь али на кулачках биться, скорей дашь себя на землю свалить, чем подножку подставишь или что против уговора сделаешь. Все, бывало, снесешь, а уж лукавства ни себе, ни другим не позволишь!
Тихо и плавно вошла Елена
с подносом в
руках. На подносе были кубки
с разными винами. Елена низко поклонилась Серебряному, как будто в первый раз его видела! Она была как смерть бледна.
— Боярин! — вскричал Серебряный, вскакивая
с места, — если бы мне кто другой сказал это, я назвал бы его клеветником. Я бы сам наложил
руки на него!
— Послушай, Никита Романыч, ведь ты меня забыл, а я помню тебя еще маленького. Отец твой покойный жил со мной
рука в
руку, душа в душу. Умер он, царствие ему небесное; некому остеречь тебя, некому тебе совета подать, а не завидна твоя доля, видит бог, не завидна! Коли поедешь в Слободу, пропал ты, князь,
с головою пропал.
Князь встал и увидел не замеченного им прежде опричника, лет семнадцати,
с окровавленною саблей в
руке. Медведь
с разрубленною головою лежал на спине и, махая лапами, издыхал у ног его.
Разговоры становились громче, хохот раздавался чаще, головы кружились. Серебряный, всматриваясь в лица опричников, увидел за отдаленным столом молодого человека, который несколько часов перед тем спас его от медведя. Князь спросил об нем у соседей, но никто из земских не знал его. Молодой опричник, облокотясь на стол и опустив голову на
руки, сидел в задумчивости и не участвовал в общем веселье. Князь хотел было обратиться
с вопросом к проходившему слуге, но вдруг услышал за собой...
Опричники ввели его
с связанными
руками, без кафтана, ворот рубахи отстегнут. За князем вошел главный палач, Терешка, засуча рукава,
с блестящим топором в
руках. Терешка вошел, потому что не знал, прощает ли царь Серебряного или хочет только изменить род его казни.
— Так вот кто тебя
с толку сбил! — вскричал Малюта, и без того озлобленный на Серебряного, — так вот кто тебя
с толку сбил! Попадись он мне только в
руки, не скорою смертью издохнет он у меня, собака!
— Господь сохранит его от
рук твоих! — сказал Максим, делая крестное знамение, — не попустит он тебя все доброе на Руси погубить! Да, — продолжал, одушевляясь, сын Малюты, — лишь увидел я князя Никиту Романыча, понял, что хорошо б жить вместе
с ним, и захотелось мне попроситься к нему, но совестно подойти было: очи мои на него не подымутся, пока буду эту одежду носить!
— Гриша, — сказал он, положив обе
руки на плеча Скуратова, — как бишь ты сейчас говорил? Я рублю сучья да ветки, а ствол-то стоит здоровешенек? Гриша, — продолжал царь, медленно выговаривая каждое слово и смотря на Малюту
с какой-то страшной доверчивостью, — берешься ли ты вырвать
с корнем измену?
Широкоплечий детина держал в
руке чекан, молот, заостренный
с задней стороны и насаженный на топорище.
—
С судном-то? А намотал на
руку бечеву, словно нитку
с бумажным змеем, да и вытащил судно на мель.
— Царь милостив ко всем, — сказал он
с притворным смирением, — и меня жалует не по заслугам. Не мне судить о делах государских, не мне царю указывать. А опричнину понять нетрудно: вся земля государева, все мы под его высокою
рукою; что возьмет государь на свой обиход, то и его, а что нам оставит, то наше; кому велит быть около себя, те к нему близко, а кому не велит, те далеко. Вот и вся опричнина.
Дружина Андреевич, отслушав молебен, вошел в добром платье, в парчовом кафтане,
с собольей шапкою в
руках. Сивые кудри его были ровно подстрижены, борода тщательно расчесана. Он поклонился гостям, гости ему поклонились, и все сели за стол.
Через несколько времени явилась Елена в богатом сарафане, сопровождаемая двумя сенными девушками; она держала в
руках золотой поднос
с одною только чаркой. Гости встали. Дворецкий наполнил чарку тройным зеленчаком, Елена прикоснулась к ней губами и начала обносить ее кругом гостей, кланяясь каждому, малым обычаем, в пояс. По мере того как гости выпивали чарку, дворецкий наполнял ее снова.
Внезапно изба ярко осветилась. Морозов увидел в окно, что горят крыши людских служб. В то же время дверь, потрясенная новыми ударами, повалилась
с треском, и Вяземский явился на пороге, озаренный пожаром,
с переломленною саблей в
руке.
Князь хотел сжать ее в кровавых объятиях, но силы ему изменили, поводья выпали из
рук, он зашатался и свалился на землю. Елена удержалась за конскую гриву. Не чуя седока, конь пустился вскачь. Елена хотела остановить его, конь бросился в сторону, помчался лесом и унес
с собою боярыню.
— Господь
с тобою, боярыня! — сказал он, — как мне оборонить тебя? Силен князь Афанасий Иваныч, длинны у него
руки, погубит он меня, старика!
Мельник опять сбегал на мельницу и этот раз воротился
с баклагою под мышкой и
с серебряным кубком в
руках.
— А, это ты, товарищ! — сказал он, — добро пожаловать! Ну, что его княжеская милость, как здравствует
с того дня, как мы вместе Малютиных опричников щелкали? Досталось им от нас на Поганой Луже! Жаль только, что Малюта Лукьяныч ускользнул да что этот увалень, Митька, Хомяка упустил. Несдобровать бы им у меня в
руках! Что, я чай, батюшка-царь куда как обрадовался, как царевича-то увидал! Я чай, не нашел, чем пожаловать князь Никиту Романыча!
— Мы, батюшка-князь, — продолжал он
с насмешливою покорностью, — мы перед твоею милостью малые люди; таких больших бояр, как ты, никогда еще своими
руками не казнили, не пытывали и к допросу-то приступить робость берет! Кровь-то, вишь, говорят, не одна у нас в жилах течет…
Он понимал, что Серебряный его не обманет, что можно на него вернее положиться, чем на кого-либо из присяжных опричников, и ему приходило желание приблизить его к себе и сделать из него свое орудие; но вместе
с тем он чувствовал, что орудие это, само по себе надежное, может неожиданно ускользнуть из
рук его, и при одной мысли о такой возможности расположение его к Серебряному обращалось в ненависть.
Сокольничий, в красном бархатном кафтане
с золотою нашивкой и золотою перевязью, в парчовой шапке, в желтых сапогах и в нарядных рукавицах, слез
с коня и подошел к Иоанну, сопровождаемый подсокольничим, который нес на
руке белого кречета, в клобучке и в колокольцах.
— Человече, — сказал ему царь, — так ли ты блюдешь честника? На что у тебе вабило, коли ты не умеешь наманить честника? Слушай, Тришка, отдаю в твои
руки долю твою: коли достанешь Адрагана, пожалую тебя так, что никому из вас такого времени не будет; а коли пропадет честник, велю, не прогневайся, голову
с тебя снять, — и то будет всем за страх; а я давно замечаю, что нет меж сокольников доброго строения и гибнет птичья потеха!
Иоанн в черном стихаре, из-под которого сверкала кольчуга, стоял
с дрожащим посохом в
руке, вперив грозные очи в раненого разбойника. Испуганные слуги держали зажженные свечи. Сквозь разбитое окно виден был пожар. Слобода приходила в движение, вдали гудел набатный колокол.
Версты полторы от места, где совершилось нападение на Максима, толпы вооруженных людей сидели вокруг винных бочек
с выбитыми днами. Чарки и берестовые черпала ходили из
рук в
руки. Пылающие костры освещали резкие черты, всклокоченные бороды и разнообразные одежды. Были тут знакомые нам лица: и Андрюшка, и Васька, и рыжий песенник; но не было старого Коршуна. Часто поминали его разбойники, хлебая из черпал и осушая чарки.
Разбойник огромного роста подошел к Серебряному
с чаркой в
руке.
Из глубины леса шло несколько людей в изодранных одеждах,
с дубинами в
руках. Они вели
с собой связанного Максима. Разбойник, которого он ударил саблей, ехал на Максимовом коне. Впереди шел Хлопко, присвистывая и приплясывая. Раненый Буян тащился сзади.
— Крестись, да недолго! — сказал он, и когда Максим помолился, Хлопко и рыжий сорвали
с него платье и стали привязывать его
руки и ноги к жердям.
Максим говорил
с непривычным жаром, но вдруг остановился и схватил Серебряного за
руку.
Брови Серебряного сдвинулись, и
рука опустилась было на крыж его сабли, но он вспомнил,
с кем говорит, и только пожал плечами.
— Грешно, Федор Алексеич! Когда сидишь ты на коне,
с саблей в
руке, сердце, глядя на тебя, радуется. И доблесть свою показал ты сегодня, любо смотреть было. Брось же свой бабий обычай, остриги волосы, как бог велит, сходи на покаяние в Киев или в Соловки, да и вернись на Москву христианином!
Мельник между тем, проводив глазами Басманова, присел на заваленку и принялся считать золотые деньги. Он весело ухмылялся, перекладывая их
с ладони на ладонь, как вдруг почувствовал на плече своем тяжелую
руку.
Парень разинул рот и в недоуменье обернулся на своего товарища, но тот снял обеими
руками свой поярковый грешневик, обвитый золотою лентой
с павлиным пером, и, кланяясь раз за разом в пояс, сказал опричнику...
К правой стороне седла привешен был концом вниз золоченый шестопер, оружие и знак достоинства, в былые годы неразлучный
с боярином в его славных битвах, но ныне, по тяжести своей, вряд ли кому по
руке.
По другому знаку надлежало им скакать друг на друга, но, к изумлению всех, Вяземский закачался на седле и выпустил из
рук поводья. Он свалился бы на землю, если б поручник и стряпчий не подбежали и не помогли ему сойти
с коня. Подоспевшие конюхи успели схватить аргамака под уздцы.
Малюта подошел к Вяземскому
с веревкой в
руках.
— Не взыщи, князь! — сказал он
с усмешкой, скручивая ему
руки назад, — наше дело холопское!
Он встал, выпрямил стан и, заложив
руку за кушак, посмотрел
с наглою усмешкой на Иоанна.
С пеной у рта,
с сверкающими очами,
с подъятым копьем, он стиснул коня ногами, налетел вскачь на толпу осужденных, так что искры брызнули из-под конских подков, и пронзил первого попавшегося ему под
руку.
— Вот как! — сказал Иоанн и снял
руку с плеча Серебряного, — это значит, мы не угодны его княжеской милости! Должно быть,
с ворами оставаться честнее, чем быть моим оружничим! Ну что ж, — продолжал он насмешливо, — я никому в дружбу не набиваюсь и никого насильно не держу. Свыклись вместе, так и служите вместе! Доброго пути, разбойничий воевода!
— «Я, говорит, там
с недельку обожду, богу помолюсь, а потом повещу Дружине Андреичу; он пришлет за мной!» Нечего было делать, проводил ее, батюшка; там и оставил на
руках у игуменьи.
В большой кремлевской палате, окруженный всем блеском царского величия, Иван Васильевич сидел на престоле в Мономаховой шапке, в золотой рясе, украшенной образами и дорогими каменьями. По правую его
руку стоял царевич Федор, по левую Борис Годунов. Вокруг престола и дверей размещены были рынды, в белых атласных кафтанах, шитых серебром,
с узорными топорами на плечах. Вся палата была наполнена князьями и боярами.
— И царь протянул к нему
руку, а Кольцо поднялся
с земли и, чтобы не стать прямо на червленое подножие престола, бросил на него сперва свою баранью шапку, наступил на нее одною ногою и, низко наклонившись, приложил уста свои к
руке Иоанна, который обнял его и поцеловал в голову.
— Добро! — сказал Иоанн, — вы
с Ермаком свои вины загладили, и все прошлое теперь забыто; а кабы ты прежде попался мне в
руки, ну, тогда не прогневайся!..