Неточные совпадения
— Да провал их
знает! Называют себя царскими людьми. Мы-де люди царские, опричники! А вы-де земщина! Нам-де вас грабить да обдирать, а вам-де терпеть да кланяться. Так-де
царь указал!
И,
узнав о том,
царь вошел в ярость великую, приказал Морозову отойти от очей своих и отпустить седые волосы, доколе не сымется с него опала. И удалился от двора боярин; и ходит он теперь в смирной одежде, с бородою нечесаною, падают седые волосы на крутое чело. Грустно боярину не видать очей государевых, но не опозорил он своего роду, не сел ниже Годунова!
— Боярин, в этом,
знать, не
царь виновен, а наушники его!
Узнали мы, что остановился
царь в Александровой слободе, а будет та слобода отсюда за восемьдесять с лишком верст.
Вскоре вышли из дворца два стольника и сказали Серебряному, что
царь видел его из окна и хочет
знать, кто он таков? Передав
царю имя князя, стольники опять возвратились и сказали, что царь-де спрашивает тебя о здоровье и велел-де тебе сегодня быть у его царского стола.
Эта милость не совсем обрадовала Серебряного. Иоанн, может быть, не
знал еще о ссоре его с опричниками в деревне Медведевке. Может быть также (и это случалось часто),
царь скрывал на время гнев свой под личиною милости, дабы внезапное наказание, среди пира и веселья, показалось виновному тем ужаснее. Как бы то ни было, Серебряный приготовился ко всему и мысленно прочитал молитву.
Со всем тем, когда Иоанн взирал милостиво, взгляд его еще был привлекателен. Улыбка его очаровывала даже тех, которые хорошо его
знали и гнушались его злодеяниями. С такою счастливою наружностью Иоанн соединял необыкновенный дар слова. Случалось, что люди добродетельные, слушая
царя, убеждались в необходимости ужасных его мер и верили, пока он говорил, справедливости его казней.
Серебряному пришлось сидеть недалеко от царского стола, вместе с земскими боярами, то есть с такими, которые не принадлежали к опричнине, но, по высокому сану своему, удостоились на этот раз обедать с государем. Некоторых из них Серебряный
знал до отъезда своего в Литву. Он мог видеть с своего места и самого
царя, и всех бывших за его столом. Грустно сделалось Никите Романовичу, когда он сравнил Иоанна, оставленного им пять лет тому назад, с Иоанном, сидящим ныне в кругу новых любимцев.
Напротив Серебряного сидел один старый боярин, на которого
царь, как поговаривали, держал гнев. Боярин предвидел себе беду, но не
знал какую и ожидал спокойно своей участи. К удивлению всех, кравчий Федор Басманов из своих рук поднес ему чашу вина.
Не колеблясь ни минуты, князь поклонился
царю и осушил чашу до капли. Все на него смотрели с любопытством, он сам ожидал неминуемой смерти и удивился, что не чувствует действий отравы. Вместо дрожи и холода благотворная теплота пробежала по его жилам и разогнала на лице его невольную бледность. Напиток, присланный
царем, был старый и чистый бастр. Серебряному стало ясно, что
царь или отпустил вину его, или не
знает еще об обиде опричнины.
— Никита! — сказал наконец
царь, медленно выговаривая каждое слово, — подойди сюда. Становись к ответу.
Знаешь ты этого человека?
Опричники ввели его с связанными руками, без кафтана, ворот рубахи отстегнут. За князем вошел главный палач, Терешка, засуча рукава, с блестящим топором в руках. Терешка вошел, потому что не
знал, прощает ли
царь Серебряного или хочет только изменить род его казни.
— Да что, ты с ума спятил али дурь на себя напустил? И подлинно дурь напустил! Что ты сегодня за обедом наделал? Как у тебя язык повернулся
царю перечить?
Знаешь ли, кто он и кто ты?
— Мне давно тяжело с вами, батюшка; ты сам
знаешь; но я не доверял себе; с самого детства только и слышал отовсюду, что царева воля — божья воля, что нет тяжелее греха, как думать иначе, чем
царь.
Как услышал князя Серебряного, как
узнал, что он твой объезд за душегубство разбил и не заперся перед
царем в своем правом деле, но как мученик пошел за него на смерть, — тогда забилось к нему сердце мое, как ни к кому еще не бивалось, и вышло из мысли моей колебание, и стало мне ясно как день, что не на вашей стороне правда!
— А
царь что скажет, когда
узнает про твой отъезд, коли подумает, что ты от него уехал?
— От него-то я и еду, батюшка. Меня страх берет.
Знаю, что бог велит любить его, а как посмотрю иной раз, какие дела он творит, так все нутро во мне перевернется. И хотелось бы любить, да сил не хватает. Как уеду из Слободы да не будет у меня безвинной крови перед очами, тогда, даст бог, снова
царя полюблю. А не удастся полюбить, и так ему послужу, только бы не в опричниках!
— Полно, Онуфревна, — сказал
царь, вставая, — сама не
знаешь, что говоришь!
— А
знаешь ли, — продолжал строго царевич, — что таким князьям, как ты, высокие хоромы на площади ставят и что ты сам своего зипуна не стоишь? Не сослужи ты мне службы сегодня, я велел бы тем ратникам всех вас перехватать да к Слободе привести. Но ради сегодняшнего дела я твое прежнее воровство на милость кладу и батюшке-царю за тебя слово замолвлю, коли ты ему повинную принесешь!
— Эх, куманек! Много слышится, мало сказывается. Ступай теперь путем-дорогой мимо этой сосны. Ступай все прямо; много тебе будет поворотов и вправо и влево, а ты все прямо ступай; верст пять проедешь, будет в стороне избушка, в той избушке нет живой души. Подожди там до ночи, придут добрые люди, от них больше
узнаешь. А обратным путем заезжай сюда, будет тебе работа; залетела жар-птица в западню; отвезешь ее к
царю Далмату, а выручку пополам!
— Гм! — сказал Перстень, садясь на скамью, — так
царь не велел повесить Малюту? Как же так? Ну, про то
знает его царская милость. Что ж ты думаешь делать?
При последних словах Иоанн покосился на самого сокольничего, который, в свою очередь, побледнел, ибо
знал, что
царь ни на кого не косится даром.
— Всякие
знаем, батюшка-царь, какие твоя милость послушать соизволит. Могу сказать тебе о Ерше Ершовиче, сыне Щетинникове, о семи Семионах, о змие Горынище, о гуслях-самогудах, о Добрыне Никитиче, об Акундине…
— Гром божий на них и на всю опричнину! — сказал Серебряный. — Пусть только
царь даст мне говорить, я при них открыто скажу все, что думаю и что
знаю, но шептать не стану ему ни про кого, а кольми паче с твоих слов, Федор Алексеич!
— Добрые молодцы, — сказал Серебряный, — я дал
царю слово, что не буду уходить от суда его. Вы
знаете, что я из тюрьмы не по своей воле ушел. Теперь должен я сдержать мое слово, понести
царю мою голову. Хотите ль идти со мною?
С неделю после поражения татар
царь принимал в своей опочивальне Басманова, только что прибывшего из Рязани.
Царь знал уже о подробностях битвы, но Басманов думал, что объявит о ней первый. Он надеялся приписать себе одному всю честь победы и рассчитывал на действие своего рассказа, чтобы войти у
царя в прежнюю милость.
— Черт с ним! — сказал равнодушно Вяземский. — Какое мне дело, любит ли
царь его или нет! Не за тем я сюда приехал.
Узнал ли ты что, старик, про боярыню?
Никто не откликался; все
знали, что дело Морозова свято, и
царь, несмотря на ненависть свою к Дружине Андреевичу, уже готовился объявить его правым, как вдруг послышались крики...
Погубив одного из своих соперников, видя рождающееся вновь расположение к себе Ивана Васильевича и не
зная, что мельник уже сидит в слободской тюрьме, Басманов сделался еще высокомернее. Он, следуя данным ему наставлениям, смело глядел в очи
царя, шутил с ним свободно и дерзко отвечал на его насмешки.
— Кабы не был он
царь, — сказал мрачно Серебряный, — я
знал бы, что мне делать; а теперь ничего в толк не возьму; на него идти бог не велит, а с ним мыслить мне невмочь; хоть он меня на клочья разорви, с опричниной хлеба-соли не поведу!
— Я дело другое, князь. Я
знаю, что делаю. Я
царю не перечу; он меня сам не захочет вписать; так уж я поставил себя. А ты, когда поступил бы на место Вяземского да сделался бы оружничим царским, то был бы в приближении у Ивана Васильевича, ты бы этим всей земле послужил. Мы бы с тобой стали идти заодно и опричнину, пожалуй, подсекли бы!
Сам
знаешь,
царь меня, по моему же упросу, в сторожевой полк посылает.
— Когда
узнала о казни Дружины Андреича, батюшка; когда получили в монастыре синодик от
царя, с именами всех казненных и с указом молиться за их упокой; накануне того самого дня, как я к ней приехал.